Экман Пол. Лгуны или фантазеры. Правда о детской лжи

В июне 1988 года Верховный суд в деле Кой против штата Айова выразил серьезные сомнения по поводу соответствия положениям Конституции таких попыток оградить ребенка от непосредственного контакта с тем, кто обвиняется в насилии над ним. В этом деле две 13-летние девочки подверглись сексуальному насилию, когда отдыхали на заднем дворе своего дома. Обвиняемый Джон Эйвери Кой был их соседом. Законы Айовы предусматривают возможность защиты жертв сексуального насилия, которым позволяется находиться за экраном, отделяющим их от обвиняемого, так что девочки его не видели, а он видел их размытые силуэты и слышал показания.
Джастис Скалиа выражает мнение большинства о том, что «право на непосредственный контакт» соответствует положениям шестой поправки к Конституции США. Он утверждает, что стороне обвинения сложнее лжесвидетельствовать при непосредственном контакте с обвиняемым, и считает, что «в самой человеческой природе заложена глубокая необходимость столкнуть обвинителя и обвиняемого лицом к лицу, чтобы это способствовало справедливому суду в рамках уголовного расследования и наказания за преступление» [30].
С ним согласна Джастис О'Коннор, которая утверждает, что в штате Айова не допускают такого столкновения, но при этом она подчеркивает, что во многих иных новых процедурах, имеющих место в других штатах (включая видеозаписи свидетельских показаний в суде), такие показания совершаются в присутствии подзащитного. Она также сообщает, что еще есть возможность рассмотреть проблему конфронтации на основе анализа различных дел. «Но если суд в отношении конкретного дела принимает решение о необходимости подобного подхода в соответствии со статутами многих штатов... наши дела предполагают, что более узкая трактовка параграфа о конфронтации может удовлетворять жизненно важному стремлению штата защищать интересы детей, выступающих в качестве свидетелей» [31]. Такое важное решение Верховного суда оставляет многие принимаемые в штатах законы в подвешенном состоянии. Наиболее вероятно, что каждый из них будет пересмотрен и, возможно, переработан для того, чтобы гарантировать их соответствие этому неоднозначному решению.
По моему мнению, Верховный суд принял оправданное решение и с юридической, и с нравственной точки зрения, утверждая, что мы не можем просто так отказаться от соблюдения принципов Конституции. Общественность, безусловно, находится на стороне ребенка, сопереживает ему, потому что он может испытать страдания и дискомфорт в этой ситуации, но именно для таких ситуаций и принималась шестая поправка. В преступлениях, где слова обвинителя становятся единственным доказательством, подзащитный имеет все права на то, чтобы оградить себя от ложных обвинений.
Дуглас Таррант, 41-летний помощник финансового инспектора из школы округа Пинеллас в Санкт-Петербурге, Флорида, покончил с собой, так и не узнав, что 15-летняя девушка, обвинившая его в непристойном поведении и развратных действиях, отказалась от своих показаний двумя днями ранее [32]. Кроме Тарранта были еще подобные дела. Сотни членов организации VOCAL утверждают, что стали жертвами ложных обвинений. Ложное обвинение в сексуальном насилии может разрушить жизнь и репутацию человека гораздо больше, чем ложные обвинения в других преступлениях.
Более того, ведущий исследователь этой проблемы Гэри Мелтон утверждает, что не существует документов и исследований, подтверждающих необходимость подобных реформ. Мы доподлинно не знаем, будет ли ребенок в состоянии предоставить лучшие свидетельские показания в отсутствие обвиняемого, и у нас нет реальных доказательств того, что непосредственный контакт с обвиняемым настолько психологически травмирует каждого ребенка. Фактически он предполагает, что некоторые жертвы смогут пережить своего рода катарсис, когда встретятся лицом к лицу с обидчиком и осознают, что причиненное им зло будет наказано [33].
Существуют и другие процедуры, которые не вступают в противоречие с Конституцией и позволяют ребенку чувствовать себя более комфортно. Ребенок может быть лучше подготовлен к тому, что произойдет в зале суда. Будет полезно привести туда ребенка и объяснить ему роль каждого из участников. Как только ребенок занимает место свидетеля, адвокаты могут просто задавать вопросы, используя понятный для него язык, чтобы выстроить его свидетельские показания. Например, адвокат может узнать, какими словами ребенок обозначает половые органы. Судья может контролировать перекрестный допрос, чтобы не допустить насилия или попыток запутать свидетеля.
В судебном разбирательстве по гражданским делам, где определяются условия опеки или способ защиты ребенка от угрожающего ему родителя, нет ограничений со стороны Конституции, поскольку подзащитный как участник уголовного дела отсутствует. Судьи могут провести неформальные беседы с ребенком, задавая ему вопросы у себя в кабинете, поступая так на свое усмотрение в присутствии адвокатов.
Еще один важный вопрос связан с использованием свидетельских показаний экспертов — психиатров и психологов, которые проводили освидетельствование пострадавшего. Такие свидетельские показания допускаются гораздо чаще в гражданских делах по сравнению с уголовными, поскольку они считаются наносящими вред подзащитному. Есть два вида информации, которую предоставляют эти эксперты: дать заключение о душевном состоянии пострадавшего и прокомментировать детали, адекватно осветить которые жертва не в состоянии; проанализировать поведение ребенка в случаях, когда они могут указать на то, действительно ли он стал жертвой сексуального насилия.
По моему мнению, исключение свидетельства экспертов в отношении достоверности детских показаний или душевного состояния ребенка разумно в уголовных делах. Обвиняемый по уголовному делу имеет право на защиту своих интересов, что до сих пор представляется противоречивым психологам и психиатрам, а также он защищен от вторичных свидетельских показаний о том, что произошло на самом деле.
Гражданские дела, главная задача которых — защитить ребенка от кого-то из родителей или опекуна, — совсем другая ситуация. Судья (а не присяжные) должен получить максимум информации, чтобы защитить ребенка. Экспертам должно быть предоставлено право давать заключение о душевном состоянии ребенка и его психологическом портрете. Но в этот момент свидетельства о том, есть ли в поведении ребенка проявления «синдрома жертвы сексуальных домогательств», можно считать неуместными, поскольку существование такого синдрома не было официально признано наукой.

