Ялом Ирвин. Шопенгауэр как лекарство.

– Во избежание недоразумений я хотел бы прояснить кое-какие детали, – заявил Филип. – Я не собирался никого ущемлять – я действовал исключительно в целях самозащиты: меня невыразимо раздражал разговор. Я заставил себя досидеть до конца, а потом вышел.
– Я понимаю тебя, Филип, – но я сейчас так одержим финалами вообще, что вижу их и в невинной ситуации. Но твои слова говорят о том, что ты заботишься обо мне. И за это спасибо.
Филип едва заметно кивнул. Джулиус продолжил:
– Раздражение, о котором ты сказал, – это кажется мне очень важным. Как ты думаешь, стоит нам заняться этим сегодня? У нас осталось всего пять занятий, и я советую вам извлечь из них максимальную пользу.
Филип потряс головой в знак того, что пока не готов к обсуждению, но это вовсе не означало, что он обречен был молчать. На дальнейших встречах его неумолимо втянули в дискуссию.
На следующем занятии Пэм с порога объявила:
– Хочу покаяться. Я много думала о тебе, Гилл, и, мне кажется, я должна извиниться… нет, я знаю, что должна извиниться перед тобой.
– Слушаю тебя. – Гилл взглянул на нее с настороженным любопытством.
– Несколько месяцев назад я на тебя набросилась – сказала, что ты пустое место, тихоня, что у тебя нет собственного мнения и что меня бесит все, о чем ты говоришь, помнишь? Так вот, это было очень грубо с моей стороны…
– Конечно, грубо, – перебил ее Гилл, – но справедливо. Это оказалось отличным средством. Оно поставило меня на ноги – хотите верьте, хотите нет, но с того дня я не выпил ни капли.
– Спасибо, но я хотела извиниться совсем не за то – это произошло позже. Ты изменился – ты работаешь, и в последнее время ты был со мной откровеннее всех. А я была так занята собой и не хотела в этом признаться. Вот за что я хочу перед тобой извиниться.
Гилл принял это извинение.
– А как насчет того, что я тебе сказал – помогает?
– Еще бы. От «генерального прокурора» меня потом много дней трясло. Это был удар в самое сердце, он заставил меня задуматься. Но больше всего меня задело то, что ты сказал про Джона, – что он сбежал не из-за своей трусости, а из-за моей злости.
Вот что пробрало меня до костей. Эти слова просто не шли у меня из головы. И знаешь что? Я поняла, что ты был абсолютно прав – Джон молодец, что сбежал от меня. Это не в нем было что-то не так, это во мне было что-то не так – он был сыт по горло моими фокусами. Так что на днях я позвонила ему и сказала все, что я об этом думаю.
– Ну и как он к этому отнесся?
– Прекрасно – после того, как встал с пола, конечно. Мы отлично поболтали: обменялись новостями, обсудили работу, студентов, поговорили о совместных лекциях. Это было здорово. Он сказал, что я сильно изменилась.
– Отличная новость, Пэм, – сказал Джулиус. – Справиться со своей злостью – большая победа. Надо признать, ты крепко в ней увязла. Давай взглянем на этот процесс изнутри – так, на будущее, чтобы понять, как именно ты это сделала.
– Это случилось как-то само собой. По-моему, сработал твой любимый афоризм – куй железо, когда остынет.

Мои чувства к Джону остыли, и я смогла спокойно взглянуть на себя и принять разумное решение.
– А как насчет Филипофобии? – спросила Ребекка.
– Я вижу, вы так до конца и не поняли, как чудовищно этот человек со мной поступил.
– Неправда. Я лично очень переживала за тебя. Когда ты про это рассказывала, я была просто в шоке. Но пятнадцать лет, Пэм. За пятнадцать лет что хочешь остынет. А что происходит с этим железом – почему до него до сих пор невозможно дотронуться?
– Я плохо спала ночью – все думала про историю с Филипом, и вдруг мне показалось, что я вхожу в свой мозг, хватаю этот отвратительный клубок мыслей и изо всех сил швыряю его на землю. Дальше я увидела, как я наклоняюсь над осколками и вижу – его лицо, его жалкую квартирку, мою погибшую юность, мое разочарование в учебе, мою бывшую подружку Молли… и пока я смотрела на эти осколки, я поняла: то, что случилось, просто… просто непростительно.
– Я помню, как Филип сказал, что непрощающий и непростительный – две разные вещи, – заметил Стюарт. – Я правильно передаю, Филип?
Филип кивнул.
– Не понял, – встрял Тони.
– Непростительность, – сказал Филип, – снимает с человека ответственность, а не прощать – значит, наоборот, быть ответственным за то, что отказываешься простить.
Тони кивнул:
– То есть ты хочешь сказать, или сам отвечаешь за то, что сделал, или винишь в этом кого-то другого?
– Вот именно, – ответил Филип. – А, как однажды заметил Джулиус, психотерапия начинается там, где кончается вина и возникает ответственность.
– Ты снова цитируешь Джулиуса. Мне это нравится, – сказал Тони.
– Ты выразился даже лучше меня, Филип, – добавил Джулиус. – Я снова замечаю, что ты движешься мне навстречу, это очень хорошо.
Филип едва заметно улыбнулся. Когда стало ясно, что он не собирается отвечать, Джулиус снова обратился к Пэм:
– Пэм, что ты чувствуешь?
– Если честно, меня убивает, как каждый из кожи вон лезет, чтобы отыскать перемены в Филипе. «Ах! Ох! Филип поковырял в носу, какой он молодец!» – просто смех. Филип исторгает очередную банальность – и все замирают от восхищения. – Копируя Филипа, она с нарочитой монотонностью произнесла: –
«Психотерапия начинается там, где кончается вина возникает ответственность».

– И потом уже громче: – А как насчет твоей ответственности, Филип? Или во всем виноваты клетки мозга? Ах да, они поменялись. Они все сделали за тебя. А ты, бедняжка, тут был ни при чем.
Наступило неловкое молчание, после чего Ребекка негромко заметила:
– Пэм, по-моему, ты можешь прощать. Ты уже простила кучу вещей. Ты даже простила мне мои выкрутасы в Лас-Вегасе.
– Там не было жертв, кроме тебя самой, – немедленно отозвалась Пэм.
– И мы все видели, – продолжила Ребекка, – как ты простила Джулиуса за его похождения. Ты простила его, даже не спросив – может, кто-то из его друзей оскорбился таким поведением.
Пэм смягчила тон:
– У него только что умерла жена, он был в отчаянии. Вообрази, что он должен был чувствовать. Он любил Мириам со школы. Неужели это так трудно понять?
Тут в разговор вмешалась Бонни:
– Пэм, ты простила Стюарта за его случай с сумасшедшей теткой и даже Гилла за его пьянство. Ты многое простила. Почему ты не можешь простить Филипа?
Пэм покачала головой:
– Одно дело простить чужую обиду, и совсем другое – когда ты пострадала сама.
Это заявление было выслушано с сочувствием, но атаки на Пэм не прекратились.
– Лично я, – сказала Ребекка, – простила тебя за то, что ты пыталась увести отца двоих детей.
– И я тоже, – добавил Гилл. – Когда-нибудь я даже прощу тебя за то, как ты поступила с Тони. А как насчет тебя, Пэм? Ты-то сама простила себя – за «исповедь» и за то, что смешала Тони с грязью у всех на глазах? Тебе не приходило в голову, что ты его унизила?
– Но ведь я уже извинилась. Да, я была виновата и поступила, не подумав.