Алексеев А. В. Воля к превосходству.

Напоследок подошел к дверям храма, посмотреть, как люд идти будет, облокотился на лестницу, скрестив ноги, встречаю, будто Лукавый у выхода… Даж смешно становится! А люд-то вереницей, да на озеро, святить святым духом… Да и я пойду, горькой хлебну… На пути монахов, старцев встречу… Встретились, поздоровались… Что ж добро добром красно!
Эх, похоронили бы меня здесь, да на горушке, лежал бы тихо на Родине, близ родных своих, да над озерами синеглазыми, да слушал бы шум дождя, да ветра завывания, под елями, в песочке. Эх, люба мне моя сторонка холмистая, да перекатная, жизнь моя, жизнь полнокровная!



К Заратустре
Учитель, я впитал твой дух, что ценно в тебе, чем одарил меня, это было подобно молнии, ударившей в ждущее ее дерево, духу, давшему силы взрасти молодой виноградной лазе. Солнцеподобно ты влил свет золотого тепла в мои чресла; подобно ветру, что заставляет затвердеть и покрыться легкой изморозью плод, просящейся в губы юной гречанки… Юность богов... Не осмелюсь пожалеть Заратустру, но об одиночестве сожалею его и о великой тоске по сверхчеловеку.
Что ценно в тебе? твой дух, который передаешь образно, в каждом движении души, в каждом слове – прекрасная музыка, но трагичная, умилительная нотка есть в ней, тоска по ребенку. Чтобы понять тебя, в твои формы необходимо каждый раз вливать разное содержание. Но, признаться, на твоей почве растет демонический дух. Вот уж растение! Дух Сатаны.
Еще не поняли люди, что это лучшее растение, что все, что ни есть наилучшего обращается Сатаною, - в этом еще одна и самая великая трагедия жизни, за коей следует глубокое раскаяние; ибо чрезмерен Он; но что не чрезмерно, то нельзя назвать именем его; то никогда не станет наивысшим. Не знают они, что там, где середина, там величие и пороки мелки, так что и не заметно их. Назову Люцифера. Христианство сыграло с ним злую шутку, окрестив злым, ну что ж, на погибель себе. Ныне солнечная звезда, дитя зари, символ возрождения жизни, всходя на утреннем небосклоне, заклеймена отрицанием. И ныне многие с тоской поднимают свои жадные взоры, исполненные призыва и надежды, а некоторые и черной ненависти, дабы обрести любовь в душе. Заратустра пел: «Я – свет; ах, если быть мне ночью! Но в том и одиночество мое, что опасен я светом! Ах, если бы быть мне темным и ночным! Как упивался бы я сосцами света! О, это вы, темные ночи, создаете теплоту из всего светящегося! О, только вы пьете молоко и усладу из сосцов света!» Слушаю тебя Заратустра и пою: «посредственность и убогость окрестили они Богом; вот к чему пришли, вот до чего додумались, и это правда; их горькая правда! Нормальность провозгласили они своим знаменем; ибо (неявно) поняли, что все наилучшее и наихудшее принадлежит Сатане. И в оправдание своей истины заклеймили Его, отяжелив только наихудшем; но в легкости отказали ему; отступили от горно-северного ветра; не я говорю это – это говорит необходимость во мне; ибо отрекся бы я и от Сатаны и от Бога, между ними повис бы, как искусный канатоходец, желающий знать только необходимость; высшая философия заключается в знании ее. Видит Бог, прислушивался я к Богу, порицал Сатану, не хотел с ним знаться, но сам пришел; ибо необходимость сказала во мне; ибо возлюбил воздух гор и глубины вод. Пишу эти строки в день воскресения Христа. Не есть ли это величайшее кощунство? Нет; ибо люблю я Христа, и воздаю ему должное, но не мое это, мало мне его; пастырь для стада, но не в стаде я. Оклеветали Антихриста, но только крайняя необходимость зла принадлежит ему; в самом христианстве нахожу я много зла, от которого открещиваются оно, но сквозит в нем необходимость.
Лучше обрести уши и прислушиваться, прислушиваться к голосу Природу, к Ее целительному слову. До чего возвысился человек: он осудил Тебя, Природа, осудил свою мать, говорит он: плохо то, что творишь Ты. Недоволен бытием; говорит – несовершенен он, много зла в мире. Одни обвинения. Чувство вины в нем, научился винить он. Мудрому дано знать, что в несовершенстве твоем залог совершенства; в зле – залог добра. Пачкуны лишь кричат по углам о добре; те, кто творит, скромны; научились постижению зла; достигли высшей мудрости, кусая камень.
Эх, Учитель, есть у них одно слово «сатанизм» и навешивают они его на что ни попало; как фиговым листочком прикрывают свое достоинство. На все, что способны они, так это, широко открыв глаза, или с усмешкой, произносить одно слово; дальше него не простираются их взоры. А если скажу я им, что «сатанизм» - это любовь к ближнему и дальнему, но дарящая не жалость, а силу, то пожмут недоверчиво плечами.
Подошел я к точке, к пику, к высокой горе, взглянул и воскликнул: Хватит! Устала Природа терпеть. Пусть следующие слова прозвучат как приговор: олицетворение: Венера – первосущность всякой любви; из ее сосцов сосет жизнь всякую благодать. Настало твое желанное утро, Заратустра, явись на небосклон Люцифером, утренним ликом. Но Веспер вечерний мне ближе всего; он предвещает тобой желанную ночь. И теперь кто против первейшей богини, пусть отречется и станет по другую сторону, а вместе с тем и отречется от всей эллинской культуры и того, что породила юность человечества! И отрекались, и истязали себя, но ныне измельчали, бессильные. Только одного прошу у них: пусть будут честными перед собою! А если скажут, что не всякая любовь от Венеры, то отвечу, что от Лукавого это.


