Практика семейной расстановки. Системные решения по Берту Хеллингеру. Составитель Г. Вебер

3. Деструктивное и самодеструктивное поведение
а) Угроза самоубийства
Для любого специалиста по расстановкам страшнее всего мысль о том, что в связи с расстановкой кто-то из участников может покончить с собой.
/ 361
Если мы замечаем, что кто-то из участников семинара находится в депрессии или в отчаянии, то в какой-то момент мы говорим, что весь наш терапевтический опыт свидетельствует о том, что нельзя удержать в жизни того, кто больше жить не хочет, что мы работаем только с теми частями и можем найти решение только для тех, кто хочет жить, и мы знаем многих, кто благодарен за то, что однажды решился жить дальше. Иногда мы приводим примеры. Если мы предполагаем угрозу самоубийства, то (чаще всего во время круга) заговариваем об этом с этим участником: «Если в твоей жизни возникает тяжелая ситуация и ты оказываешься в беде, что вероятнее всего было бы для тебя запасным выходом?» (например, зависимость, болезнь, психиатрия, насилие, саморазрушительное поведение и т. д.). Или более прямо: «С тобой уже бывало раньше, что ты не хотел больше жить?» — и в случае утвердительного ответа: «У тебя уже была когда-нибудь попытка самоубийства?», «Насколько эти мысли близки тебе в данный момент?» и т. д.
Если участник не может или не хочет в этом плане за себя отвечать, то (особенно для людей, не являющихся врачами и психологами, тех, у кого нет законченного и подтвержденного государством терапевтического образования) имеет смысл отвезти или отправить человека с сильной угрозой самоубийства в психиатрическую клинику. В этом случае мы всегда «продавали» бы направление в клинику скорее как меру безопасности для нас и только во вторую очередь как терапевтическую меру для этого человека.
Иногда могут быть полезны письменные договоры о несовершении самоубийства на период проведения семинара. «Я ни при каких обстоятельствах не покончу с собой во время семинара». Но в этом случае в конце семинара непременно нужно еще раз заговорить об угрозе самоубийства, поскольку договор подразумевает, что по окончании семинара самоубийство возможно. Мы считаем неприемлемым деление на апеллятивные суицидальные или парасуицидальные действия и «истинную» угрозу самоубийства. Уже слишком часто нам приходилось слышать о людях, которые покончили с собой, когда окружающим казалось, что это спектакль. Наш опыт свидетельствует о том, что угрозу суицида практически никогда нельзя понять, исходя из актуальной на данный момент проблемы. В большинстве случаев она имеет отношение к событиям в предыдущих поколениях и переплетениям.
362
б) Саморазрушительное поведение на семинаре
Под этим мы понимаем, например, нанесение себе порезов или других повреждений, появление в группе навеселе или «под кайфом».
При этом очень важна степень тяжести. Мы не работаем с теми, кто находится в состоянии сильного алкогольного или наркотического опьянения. В большинстве случаев мы (без оттенка моральной оценки поступка) просим его взять тайм-аут и прийти снова, когда он снова будет в себе и с ясным сознанием.
При остром самодеструктивном поведении мы удерживаем человека от нанесения себе повреждений, но обсуждаем с ним, как дальше быть с этим в группе и готов ли он отвечать за себя во время семинара. Нам еще ни разу не приходилось исключать кого-то из группы по этой причине.
в) Обращение с угрозами
Может случиться так, что кто-то из участников явно или неявно угрожает причинить зло другому участнику, руководителю расстановки или самому себе. Если происходит что-то подобное, мы указываем на то, что частью семинарской договоренности является то, что в группе не допускается жестокое поведение. «Подобное поведение в группе недопустимо! Мы этого не потерпим! Мы обязались заботиться об участниках. Если здесь кто-то что-то разрушит, он будет обязан это возместить». В случае необходимости, например, если бы нам стало известно, что у кого-то из участников с собой пистолет и он не хочет его сдать, мы бы поставили в известность полицию. «Мы хотим, чтобы на время семинара ты отдал твой пистолет/нож мне на хранение. Если захочешь, в конце семинара ты получишь его обратно». Здесь часто бывает полезно ясно и в то же время доброжелательно установить границы и назвать правила. К счастью, с таким поведением во время семинаров по расстановкам мы тоже еще ни разу не сталкивались, такое было лишь во время работы в стационаре и однажды в рамках семейной терапии.