Будущее

Сейчас мы переживаем кризис, и трудно понять, чем он закончится. Сексуальное насилие по отношению к детям — это, безусловно, критическая ситуация не только для юридической системы и служб по защите детей, но и для всех родителей, которые опасаются, что разгул преступлений сексуального характера может как-то коснуться их детей.
В данный момент у нас больше вопросов, чем ответов. Но вот что удалось установить ученым:

• дети иногда действительно лгут про случаи сексуального насилия. Это наиболее вероятно в контексте споров по поводу установления опеки над детьми, когда один из родителей настраивает ребенка против другого, или в случаях массового насилия, когда этот процесс может породить жутковатые фантазии;
• если правильно организовать беседу, даже очень маленькие дети смогут вспомнить события, но с меньшим количеством деталей (по сравнению с взрослыми людьми). Взрослые могут легко запутать маленьких детей;
• новые законы об информировании о случаях насилия над детьми действительно провоцируют рост необоснованных обвинений. Но благодаря этим законам обнаруживаются и реальные факты насилия, которые ранее не выявлялись.

А вот чего мы пока не знаем, но исследователи продолжают изучать эти проблемы.

• Как проводить первую беседу с ребенком? Помогают ли в этом куклы с явно обозначенными анатомическими деталями? Как помочь ребенку рассказать о случившемся, не навязывая ему вариантов ответов?
• Какую роль играют фантазии в воспоминаниях детей?
• Травмирует ли ребенка ситуация, когда он снова встречает своего обидчика в суде? Пострадает ли от этого качество его показаний?
• Как оценивают присяжные свидетельские показания детей? Могут ли они адекватно оценить степень компетентности ребенка?
• Какую именно роль играют свидетельские показания психологов и психиатров? Могут ли они точно определить, что перед ними жертва сексуального насилия?

Ответы на эти вопросы помогут судам найти нужный баланс между защитой детей, ставших жертвами сексуального насилия, и защитой прав обвиняемого. Эти ответы также повлияют на использование свидетельских показаний детей и в отношении других рассматриваемых дел. Но именно те случаи, когда ребенок одновременно является и жертвой, и единственным свидетелем, принципиально важны.


