Переживание обиды

На мой взгляд, обиде сегодня обидно. Когда тебя живого, настоящего, со своими потребностями, объявляют вне закона – это обижает, травмирует.

«Обидеть нельзя, можно обидеться», «Обида – результат ваших неадекватных ожиданий», «Обида – средство манипуляции», «Вы сами выбираете способ реагирования, в данном случае выбрали обиду» – пресловутые клише, набившие оскому и намозолившие глаз. Вопрос даже не в том, что обида объявлена вредоносным, «рэкетным», неподобным, скверным переживанием, а в том, что на него не только не распространяется презумпция невиновности, но ему отказано даже в следствии и суде, так как приговор вынесен раз и навсегда и на все случаи жизни. «Техники» и «упражнения» идеологически основаны на «изыди сатана», «играх разума», «реактивного формирования», в большей части неэффективны, а когда эффективны, то их эффект связан с самопредательством (причем в некоторых случаях с повторным самопредательством, так человек, чувствующий обиду, в момент своего самораскрытия, доверия испытывает гнев, стыд, на место «хорошего» чувства приходит и может зажить долгой жизнью «плохое» чувство, являющееся вторичным; жертва предательства совершает акт самопредательства), но не с успехом переживания этого чувства.

Один из современных постулатов звучит приблизительно так: «Помните о том, что невозможно обидеть; можно  обидеться» с дальнейшим прояснением того, что не позволение никому и ничему задевать ваши чувства автоматически приводит к тому, что вы не позволите себе чувствовать обиду. Это – ловушка, в которую люди и сами склонны попадать, без посторонней помощи, а если эту почву еще и удобрять, то результат – утрата вообще каких-либо чувств, плохая ориентация в собственных переживаниях – практически гарантирован; невозможно селективно избежать «плохих» переживаний без потери возможности оставаться открытым «хорошим».

Об обиде, как манипуляции, написано так много, что я не хотела бы повторяться, лишь отмечу, что манипуляция, замаскированная обидой, не переживается как обида, уравнивать обиду и манипуляцию неправомерно. «Сценическая» обида – это обида для других, которая имеет своих зрителей, поклонников и преследует свои цели.

Другим, не менее обильно описанным вопросом, является вопрос об инфантильности личности, переживающей обиду, но когда это так, то тут точно вопрос не в техниках. Никакая техника за пять минут не способна из инфантильного человека сделать зрелого (за пять минут человек может вырасти, но для этого он должен пережить что-то потрясающее, из ряда вон выходящее). В этом смысле, я думаю, слова и жонглирование ими не могут заменить переживание, взрослость может сдерживать и контролировать, но не обязательно речь идет о развитии личности.

Почему в эпоху легализации гнева, злости и даже зависти обида стала изгоем? Чем она хуже, вредоносней? Не проявляется ли в этом другой современный постулат «никто никому ничего не должен»? Действительно, в эпоху отмены долга ожидание, что ты мне должен, предстает как нечто не соответствующее принципу реальности, а подчиняющееся исключительно гедонистическому принципу. Живя по принципу «Никто никому ничего не должен», человек лишает себя собственно человеческих отношений. Долг вплетен в диалог, взаимодействие, отношения между людьми. Жизнь людей – это договоренности,  мы все с кем-то о чем-то договариваемся. И ожидания всегда присутствуют в человеческой жизни. Если я работодатель, то мои работники ожидают, что их труд будет вознагражден, и я должен не обмануть их ожиданий, иначе кто я?

На мой взгляд, эти идеи об обиде и долге, которые выдаются за проявления «простых», детских способов регуляции межличностных контактов, от которых «пахнет детской»,  объединены и маркируют некоторые общие тенденции – эмоциональный холод,  равнодушие, грандиозные нарциссические фантазии. Избавление от обиды и долга выдаются как развитие личности и приобретение личностной ответственности.

