Ялом Ирвин. Шопенгауэр как лекарство.

Однако Пэм разочаровала всех: не произнося ни слова, она извлекла из сумочки листок бумаги, аккуратно развернула его и прочитала вслух:
– «Плотник не придет ко мне и не скажет: «Выслушай мою лекцию о плотницком искусстве». Вместо этого он спросит, какой дом мне нужен, и построит его… Делай то же самое: ешь, как люди, пей, как люди,…женись, заводи детей, веселись, учись сносить обиды и ладить с людьми».
– Затем, повернувшись к Филипу, она сказала: – Написано… догадайся кем? Филип пожал плечами.
– Твой Эпиктет. Вот почему я это принесла – я знаю, ты уважаешь его, ты приносил Джулиусу его притчу. Для чего я это прочитала? Хочу продолжить Тони и Стюарта – что ты никогда не жил по-настоящему. Ты просто пользуешься философией – ты выдергиваешь из нее, что тебе нужно, и…
Но тут вмешался Гилл:
– Ради бога, Пэм. Это наше предпоследнее занятие. Если ты собираешься снова натравливать нас на Филипа, то я лично против – у меня нет на это времени. Вспомни, что ты сама мне говорила: всегда говори то, что чувствуешь, – а я думаю, у тебя есть что сказать после слов Филипа.
– Нет, нет, пожалуйста, выслушайте меня, – взмолилась Пэм. – Я вовсе не пытаюсь натравливать вас на Филипа. Я хочу сказать о другом – мое железо немного остыло, и сейчас я хочу помочь Филипу. Мне кажется, он запутался, он хочет убежать от жизни и для этого передергивает философию: подходит Эпиктет – берет Эпиктета, а не подходит – забрасывает его куда подальше.
– Мне кажется, Пэм права, – отозвалась Ребекка. – Недавно я купила брошюрку – называется «Мудрость Шопенгауэра», и вечерами ее просматривала. Так вот, скажу я вам, там такая каша. Есть, конечно, поразительные вещи, но есть – просто кошмар. Вот вчера я открыла одно место – хоть стой, хоть падай. Только послушайте, что он пишет. Пройдитесь, говорит, по кладбищу, постучите по надгробиям, спросите духов, живущих под ними, хотели бы они начать жизнь сначала, – и они все как один откажутся. – Ребекка повернулась к Филипу. – И ты в это веришь? – Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Лично я нет. Пусть за меня не говорит. Ерунда какая-то. Предлагаю голосование, кто за?
– Лично я бы не отказался родиться заново. Жизнь, конечно, скверная штука, но бывает и в кайф, – ответил Тони.
Послышались одобрительные возгласы.
– А я бы задумался – и вот по какой причине, – сказал Джулиус. – Тогда бы мне снова пришлось пережить смерть Мириам. Хотя нет, я все равно бы согласился. По-моему, гораздо лучше быть живым.
Очередь дошла до Филипа.
– Вынужден вас огорчить, – сказал он, – но я согласен с Шопенгауэром. Жизнь от начала до конца – страдание, и было бы лучше, если бы жизни – жизни как таковой – вообще не было.
– Лучше для кого? – спросила Пэм. – Для Шопенгауэра? Большинство в этой комнате против.
– Шопенгауэр был не одинок в своем мнении. А миллионы буддистов? Первая из четырех заповедей Будды говорит о том, что жизнь есть страдание.
– Ты это серьезно, Филип? Да что с тобой такое? Когда-то в университете ты читал блестящие лекции о методах философской аргументации. Какой тип аргументации это был? Истина путем объявления? Или путем обращения к авторитету? Но ведь это религиозный подход, а вы с Шопенгауэром, если не ошибаюсь, убежденные атеисты. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Шопенгауэр страдал хронической депрессией, а Будда жил в те времена, когда абсолютное большинство людей страдало от чумы и голода, так что, естественно, жизнь казалась им сплошным и бесконечным страданием? Тебе не приходило в голову…
– А какой тип философской аргументации используешь ты? – парировал Филип. – Даже безграмотный первокурсник знает разницу между генезисом и достоверностью.
– Стоп-стоп-стоп, – вмешался Джулиус. – Давайте прервемся на минутку и посмотрим, что здесь происходит. – Он обвел глазами группу. – Какие ощущения?
– Класс! – ответил Тони. – Как кошка с собакой. Только без когтей.