Эпилог

Нелегко гнать от себя горькие мысли, когда мы узнаем, что наш ребенок обманул нас, или подозреваем его в этом. Нам кажется, что он ополчился против нас. Это же несправедливо. Наш ребенок не дает нам выполнять свои родительские обязанности. Если мы не знаем, что происходит, мы не можем вмешаться, защитить, предостеречь, посоветовать или наказать (если нужно).
Детская ложь переносит ответственность с одного человека на другого. Теперь уже не мы управляем ситуацией (или мы не в состоянии контролировать ее единолично). Навсегда ушли в прошлое те времена, когда мы могли или должны были все знать о нашем ребенке. Теперь нам предстоит жить в ситуации неопределенности, теперь нам нужно заново завоевывать доверие ребенка и уметь вызывать его на откровенность. Когда наш ребенок взрослеет настолько, что может врать безнаказанно, уже он решает, о чем нам рассказывать, а о чем — нет.
Будут наши дети обманывать нас или нет, зависит от того, насколько они боятся наказания. Они научились избегать разоблачения. Теперь их искренность обусловлена (хотя бы в некоторой степени) тем, какими родителями мы были все это время: были ли мы готовы понять их, были ли мы нетерпеливы, насколько мы им доверяли или были подозрительны, были ли мы жестоки или обращались с ними мягко. Может быть, мы слишком многое им позволяли или настолько ушли с головой в работу, что упустили их? Знают ли они, как важно для нас понимать, чем они заняты и как ведут себя? Осознает ли ребенок в достаточной мере, как важно быть правдивым? А подавали ли мы сами им пример честности? Постарались ли мы для того, чтобы воспитать в них это качество?
Обнаружив, что ребенок соврал нам и чуть не ушел от разоблачения, мы немедленно ощущаем, что потеряли свою власть над ним. Мы больше не можем быть уверены, что знаем все, что нам нужно. В отношениях между взрослыми людьми так никогда не происходит, но в отношениях с детьми какое-то время именно так и получается. Нам обязательно нужна эта информация, мы должны знать, что чувствуют наши дети, чего они хотят, что им необходимо и что они собираются делать, пока они еще маленькие, поскольку их выживание полностью зависит от нас. Но когда ребенок взрослеет, мы перестаем быть центром его мира, его единственным источником энергии, гарантией его выживания.
С помощью лжи ребенок заявляет о своих правах. О праве бросить нам вызов. О праве на частную жизнь. О праве решать, что нам рассказывать, а что — нет.
Родителям, безусловно, необходимо многое знать о том, чем занимаются их дети и что они планируют делать. И эта потребность не исчезает с того момента, как наш ребенок научился обманывать нас, просто нам становится труднее решать эту проблему.
Ложь по поводу серьезных неприятностей и опасных ситуаций представляет собой серьезную проблему не из-за того, что родителям сложнее помочь своим детям. Ложь разрушает доверие и убивает близкие отношения. Ложь — это неуважение к тому, кого ты обманываешь. Станет просто невозможно жить под одной крышей с тем, кто часто лжет.
Ложь часто идет рука об руку с другими неприглядными поступками, с нарушениями правил. Если она становится хронической, то это симптом серьезной беды, признак того, что и с ребенком, и в семье что-то неладно. Если не принять мер, то ложь может привести к серьезным последствиям, когда ребенок вырастет.
Что предпринять, если закрадывается подозрение, что ребенок врет? И я, и моя жена, и наш сын Том дали много советов и предложений. Самое важное — не реагировать агрессивно из-за того, что нас обидели, предали, бросили нам вызов. Постарайтесь выяснить, почему вас обманули, каков мотив лжи. Поняв это, вы сумеете обсудить вопрос с ребенком так, чтобы ему было легче общаться с вами искренне (тем самым вы устраните сам мотив лжи).
Иногда ребенку достаточно просто рассказать о своем проступке. Постарайтесь, хотя это и нелегко, посмотреть на случившееся с его колокольни. Будьте на его стороне. Покажите, что прощаете. Это не значит, что вы должны отказаться от своих правил и требований, это значит, что вы стремитесь понять провинившегося, а не покарать его. И это значит, что по мере того, как ваш ребенок взрослеет, вы готовы обсуждать и пересматривать семейные правила и порядки.
Готовность к пониманию не означает, что вы перестанете сердиться, если ребенок что-то делает не так. Дети иногда ведут себя очень плохо, из-за чего мы расстраиваемся или сердимся, и очень важно, чтобы они это понимали. Но даже если ребенок совершил нечто ужасное, например сильно ударил другого ребенка или что-то украл, родитель должен испытывать не только негодование, но и сострадание. Ребенку необходим открытый путь к самоуважению, а вот унижения лучше не допускать. Скверный поступок и ложь ради его сокрытия должны быть наказаны, а потом за это следует простить.
Некоторые родители подозревают детей в обмане, даже если те ведут себя честно. Если правдивому ребенку не верят, это может нанести ему вред.
Мне было 13 лет, когда со мной случилось именно это. Моя мама не поверила моему рассказу о неприятностях с любимой девушкой. Я помню это, словно все случилось вчера. Я встречался с Мэри Лу. Тогда мы жили в небольшом местечке в Нью-Джерси, и все мои сверстники с кем-то дружили, встречались несколько раз в неделю. Однажды вечером в выходные Мэри Лу сказала мне, что она должна побыть с родителями. Тогда я отправился в кино и вдруг увидел, как впереди сидит она в обнимку с каким-то парнем.