Алексеев А. В. Воля к превосходству.

Мы оперируем по большому счету функционалами. Например, произнося такие слова, как дом, машина, дорога – мы за этим усматриваем функцию, определяющую слово, а если ее нет, то мы говорим о бутафории, и тогда мы произносим: похожа на дом, на машину, на дорогу. Например, мы говорим: вероятность, но что отражает это слово? То, как мы видим реальность, наше представление, человеческое. Опять же об объективности вероятности мы говорим на уровне нашего представления, сделав сколь угодно много замеров определенных событий. В нашем представлении вероятность как отражение находит свою объективность. Мы полагаем, что словами, как обозначениями и математическими кубиками мы можем описать мир; но мы опять же грубо моделируем.

4
Я бы сказал: Всякий бог страдает своей определенностью! Неужели и вам никогда не приходилось чувствовать боль от тяжелых кандалов бытия? Действительно, счастлив тот человек, который не замечает этих оков, человек, которому они не трут до боли руки!

5
Из принципа определенности следует, что мир единственен в своем бытии и других путей развития и других миров просто не может быть. Есть только один, определенный, детерминированный мир.
Принцип определенности — это самый могущественный принцип (объективно). Все, даже логика, все, что вообще «есть», насквозь пронизано этим принципом; если есть, значит, есть как-то и полностью определено в этом есть. Принцип определенности заставляет быть закономерности в качестве оснований явлений и, вообще, этот принцип лежит в основе всякой закономерности; феномен науки как раз и состоит в том, что за любым явлением обязательно скрывается какая-то закономерность. Абсолютность принципа определенности состоит в том, что ни что существующее не может выйти за рамки своей определенности, иначе это противоречило бы логике; оно стремится быть другим, становится другим, но опять же определенным другим; всякое бытие страдает по своему другому – в силу принципа отрицания.
Принцип определенности есть метафизическое Солнце бытия, его отрицание приводит к неопределенности, а неопределенность есть провозглашение того, что что-то одновременно может быть и не быть, то есть, с отрицанием принципа определенности отрицается логика; сама логика захвачена принципом определенности и, отрицая логику, как наиболее фундаментальное выражение принципа определенности, мы отрицаем само основание мироздания, в качестве принципов. В этом и заключается фундаментальность метафизических принципов — они не отрицаемы и в силу этого полагают себя как абсолют.
Принцип определенности есть идеальный субстанциональный элемент, он незрим, как злой дух, он прозрачен, но он определяет все и вся; он властвует над миром как властвует форма над предметом; он как тень, от которой нельзя спастись, уклониться и спрятаться; этот принцип вездесущ; он говорит чему быть, а чему не быть (в непротиворечивом единстве). Этот принцип есть предел абстракции и обобщения, потому что он всеобъемлющ; он определяет сам себя; он замкнут на себя, ибо сам есть в силу своей определенности. Вот она! — власть метафизики, незримая и нечувственная; она как воздух — ее не замечаешь, но она определяет все, и все ей подвластно; и именно она загоняет мир в лузу жесткой определенности и необходимости.
Физики изучают то, как есть мир, но я не перестаю удивляться, что более глубокие основания мира лежат за пределами физики и лежат в царстве метафизический теней; эти тени определяют мир и правят миром.
В силу принципа определенности мы можем сказать, что мир таков, каков он есть и существует потому, что не существовать не может (двойное отрицание). В этом выражении заключена вся значимость понятия «абсолюта».

5.1
Отметим связь принципа отрицания с принципом определенности; ибо уже Спиноза отмечал: «Основа всякой определенности есть отрицание (Энциклопедия философских наук, Гегель, Том 1, п. 91)».

6
Всякое существование предполагает вопрос: Как? Если что-то существует, то оно существует как-то. Предположим, что вместе с явлениями меняются и сами основания и закономерности явлений. Но это изменение само в свою очередь должно быть обусловлено какими-то закономерностями и т. д. до бесконечности. Если бы не существовало фундаментальных, вечных и определяющих закономерностей, то мы столкнулись бы с неопределенностью существования, что противоречит принципу определенности бытия; то есть множество закономерностей замкнуто. Таким образом, существуют фундаментальные правила, определяющие взаимодействие и то, как существует Логос. На этом основании как на фундаменте и стоят все науки.
Закон в науке выступает как данность, как исключительность, подвластная принципу определенности, закон непротиворечиво вписывается в общую структуру бытия, эта непротиворечивость и обеспечивает его беспрепятственное вхождение в бытие в качестве наличности. Закон проявляет себя и утверждает себя как непротиворечивость, и сама эта непротиворечивость уже обеспечивает его бытие, закон как бы всплывает наружу в силу принципа явления, то есть он проявляет себя необходимо, как только созданы все необходимые условия для его проявления (принцип явления рассматривается ниже).
Закон есть момент истины, есть откровение бытия, есть выставленность вовне, но закон носит пассивный характер, он лишь средство, ценность же для бытия имеет явление (закон тоже имеет ценность, но его ценность для человека также соотноситься с ценностью явления, как наука с практикой); нет закона — нет и явления. Но коль скоро бытие есть в качестве явления, ему непременно нужен закон бытия, точнее, ему нужна определенная определенность бытия и эта определенность является как закон.
Более того, сама закономерность может и вовсе не проявлять себя, а быть сокрытой, то есть вообще не быть как проявление, и только когда достигнут определенный качественный уровень бытия, лишь в этот момент, когда созданы все условия для проявления этой закономерности, она сможет проявить себя в силу принципа явления. Фундаментальные законы математики в своем большинстве смогли проявить себя лишь после того как были рассмотрены соответствующие математические объекты (эти закономерности проявились вместе с определением этих объектов). Математические законы были обнаружены по большому счету лишь как необходимые условия существования этих объектов, и лишь только иногда можно доказать и достаточность этих законов для определения соответствующих математических объектов.

7
В заключение отметим, что теорема Геделя, доказанная в терминах математической логики, которая утверждает о неполноте аксиоматики теории чисел, гипотетически неверна. Так, теорема Геделя утверждает, что аксиоматика теории чисел является неполной, то есть в рамках теории чисел можно сформулировать утверждение, на которое нельзя ответить положительно или отрицательно, исходя из имеющихся аксиом и, тем самым, некоторые утверждения придется полагать как аксиомы. На это можно возразить следующее, поскольку существует принцип определенности, который вместе с логикой отвечает за непротиворечивое единство бытия, то на каждое утверждение всегда существует определенный ответ: «да» или «нет» (в рамках математики), и если сформулировано утверждение, то его всегда можно доказать, просто надо построить подходящую теорию: определить математические объекты так, чтобы они «отлавливали» и несли в себе сущностную характеристику утверждения, которое необходимо доказать, и тогда на определенном этапе развития теории этот элемент, эта необходимая сущность, которая послужит доказательством, обязательно проявит себя в силу принципа явления, который, еще раз повторим, утверждает, что если созданы все необходимы условия для явления, то оно происходит с необходимостью. Таким образом, в силу принципа определенности и принципа явления, утверждение теоремы Геделя неверно. В математике нет обособленных островов в виде отдельных утверждений, которые открылись взору, кстати сказать, логического вывода в общем свете математики. К каждому утверждению всегда существует хоть один конечный мостик, его лишь надо только найти.