Но в группах мы говорим также о том, что иметь такие чувства — в порядке вещей, что мы готовы вместе с вами посмотреть, как они связаны с вашей жизненной историей и историей вашей семьей, где они могут быть оправданы. Здесь полезно действовать следующим образом: заметить, оставаться спокойным и незаметно покинуть сцену, а затем спокойно и приветливо продолжать работу с другими. Перед за-
363
вершением рабочего дня мы обычно еще раз детально останавливаемся на этих людях. Если у кого-то из участников мы замечаем нечто похожее на мимику угрозы или высокий уровень напряжения, мы стараемся вскорости сделать круг, где каждый по очереди говорит о том, что у него в данный момент происходит. Тогда этот человек имеет возможность подготовиться к тому, что подойдет его очередь, особого внимания ему не уделяется. По отношению к таким участникам мы ведем себя заботливо и с пониманием, поскольку обычно они сами чувствуют себя под угрозой или боятся.
3. Обращение с «исключительными состояниями»
Под этим мы понимаем, например, непрекращающийся крик, катание по полу, когда человек не дает себя успокоить, панические атаки и т. д. Обычно в подобных ситуациях отреагируются старые чувства, и реакция соответствует более раннему возрасту. Иногда речь может идти и о перенятых чувствах.
Здесь опять же очень важно успокоить группу, не испугаться самому и как руководителю расстановки действовать спокойно и обдуманно (см. Weber, 1993, о вторичных чувствах). Если подобное поведение выражается в более мягкой форме, можно попросить этого человека спокойно, глубоко и беззвучно дышать. Кроме того в подобных ситуациях человек скорее приходит в себя, если велеть ему в этот момент посмотреть кому-нибудь в глаза. «Смотри на меня! Ты меня видишь?» Так можно точно определить, находится ли он по-прежнему «где-то далеко» или он «снова здесь». Кто смотрит и находится «здесь и сейчас», тому лишь с большим трудом удается сохранять вторичные чувства. Берт Хеллингер часто просит таких людей что-нибудь описать (например, цвет его глаз), поскольку в этом случае ему приходится внимательно смотреть и описывать. А если вставить при этом какое-нибудь смешное замечание, то ситуация в большинстве случаев полностью разряжается. Иногда то пространство, откуда человек возвращается, мы называем «домашним кино», поскольку обычно речь здесь идет о старых, неоднократно просмотренных и хорошо знакомых «фильмах ужасов» и «чувствах из детства».
Здесь хорош любой способ «раздраматизации». На семинаре во Франции в конце расстановки одна участница, после того как я (Г. В.) попросил ее занять свое место в образе-решении, скорчилась на полу и стала кричать, будто ее режут. Речь шла о ее отношении к продолжающейся всю жизнь болезни. У меня создалось впечатление, что пройдет некоторое время, прежде чем она снова придет в себя, и я был уве-
364
рен, что это не психотическая декомпенсация. Я успокоил группу, сказал, что ничего страшного тут не происходит, и оставался рядом с ней. Когда она стала уставать от крика, к ней стало легче подойти. Она лежала на животе. Через какое-то время я обеими руками крепко нажал ей на спину, чтобы ей стало труднее дышать и кричать. Эта помощь и слова «Хорошо, что теперь это вышло. Теперь несколько раз глубоко вздохни и посмотри на меня!» позволили ей вскоре уже посмотреть на меня совершенно спокойно. Он встала. Я велел ей сказать еще несколько примиряющих и соглашающихся фраз заместительнице болезни и закончил расстановку. В подобных ситуациях «раздраматизация» является важным компонентом.
Обращение с препсихотическим и психотическим поведением
Ранними признаками «способности» уходить в психотическое поведение являются недоверчивые взгляды, мысли о преследовании, поведение избегания, свободное ассоциирование (от деревяшки к палочке), странные сочетания, туманные намеки, неадекватные ситуации аффекты, взгляды вверх и др.