P. S. Захотелось сказать пару слов символами:

Символами хочу научиться говорить я, за символами угадывать их значение, не ошибаться и метко стрелять из лука. Не ситом черпать воду, ни сачком, но кувшином. Ах, заострю я свой глазок! Ибо много достойных учителей у меня было.
Интересное выражение слышал я – «розовые сопли»; посмеялся я над «соплями» и над теми, кто так говорил, а еще мне захотелось посмеяться над их трагедиями; ибо узнал я новое слово от них.
А также слышал я тех, кто потешался над влюбленностью; презрением платили они за то, что сами не были влюблены, или за неспособность. Когда же они были влюблены, то я смеялся над их страданиями.
Тогда жестоким называли они меня, но я же у них учился этой «жестокости». Слабым я был перед их презрением; высокомерно смотрели они на меня. А мне опять было смешно их высокомерие; ибо дешево оно им досталось.
Где-то слышал я, у каких-то ручьев на вершине горы, мне рассказывали про платоническую и высшую любовь, мне рассказывали про семь уровней любви. Но отрекся я от форм и времени, мне хотелось трогать саму силу…
Легонько касаться ее основ, перышком мне хотелось гладить ее, но радость обладания говорила во мне. И только насытив ее, я мог стать искушенным ценителем высшей чувствительности.
Однажды шел я по лесу, танцевал, и вдруг - остановился… внезапно осознал я страшную истину и ужаснулся. Ее нельзя было произносить, ибо сбудется. К ней можно относиться по-разному, но вот она: третья мировая война неизбежна, и четвертая… пока пребудет человечество.
Я бы хотел всем сердцем, обливающимся кровью, чтобы эта истина оказалась ложью; но все говорит об обратном.
Радуйтесь мирному небу; ибо придут поколения, чей жребий будет смерть. В силу необходимости мир обернется войною; силы растут, противоречия усиливаются, колесо набирает обороты, меч разрубит сложный клубок; необходимость произнесет страшное слово: насилие и кровь.
Ах, как хочется жить под теплым Солнцем, ах, как хочется пить воду из мирных родников, студеную, чистую воду; но помутится она. Ах, как хочется дышать свежим ветром!.. Но Смерть просочиться в землю, жизнь станет прахом, родятся герои и очистится земля!
Знаете, как история определяет людей? Она разводит их по разные стороны баррикад, во имя борьбы, во имя будущего. Но не я сейчас говорю все это, необходимость говорит во мне. Ах, как бы я хотел не знать этой необходимости!
Я хочу, чтобы вы посмеялись надо мной, я хочу, чтобы вы сказали, что у меня больная фантазия, успокойте меня! И я буду счастлив. Но вижу я холодные, презрительные лица, упивающиеся кровью.