Алексеев А. В. Воля к превосходству.

Похожий пример в боксе являет собой Рой Джонс, очистивший три весовые категории. Он издевается над маститыми боксерами, играет, как котенок, как обезьяна, унижает их. И, в конце концов, как бы показав свое превосходство, заложив руки за спину, наносит последний, решающий удар. Такого боксера еще не знал спорт, кажется, у него нет никакой техники, он дерется алогично. Боксеры, с наработанными ударами, опытные, проведшие множество боев и зачастую побеждавшие нокаутом, совершенно теряются при встрече с ним, испытывая чувство, как у взрослого, которого вдруг осадил ребенок; удивительная неловкость, совершенно не подходящая к их статусу. Во встречах с Роем Джонсом чемпионы мира оказывались на полу (ноги кверху).
Гений – высшая форма превосходства человеческого индивида; он - искра, воспламеняющая предуготовленный человечеством материал.

На земле рождаются люди, подобно звездам, они восходят к славе, а потом гаснут во мраке небытия. Рождаются и падут цари, народы, вздымаются и погружаются в руины целые империи, постепенно остывают костры и угасают некогда бушевавшие бури жизни. Но от набегающих и ниспадающих волн истории остается намытый золотой песок знаний. И мы спрашиваем себя: «Что? что движет всем этим процессом, что лежит в основе становления и раскрытия Природы?» И видим: люди подобны шахматным фигурам на арене жизни, где несутся и блещут во мраке злобные светила, своим холодным светом освещая залитую кровью арену цирка, в преддверии которой уже стоят и томятся молодые войны. Под радостные крики ликующей толпы выбегают они ровным ритмичным бегом; бешено, возбужденно пульсирует в их жилах горячая кровь, дыхание их порывисто; жадно, всем сердцем алчут они сразиться на смерть и обагрить и забрызгать своей кровью влажный песок, — чтоб возбудить волю к жизни толпы; они сжигают себя, чтоб зажечь других! Но что, что движет ими? — спрашиваем мы себя и находим ответ: ими движет жажда жизни, увлеченная волей, и слепо они повинуются ей.
И какой великий трагизм чувствуется в падение, в уходе в небытие великих людей, великих культур! Ведь достоинство нации зиждется на ее героях, и мы всем сердцем, всей душой тоскуем о них. Но в утешение нам их образы, словно маяки, будут вечно сиять в безбрежном океане жизни и к ним вечно будут устремлены наши сердца и взоры! Но как тягостно, что никогда, никогда больше не возвратить былое величие! Все, все канет в Лету...
Природа вместе с человеком всем сердцем тоскует о своих невосполнимых утратах, о своей обреченности на вечную изменчивость. Но мы и теперь храним залог древних и жаждем пережить те великие события давно минувших лет, жаждем вдохнуть в себя благость древней жизни, жаждем обрести и воскресить в наших сердцах тот мир, некогда питавший души великих людей. И то наследие, которое завещали они нам, человечество гордо пронесет в своей душе до последнего вздоха, а семена их великой мудрости будут ниспадать в молодые взрыхленные души и давать юные побеги, которые со временем будут разрастаться в крепкие ветвистые деревья славы.




Темный пророк

Христос мне друг, но истина – дороже!

Темной, глубокой ночью, весь в черном, как демон, я стоял на возвышенности, руками лаская первобытное пламя, колеблющуюся, огненную стихию… Завораживающая картина. Моя речь была уверенной и спокойной. Я говорил, что поклоняюсь красоте, силе и уму, но их превосходная степень принадлежит Дьяволу. Как говорится в народе: дьявольски красив, дьявольски силен, дьявольски умен. Мое превосходство над христианством воодушевляло меня, я чувствовал за собой великих языческих гениев. Я говорил, что настоящая красота принадлежит роковым женщинам, сила - олимпийским чемпионам, а мне достался дьявольский ум.
Еще в детстве, встречая проповедников разного уровня, мне доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие вселять в их души смятение, подвергать их веру сомнению, сокрушать их идеалы. Обычно, их слабостью был догмат и стремление постоянно, без собственного анализа, толковать священное писание. Однажды монах из горной церкви после беседы со мной перекрестил меня и отскочил в сторону. Тогда я возмечтал один встретиться в дискуссии с седовласыми отцами церкви, один против всех, и в поединке сокрушить их веру. Но я был не готов к столь серьезной битве…
Сейчас я говорил спокойно. Я представил себе два образа: Дьявола и Христа и спросил себя: к кому склоняется моя душа? Моя душа устремилась к Дьяволу, но при этом я не отрицал Христа, я любил его за его человеколюбие. На стороне Дьявола я перерождался душой, испытывая то, что испытывали его адепты, на стороне Христа я познал бесконечное человеколюбие и мир. Я хотел абсолюта. Человек соединяет в себе и Бога и Дьявола, у него есть счастливая возможность обрести полноту. Я не могу сделать окончательный выбор. Я выступаю то на стороне добра, то на стороне зла. Вечная борьба. Дьявол и Бог в одном. Если вы попытаетесь определить Дьявола, то непременно захватите Бога, если попытаетесь определить Бога, то непременно захватите Дьявола; они переплетены межу собой, в этом заключена их величайшая иррациональность. Как отрицательные моменты они не могут друг без друга. В конечном счете, окажется, что это одно и то же, Дао. Христианин слушал меня. Мои последние слова были: «Это война, вечная духовная война!» Он перекрестился несколько раз, сказал, что будет молиться за меня, его разум помутился, он потерял самообладание, что повлекло за собой несчастья для него, в которых он был повинен сам. Я ужаснулся своей роли. Мое вдохновенное торжество было плачевно: не в коей мере я не хотел нести несчастья людям. – Господи! – воскликнул я, - На чьей я стороне?..
Про себя я знал, что если захочу, то камня на камне не оставлю от «Библии», но это было зло по отношению к глубоко верующим людям; совершенно не хотелось заслужить их ненависть. Я не богоборец, - не благодарное это занятие. То же самое могу сказать относительно «Библии Сатаны» Ла Вея, - мне она представляется статьей, где основные принципы – чистой воды ницшеанство; эта книга не является столь значительной, чтобы носить столь громкое название. Но опять же я не собираюсь критиковать или разрушать другое, я знал, я буду строить свое.
И все же коварство Дьявола не знает границ. Самой хитроумной и зловещей его выдумкой было изготовить напиток ведьм, по словам Ницше, смесь жестокости и сладострастия, который он так любил. Дьявол смешал насилие и сексуальное удовольствие, которое вытягивает его за уши из небытия. Вот это изобретение, вот это изощренный ум! Изготовить такой напиток, неистово мутящий чувства, и напоить им людей. Многие пили из этой демонической чаши…
Темной, глубокой ночью, весь в черном, как темный пророк, я стоял на возвышенности, руками лаская первобытное пламя, колеблющуюся, огненную стихию… Ночь и пламя зачаровывали…