Если мы предполагаем подобную динамику или замечаем подобные знаки, то спрашиваем: «Ты умеешь отрываться от земли (уходить в иные сферы)?», «Ты мог бы сделать это и на этой неделе?», «Что должно случиться / что должен сделать ты или должны сделать мы, чтобы здесь это стало вероятнее?», «Что делать нам, если ты улетишь?» (или другие вопросы для системной профилактики рецидива и оспаривания медицинской модели болезни (см. Weber и Retzler, 1991). Если кто-то начинает «отрываться от земли», здесь также самое главное — вернуть его в «здесь и теперь» (см. выше). Иногда я на некоторое время сажаю этого человека рядом с собой и периодически мимоходом устанавливаю с ним контакт («Ты пока еще здесь?», краткие прикосновения).
4. Как поступать, когда с семинара уходят и не возвращаются
В таких случаях важно оставлять или возвращать участникам ответственность за их поведение. Если у нас складывается впечатление, что кто-то из членов группы «планирует» нечто подобное, мы рассказываем всей группе что-нибудь о том, как с этим можно обойтись. Напри-
365
мер, говорим: «Я постоянно встречаю родителей, которые навязывают своим почти уже взрослым детям страхи и постоянно уверяют их в том, что там, во внешнем мире, с ними может случиться что-нибудь ужасное. Этим они ослабляют своих детей и лишают их уверенности в себе. Здесь, в группе, может происходить нечто подобное. Если кто-то на некоторое время уходит из группы и вам кажется, что он чем-то отягощен, или если он не появляется снова, лучше всего с добрыми чувствами встать за его спиной и исходить из того, что этот тайм-аут — то, что ему сейчас нужно. Тогда мы все вместе поддержим хорошее решение. Если кому-то нужно время для себя, он в любой момент может на некоторое время уйти и побыть с собой, и тогда каждый полностью отвечает за себя».
С другой стороны, конечно, хорошо, если руководитель расстановки тоже может пойти навстречу участнику, и если он совершил ошибку или слишком жестко его конфронтировал и т. д., то признать это перед ним. Однако он не должен тут же начинать испытывать по этому поводу чувство вины, показывать, как он сокрушается, или в качестве «искупления» делать больше, чем необходимо.
Если у нас возникает ощущение, что кто-то может не прийти после перерыва или на следующий день, мы еще раз заговариваем с ним и спрашиваем о том, как он себя в данный момент чувствует. Или мы спрашиваем кого-нибудь из членов группы: «Предположим, что кто-то в группе размышляет о том, приходить ему завтра или лучше поехать домой, то кто бы это, на твой взгляд, мог быть?» Если он кого-то называет, мы спрашиваем этого человека: «Ты с этим согласен?» — и может быть: «Как велика в процентном отношении вероятность того, что ты...?»
Ситуацией вызова является и такая, когда участник оказывает давление на руководителя с тем, чтобы ему была сделана расстановка, и скрыто намекает, что может прервать семинар, если его очередь скоро не подойдет. «Теперь, наконец, должна быть моя очередь!» или «Я хочу наконец это пройти». А руководитель группы видит, что у него совсем еще нет контакта с конкретным запросом. В таких случаях мы говорим, например: «Мы можем делать что-то лишь тогда, когда считаем это правильным. Расставлять что-то под таким давлением не пойдет на пользу ни тебе, ни нам. Но каждый, у кого мы почувствуем важный для него запрос, получит на этом семинаре возможность вместе с нами над этим поработать». Берт Хеллингер сказал однажды в подобной ситуации: «Меня можно завоевать, но нельзя принудить». Когда возникает нажим, всегда полезно дать себе немного больше времени.
366
Интервью с Бертом Хеллингером
«Я-ведомый»
Беседа Вилфрида Неллеса с Бертом Хеллингером. во время Первой рабочей конференции «Практика семейной расстановки» в апреле 1997 года
В. Н.: Господин Хеллингер, Вы ведете себя как терапевт и все же Вы не терапевт. Кем видите себя Вы сами?