Обида – комплексное переживание, в него вплетена и злость, и растерянность, и страх, и печаль, а может и интенсивное горе. Если человек надеялся на встречу, просил помощи, поддержки, участия, рассчитывал на чувство локтя, а встретился с тем, что ему никто ничего не должен – это больно. Отношения означают не беглое прикосновение, если человек впустил другого к себе на свою территорию, то он, естественно, уповает на что-то, чего-то ждет; в жизни и в своей практике я часто вижу появление обиды как результат отсутствия сопричастности другого, которую человек ждал. Сопричастность — это разделение одних идей, ценностных отношений с другим человеком, готовность что-то сделать для общего блага. И это не манипуляция, мол «я тебя впустил, будь добр, пляши под мою дудку»,  а я тебя впустил, чтобы ты разделил мою радость, мое отчаяние, мою растерянность. 

На мой взгляд, следует не клеймить обиду статусом деструктивности, а вести речь  о деструктивных или конструктивных диалогах, выбранных человеком, оказавшимся обиженным. Если «обиженный» замолкает в своей обиде, на попытки узнать, что не так, не отвечает, не дает возможности объяснить, почему так случилось, не позволяет искупить вину, не дает шанса договориться - можно говорить об обиде как о способе деструктивной коммуникации. Если человек, будучи обижен, открыт диалогу, четко излагает связь своей обиды с действием другого, и желает избавиться от гнетущей ситуации, обвинение его в инфантильности или манипулятивности, скорее всего, и есть манипуляция.

Я же в своей практике не раз наблюдала, что за обидой часто скрывается не какая-то ужасная, манипулятивная, шантажная часть, а лучшая часть, которая будучи лучшей, является также и наиболее уязвимой. И вопрос не в том, как изжить эту часть, а как помочь ей, оставаясь хорошей, не спрятаться от людей, отношений, а обрести мужество проявится, не превратиться в ловкого жонглера – «это не меня обидели, а я обиделся», «это я сам виноват, что обиделся», а научиться понимать, что этот мир – без гарантий, все может случаться, но не только мир (он, она) что-то делает со мной, но и я что-то даю этому миру, что-то в него привношу, рассматриваю отношения как ценность, учусь сам жить так, чтобы других не обижать и себя не забывать.

Приведу несколько примеров из практики, которые, на мой взгляд, свидетельствуют о том, как инфантильная тенденция вплетается в организмическую, когда обида служит организмическому переживанию.

 Мальчик 11 лет, сын моей бывшей клиентки, что называется, был  «отправлен» ней ко мне; несмотря на то, что с детьми этого возраста я работаю очень редко, я согласилась. Месяц назад, после уроков, одноклассники мальчика начали его обзывать «толстым», все смеялись и издевались, друг мальчика неожиданно присоединился к обидчикам. Мой маленький клиент обиделся, со слов мамы проплакал весь вечер. С тех пор мальчики не общались. За три дня до звонка мне мамы мальчика «ненадежный» друг моего клиента позвонил после уроков и пригласил на выходные отмечать день рождения, обиженный мальчик сказал, что не придет. Вечером от мамы обидчика поступил звонок маме «обиженного», мама обидчика просила уговорить «обиженного» простить ее сына, так как тот очень переживал в течение всего времени с момента конфликта. В течение нескольких дней мама, бабушка и дедушка пытались уговорить «обиженного» простить друга, но ничего не получалось. Со слов мамы он становился только еще более упорным. В школе мальчики продолжали не разговаривать. Мама уповала на то, что вот вы ему как чужой, взрослый, психолог скажите, может, послушает. Может и так. Как я уже сказала, я согласилась. Когда я встретила мальчика, он всем своим видом демонстрировал: «Не уступлю, я обижен». Сев на стул, мальчик скрестил руки, смотрел на меня из-подо лба, при этом краска заливала его лицо. Я пересказала ему то, что знаю со слов его мамы. Мальчик сказал: «Да, теперь он хочет, чтобы я пришел на его день рождения. Но я не пойду». Я высказала ему свое предположение, что мне будет сложно убедить его в обратном. Мальчик фыркнул и сказал, что его измотали дома уговорами, а теперь еще и вы. Хорошо, – сказала я, – но давай ты мне уступишь хоть в чем-то, можешь делать то, что я попрошу, я начну тебя сейчас уговаривать, а ты будешь еще больше злиться на меня, сжимать кулаки и опускать голову? Мальчик явно удивился, но согласился. Через минуту моих демонстративных уговоров он рассмеялся. После установления контакта я спросила мальчика:  «Вы долго дружили?», мальчик ответил, что да; я задала вопрос: «Ты никак не ожидал, что он так поступит?», мальчик кивнул; «Ты любишь его?» – спросила я. Мальчик заплакал. «Тебе так важна эта дружба?». Мальчик ответил, что «давно же дружим, а он так поступил». После мы еще поговорили о дружбе, ответственности, слабости, подлости, прощении и даже мужестве. В конце я обратилась к нему, со всей серьезностью сказав, что он должен принять решение, прощать ему сейчас друга и идти на день рождения, и что если он не готов простить сейчас, то, возможно, это произойдет позже. Мальчик сказал, что пойдет. Через день вечером от его мамы я получила сообщение, что мальчик вернулся с вечеринки в хорошем настроении.