Эх, люблю я удаль сатанинскую!

P. S. Праздник Тихвинской Богоматери. Пришел в родной горный храм, возвышающейся над двумя озерами, над лесом, над тихим кладбищем. Рядом стоял старый люд, в основном, женщины, в белых платочках, со свечами, крестясь и поднимая молитвенные взоры к светлым плафонам. Красив сей храм: высоко внутри купала, поднимешь голову – кружится, как будто к небесам поднял взор. Вдруг одна монашка подошла ко мне и тихо сказала: в углу висит икона святого, в чей храм пришел, - то был Архангел Михаил, – и попросила, чтобы я ему засветил лампаду. Да, думаю, Сатана вел с ним смертельную битву, но… в качестве примирения лампадку засветил и поставил большую восковую свечу. Видит Бог, не равнодушны ко мне ангелы!.. Надоело слушать молебен, присел под иконой, к детям… Увидел суровый глаз старца: не гоже сидеть под иконой, когда служба идет и народ весь стоит. Встал и спросил у деда: А что говорят люди, когда исповедуются? На что он помялся… Да так! – говорит, в мелких грехах исповедуются! А если, - говорю, - пришел бы сам Сатана в храм, что бы ему батюшка сказал? Дед опять помялся, помялся… Не, - говорит, - загорелся бы он синим пламенем… Посмеялись с дедом. А я представил себе: ну пришел бы в храм человек, вроде Гитлера, как бы его земля-то держала? Это сколько ж зловещности-то! Ну интересно было бы!.. Самому душно стало, ушел вон, на задворки… Красота: птицы поют, кузнечики стрекочут, стрекозы летают; сел с тыльной стороны, у разрушившихся кирпичных стен, где уж опустела давно колокольня, в проходе, на ступенях под суровыми ликами мудрых старцев да напротив Божьей матери, - я бы хотел сказать Владимирской, - ибо так она была красива, а за ней белокупольный град, с золотыми звонницами… и звонят колокола, и льется колокольный звон вдоль по реке, по матушке Руси… Не ужели и я христианин в душе? Да, люблю я святую Русь, люблю ее культуру, образ православный… Но в чем-то другой я, чужой. Сидел я и размышлял на ступенях о смысле христианства, из храма доносилось пение… А я здесь, сам сатана, сижу, как изгнанный. Вдруг мимо меня пробежали две девочки, маленькие, в платочках, два ангельских создания, и, смеясь, стали целовать богородицу, лукаво так улыбаясь, им было не достать, так они вставали одна на другую, и все целовали… и смеялись… а затем побежали радостно к могиле расстрелянных солдат… Порадовался за них, за жизнь, что не ведают зла… но вдруг подходит ко мне моя бывшая любовь, как во сне, красавица… писаная… ангельское создание. Да… вот именно она воплощает для меня всю суть русской души, настоящей, неподдельной: глаза не то зеленые, не то голубые - зима, волосы русые, скромная до нельзя, а какая порядочная и покладистая, а какая смиренница и красница! - не то, что я черт бородатый, черный ворон, – светлый ангел: такой я ее видел; ведь в огонь и в воду пойдет, смелая, аж жуть!.. Эх, золушка ты моя, золушка, эх, Аленушка-любимая! Кабы целовал бы я тебя, да в уста сахарные, да в глаза липучие! Эх, зазноба моя, не живется мне спокойно на этом свете! Но, такова, знать, судьба моя…