Алексеев А. В. Воля к превосходству.

И смеюсь я над ними… ожесточая их сердца, но смеюсь… пусть упьются своей злобой и отрезвятся, пусть смерть душит их костлявой рукой и трясутся в конвульсиях их тела; ибо насилием платят за насилие.
Знаю я высший принцип бытия: поляризация, знаю я грех – и в добре и во зле; противоположность обнаруживает себя всюду; потому скажу вам, что невозможно отделить зло и убить; родится оно вновь – в силу необходимости.
Как по чистым углам неизвестно откуда берется грязь, так нищета оборачивается преступностью, и здесь же опять есть немалая заслуга общества – в том, что отворачивает оно от него свои накрахмаленные лики.
Много запретных знаков висит в лесу под названием жизнь. И за каждым знаком с кирпичом таится что-то страшное и безысходное. Гуляя по лесу, надо быть осторожным, - часто не для ума, но для инстинктов эти знаки.
Ум – неужели и ум бывает слеп. Благодарю я животных, что дали мне нюх и зрение. Поучиться бы мне у вас, милые мои звери, - поучиться охотиться и обходить знаки. На пустого болвана был бы похож человек, не будь у него вашей породы.
Ах, сколько возможностей есть кем-то стать, стать тем, для чего уже придумано слово. Но опять же всякий раз то, что скрывается за словом, каково оно? Как оно многообразно!
Поругать мне хочется Платона. Бедными мне кажутся его идеи, бедными по сравнению с тем многообразием, что может спрятаться за ними, за этими старыми сапогами или того хуже – чехлами.
Опять я нахожу здесь человека с его человеческими идеями. Но что же я хочу? От человека я требую нечеловеческого. А есть ли оно вообще? Конечно, есть, - не отраженное в человеческом зеркале.
А отраженное оно уже стало другим. Но не бывает оно само по себе; только всегда во взаимоотношении; сейчас я говорю о вещах.
Иногда я читаю тексты, и мне начинает казаться, что все это – слова, одни слова, но основа-то есть за ними, пусть как отражение. Но проговаривание слов и соприкосновение с основой (в особом ритме, в ритме музыки) – разные вещи. Чтобы соприкасаться, надо быть готовым к соприкосновению.
Я думаю, в противовес тем, кто лжет о вырождении рода человеческого, что генотип не стоит на месте, а дрейфует, в направлении общей идеи, к высшим типам человечества. Смешным тогда мне кажется вырождение; но серьезным – вырождение на пике.
Только уж очень он чувствителен к мельчайшим изменениям, чреватым столь многим разнообразием: от убожества до величия, от порока до святости, от маньяка до гения. Но опять противоположности нахожу я здесь.
О, я научился новому искусству чтения текстов; я обрел второе зрение - за текстом, как его подоплеку, я научился видеть метафизику, проявление ее принципов. Это в высшей степени удивительное чтение, уже достойное медитации!
Сказал бы я, что это очень просто; но для этого надо много знать, долго я шел к этому, и вот, наконец, прозрел.
Научитесь в тексте выделять ключевые слова и познайте необходимые связи между ними, познайте сами слова, а точнее то, что за ними прячется! И это уже не филология, это философия.
Слышал я такие слова, как «превосходное вино», «превосходный скакун», «превосходная вещь», «превосходный человек». Ко всему-то подходит это слово «превосходный»! А к чему не подходит, от того веет абсолютом и тотальностью.
Нравится мне борьба айкидо, особенно айкидо разума. Много сил я посвятил этой борьбе и научился обращаться с критикой.
Научитесь разрубать тягучую резину плохих примет, тогда вы станете свободными от мнительности, настораживающей, унижающей.
Да, знакомо мне это самоуничижение перед сильным и слабым, дабы не показать своей варварской гордости и смеха. Часто насильно опускал я перед ними глаза, ибо в моих глазах было много вызова и требовательности.
Видел я, шуты и скоморохи прыгали вокруг клада и смеялись; он тоже смеялся над ними, ибо не знали они, что он у них под ногами.