Клиентка с большим грузом вопросов, проблем, переживаний, комплексов. Во время одной из сессий рассказала следующее: «Бывало, когда я просила у мамы что-то купить, она реагировала так: «Почему ты все время просишь только у меня, почему ты не просишь у своего папы?» (с отцом мать девочки развелась, когда той было 4 года, отец никакого участия в жизни дочери не принимал). «Это было обидно» – сказала клиентка. Когда я предложила исследовать эту обиду, оказалось, что это обида «вообще», не на маму (потому что «она все и так покупает, и она одна, и маму осуждать нечего, маму понимаю и не осуждаю») и не на папу («он чужой, просто чужой человек, от него ничего не жду»). За обидой проявился стыд. Клиентке было стыдно за то, что «она такая». Какая? Маленькая, беззащитная, просит у мамы, а маме дать нечего, папа есть, но чужой, у чужого не попросишь. У клиентки вообще была проблема по жизни с «попросить», не факт, что именно эти переживания детства детерминировали проблемы с обращением за помощью, но дальнейший процесс той и нескольких последующих сессий брал начало именно с этой точки обиды, за которой следуют: стыд – просить стыдно – стыдно, когда стыдно; и, наконец: хочу попросить – есть у кого попросить – попрошу.

Тренинг (не психотерапевтическая группа, но люди хотят «поговорить», «тренироваться» надоело), одна участница (очень уверенная, местами дерзкая, шумная, говорливая, ироничная) говорит: «У всех все так хорошо получалось делать, а я все не так хорошо делала». Другая участница: «А мне вот ты так понравилась. Ты не лицемеришь, говоришь не в бровь, а в глаз». Я вижу, как первая участница «тухнет», улыбается криво, скрещивает ноги. Но это повторюсь тренинг, поэтому я просто это вижу, но молчу. Через несколько минут тренинг заканчивается. Участники одеваются. Я замечаю, что с первой участницей по-прежнему что-то не так. Подхожу, интересуюсь, как дела? Одевается и отворачивается от меня. Я стою и жду. Комнату покидает последний человек. Участница поворачивается, лицо искажено гневом. Интересуюсь, что так задело. Опускает голову, долго молчит, после говорит, что все хорошо. Но затем спрашивает: «Что я такая плохая, такая грубая?» «Вам обидно?» – спрашиваю я. Плачет. Дело в том, что участница неожиданно почувствовала на тренинге принятие, тепло, сказала правду, что считает, что у нее все плохо выходило, сняла свою маску бравады, но другая участница, ориентируясь на «образ», выразила восхищение той надоевшей, но спасающей маске. Обида возникла на то, что «вот же я настоящая, но такая я не нужна, я нужна «в бровь и в глаз».

Во всех приведенных случаях отмечается появление чувства близости с другими людьми. Появляется оно очень хрупким и незащищенным, нуждающимся в поддержке, и, если хотите, в защите, но никак не в отрицании переживания, навешивании «ярлыков» и призывах стать взрослым.