Мой папа (исповедь ВДА)

Мой папа (исповедь ВДА)

*ВДА – взрослые дети алкоголиков

25 июля 2015. Мне 48 лет. Почти два месяца я работаю для людей, пострадавших от алкоголя и наркотиков. Почти два месяца я совершаю этот личный подвиг. Потому что находиться один на один с группой из 20 страшных для меня людей и не сбежать в первую же минуту – это подвиг.

А 4 октября будет годовщина смерти папы. Его нет рядом уже больше 30 лет, и он погиб от алкоголя, или, как часто говорят, «от пьянки». И он сломал не только свою несчастную жизнь, но и мою, мамину, моей старшей сестры. Мы никогда не оправимся от этого, мы будем нести этот крест всю свою жизнь. Сестра не помнит дату смерти отца, она была немного старше, когда мама выгнала его, она понимала гораздо больше, чем я, и может винить его гораздо больше, чем я. И поэтому не помнит, когда он умер, она не хочет скорбеть по нему.

Мне было 6 лет, когда родители развелись. После этого я помню только великую бедность, жареную картошку и зимнее пальто, которое не хотела носить, потому что оно было ужасающе некрасивым. А еще как какой-то зимой был страшный ветер, у нас не было второго стекла (разбилось когда-то, да так и не было денег его вставить), и мы стояли с мамой, не помню, сколько, и держали его руками, потому что его надувало парусом, и в любой момент оно могло лопнуть. А еще стыд. Постоянный, ежечасный, изнуряюще мучительный. За то, что у меня такой отец, за то, что теперь его у меня нет, хоть он и есть где-то, за то, что я не могу пригласить в нашу нищую квартиру подружек.

И даже за то, что он умер, и все одноклассники смотрели на меня, как на редкое насекомое в учебнике биологии. «У нее папа умер, надо же…» А ему было 48 лет! Всего! Как мне сейчас. И в мои 16 он окончательно бросил меня, даже не попрощался. Он просто умер, как многие алкоголики тогда, от подшитой ампулы. Остановилось сердце. Умер в троллейбусе и прокатался целый день в нем, потому что все думали, что он пьяный. А потом лежал в морге несколько дней, пока бабушка наконец не нашла его там. Его даже хоронили с руками вдоль тела, их невозможно было сложить на груди, никто в морге не удосужился позаботиться об этом.

Как мне теперь с этим жить??? Если я по-прежнему та 16-летняя девочка. Если я до сих пор помню, как предложила маме смотреть телевизор в тот день, когда мы узнали о его смерти. Мне потом было очень стыдно, что я не рыдала и не заламывала руки, как положено. Это сейчас я знаю, что так проявляется шок от горя, чтобы защитить себя, чтобы не сойти с ума от скорби и несправедливости.

Как мне теперь смотреть им в глаза, когда они, пряча свои, говорят, что не очень-то и скучают по своим детям? Ведь я же помню, как стремилась к редким встречам с отцом. И четко запечатленную в памяти картинку: вот я прихожу к нему в гости, и он встречает меня, держась левой рукой за сердце. Он просто порвал его в клочья! Он ведь был так талантлив! Писал стихи, песни, пел и играл на гитаре, отлично рисовал, делал чеканки. А работал электриком на хлебозаводе, свежий хлеб был безумно вкусный, никогда после я такого не ела. Но его быстро выгнали оттуда, а у меня остались только воспоминания, пара фотографий и чеканка с зайцем и волком из «Ну, погоди».

И я продолжаю смотреть им в глаза, каждому. И знаю, что у каждого своя судьба, страшная история, и практически каждый очень талантлив и когда-то подавал надежды. Сколько каждому из них нужно сил? Сколько воли, настойчивости, стойкости? Сколько веры? Одному Господу известно…

P.S. 15 декабря 2017. Вскоре после папиного дня рождения я ушла из центра. Проработав там четыре с половиной месяца. Как сказали мне руководители центра – продержалась дольше всех предшественников. Но меня это тогда мало вдохновляло, потому что пришлось лечить гипертонический криз и еще долго восстанавливаться после моего подвига. Спасать мне больше никого не хочется. Только сотрудничать  в достижении осознанных целей. За уши больше никого не тащу из болота, даже не смотря на их брошенных детей…