Б. X.: С одной стороны, я вижу себя учителем. Но прежде я вижу себя, по сути, ближним, тем, кто на общечеловеческом уровне резонирует с другими и, может быть, что-то приводит в действие. Я — тот, кто ищет гармонии, кто помогает, когда что-то показывается из скрытого. Чему способствуют семейные расстановки, так это тому, что сразу выводят что-то на свет. Но и это на самом деле не то. В принципе я чувствую себя тем, кто взят на службу для чего-то, чего он не понимает.
В. Н.: Но Вы ведь еще и учите. Например, правильно обращаться с экзистенциальными жизненными ситуациями, Вы учите правильной позиции и образу действий для терапевтов и помощников. Откуда Вы это черпаете? Из непонимания?
Б. X.: Да. И для меня тут есть один очень простой ориентир: я чувствую, куда течет поток у меня самого, и в принципе я просто иду с ним туда, куда он течет. И если вдруг это движение прекращается, если я не могу двигаться дальше или замечаю, что я на ложном пути, я просто останавливаюсь. И тогда я могу долго, очень долго, целые месяцы просто ничего не делать и оставаться в этом покое, пока откуда-то извне, часто совершенно неожиданно, ко мне не придет что-то, что даст мне новое направление. Это и есть подлинное. Я совершенно не думаю о том, чтобы кому-то помочь, об экзистенциальных вопросах или чтобы кого-то чему-то научить... Для меня это вообще не вопросы.
В. Н.: В принципе это духовное исполнение Вашей собственной жизни.
Б. X.: Его можно было бы назвать духовным, но я очень сдержан при обращении с такими понятиями. Тут ко мне подошел один человек и заговорил о моем вчерашнем докладе («Психотерапия и религия»). Он спросил меня, является ли для меня чем-то важным самоотдача. Я сказал: «Нет, это опять же представление о том, что «я что-то делаю». А тут просто ведет или несет некое поле». Тогда он
367
сказал: «Но разве это тогда не что-то абсолютно естественное, где за этим совершенно ничего не стоит? Когда просто находишься на одной волне с этим естественным?» Я ответил: «Да, это мне созвучно». То есть это последний отказ, отказ от духовного, божественного. Который более всего сообразен таинственному, тому, что есть. И который есть то, что ведет в пустоту.
В. #.; Долгий же это путь — от священника к этому последнему отказу!
Б. X.: Да, так оно и было... Сан священника совершенно точно стал следствием переплетений и неосознанных поручений моей родительской семьи, которые имели смысл там, но я делал это с полной самоотдачей. А потом я вдруг с чем-то столкнулся, и мне стало совершенно ясно: дальше дороги нет. Благодаря этому я оказался приведен к иному направлению, но снова без всяких планов, со множеством так называемых случайностей, которые, если оглянуться назад, оказываются судьбой или руководством, которому я себя вверяю, но за которое я даже не осмеливаюсь поблагодарить — это опять же было бы слишком много, словно в этом было что-то особенное...
В. Н.: Тут снова было бы некое противопоставление?
Б. X.: Да, как будто я что-то получил. Думаю, на это у меня нет никакого права. Я просто принимаю это как что-то... да, как ведомый, но ведомый очень деликатным образом, который позволяет мне оставаться собой.
В. #.: Который ведет Вас не от себя, но к себе?
Б. X.: Да, это движение всегда как-то связано с неким вызовом. Когда я какое-то время что-то делаю, то вдруг совершенно отчетливо понимаю: продолжать это делать и в то же время оставаться сосредоточенным невозможно. Вдруг приходит вызов, требующий мужества и нового риска, и, если, так сказать, слепо на него пойти, — это путь продолжения. Он всегда сопряжен с риском. Ведь так идет вперед и жизнь вообще. А мышление в категориях безопасности идет с этим совершенно вразрез.
В. Н.: Мне вспоминается при этом изречение Гераклита: «В одну реку нельзя войти дважды».
Б. X.: Именно так, и река тут двойной образ: человек стоит на берегу и видит, как течет река, он входит в воду, и она его несет, а берег он оставляет позади. Но Гераклит оказал на меня сильное влияние еще и своим образом огня, огня как вспышки познания, внезапно появляющейся из того, что скрыто. Это принципы моей работы в расстановках. Эти образы гармонируют друг с другом и в глубине образуют единство.