Не хочу я знаться с гороховыми шутами, ибо мало у них необходимости: когда я смеялся над нелепостью, я постигал необходимость, когда я смеялся над пародией, я познавал подлинность. Также много встречал я безумия и здесь находил мудрость.
Пусть миф возвратит меня к реальности, не к фиглярству и плутовству, но к серьезности, пусть и к наивности, но подлинной, - не к школьницам в белых бантиках и гольфах, идущим из борделя.
Серьезность иных казалась мне шутовством, - смеялся я над их серьезностью, - из себя они выдували пузыри, и все то, что дуется и важничает.
На вопрос о необходимости молчали они и краснели, как раки в кастрюле; или того лучше – бесились. Не спокойными казались они мне, ходули убегали из-под их ног. А я стоял и думал, что зыбка почва под ногами у человека.
Великое единство превосходства рождается в борьбе: единство в противостоянии борющихся. Станьте половинкой и вы узнаете его!
Я хотел научиться говорить светом, я хотел научиться говорить ночью. Великое напряжение перед прыжком скрывали мои члены. Я научился смотреть на праздник из потайной комнаты, и наконец сам стал праздником.
Мы доверяем нашему сердцу и разуму. А чему еще мы можем доверять? Но не подведут ли они нас к гибели?
Слышал я когда-то об инстинкте самосохранения, и слышал о птице, поющей в терновнике, - и знал высшее, чем самосохранение; только у трусов не находил я этого высшего.
Многие приходили к гибели, ибо знали должное. Но не во всяком говорит это должное, а в иных говорит, но паклей затыкают они ему рот.
Необходимость откровенно открывается нам здесь и сейчас. Но зачастую еще надо иметь тонкий слух, чтобы услышать ее голос. Жаль, что многие просто не имеют слуха.
О чем говорит относительность? О единстве, и о том, что одно и тоже может выступать в разных, противоположных качествах, - о Дао. Когда человек научится постигать относительность, только тогда он познает свое место.
Я знаю демона, и я всегда был за то, чтобы приручить его, обуздать и заставить служить человеку; но этот демон – он в нас.
Я знаю, что все наивысшее и наилучшее зачинается от демона; добро и нравственность являются его порождением.
Я знаю один основной принцип бытия, принцип отрицания, и я знаю, что он очень коварен, ибо он все оборачивает, и все оборачивается им.
Свобода – неволей; неволя – свободой; ложь – истиной, а истина – ложью, бедность – богатством, а богатство – бедностью; любовь – ненавистью, а ненависть – любовью, Природа-мать - мачехой, а Природа-мачеха – матерью и т.п.
Я знаю христиан, и знаю, чем оборачивается христианство; я знаю тех, кто, исповедуя, твердой ногой встает на понятие «добро» - и я знаю, что всякое болото имеет второе дно.
Но я также знаю, что христианство бывает бальзамом, лекарством для души; а всякий бальзам достоин почитания. Я почитаю христианство.
Да, я хочу стать Сизифом, да, я жажду бесконечной муки! Каждый раз, когда я буду поднимать камень в гору, я буду выбиваться из сил, но когда он будет падать, я буду испытывать великое облегчение;
И вновь, отдохнувший, когда начну поднимать камень в гору, я буду знать, что возрастает количество моих подъемов, я буду считать – это послужит мне утешением! Я не хочу сладко бездельничать.
Для меня счастье – это не каждодневное наблюдение кадок, полных водой, но это глоток воды, поданный умирающему от жажды в пустыне.
Ах, горько мне, видел я комету, что промчалась по небосклону, оставляя за хвостом россыпь серебряных брызг, - великую тоску по ушедшему, по невозвратному, по субъективному.
Но недолго отягчаю я себя тоской, ибо надежда поселилась в моем сердце, великая надежда на стрелу, устремленную в будущее, к тем горизонтам, где гнездятся и пролегают неведанные пути. Я сам хочу стать стрелою…
Ах, как хочу я лелеять в своей душе жемчужины, чтобы они тихо, мягко ложились на бархат и застывали. Но больно смотреть на них, не просто, невозможно!