– Пусть лучше так, чем шипят, как змеи, – добавил Гилл.
– Да уж, – согласилась Бонни. – Искры, конечно, летят, но не жгутся.
– Кроме двух последних минут, – пробормотал Стюарт.
– Стюарт, – сказал Джулиус, – помнишь, на своем первом занятии ты сказал, что твоя жена ворчит на тебя за то, что ты говоришь телеграммами?
– Да, неужели трудно сказать лишнее слово? – сказала Бонни.
– Хорошо. Я, наверное, буксую, потому что… ну, вы сами знаете… это наше предпоследнее занятие. Что сказать? – я не расстроен, просто мне, как обычно, нужно обдумать свои чувства. Я знаю одно, Джулиус: мне нравится, как ты заботишься обо мне, все время спрашиваешь меня, вспоминаешь обо мне. Ну как – так пойдет?
– Неплохо. Я и впредь буду поступать точно так же. Но ты сказал, что в разговоре Пэм и Филипа тебя устраивало все, кроме двух последних минут, – что именно случилось в эти минуты?
– Вначале все шло нормально – было похоже на домашнюю перепалку, но последняя фраза Филипа – она мне резанула ухо. Когда он сказал: «даже безграмотный первокурсник» – это было не очень, Филип. Довольно унизительно. Если бы ты мне сказал такое, я бы точно обиделся. И мне было не по себе – понятия не имею, что такое философская аргументация.
– Я согласна со Стюартом, – откликнулась Ребекка. – Филип, о чем ты думал? Ты хотел обидеть Пэм?
– Обидеть? Нет, совсем нет. Меньше всего я хотел ее обидеть, – ответил Филип. – Я почувствовал… э-э-э… мне стало так легко… или свободно– не подберу слова, – когда она сказала, что железо чуть-чуть остыло. Так, что еще?… Еще я понял, что она принесла Эпиктета, чтобы поймать меня на слове и загнать в угол, – это очевидно. Но я помнил также, что Джулиус сказал мне, когда я принес ему притчу, – что он благодарен мне за заботу и желание помочь, которые за этим стоят.
– Так, – произнес Тони, – приготовьтесь, сейчас я буду работать Джулиусом. Филип, вот что я услышал в этом: ты имел в виду одно, а сказал совсем другое.
Филип недоуменно взглянул на него.
– Ты же сам сказал, – пояснил Тони, – что меньше всего хотел обидеть Пэм. А сделал как раз наоборот, разве не так?
Филип нехотя кивнул в знак согласия.
– Значит, – торжествующе, как следователь на перекрестном допросе, заключил Тони, – ты должен привести свои желания и свои поступки к одному знаменателю, сделать их конгруэнтными– я правильно сказал? – Тони взглянул на Джулиуса, который в ответ лишь одобрительно кивнул. – И именно поэтому тебе нужна психотерапия, поскольку конгруэнтность – это главная ее задача.
– Блестящая аргументация, – ответил Филип. – У меня даже нет контраргументов. Ты абсолютно прав, Тони, – именно поэтому мне нужна психотерапия.
– Что?… – не веря своим ушам, воскликнул Тони. Он перевел взгляд на Джулиуса, который в ответ взглянул на него с видом «Ай да Тони! Ай да молодец!»
– Держите меня, я сейчас упаду, – сказала Ребекка и притворно откинулась на спинку кресла.
– И я тоже, – в один голос сказали Бонни и Гилл и тоже свалились в креслах.
Филип обвел глазами группу, лежащую в притворном обмороке, и в первый раз за все время его лицо осветилось довольной улыбкой.
Вскоре, однако, он вернул всех в рабочее настроение:
– Когда вы голосовали по просьбе Ребекки, я понял, что никто из вас не верит в мой подход. Но вы забываете об одном – что много лет я страдал от серьезной проблемы, которую не смог вылечить даже Джулиус и с которой я справился только с помощью Шопенгауэра.
Тут Джулиус поспешил к нему на подмогу:
– Должен признать, ты действительно проделал большую работу. Многие психотерапевты до сегодняшнего дня убеждены, что серьезные сексуальные проблемы невозможно преодолеть без посторонней помощи. Современные методы лечения – очень длительный путь, по сути, долгие годы. Это серьезная программа психокоррекции, индивидуальные и групповые занятия несколько раз в неделю, так называемый принцип двенадцати шагов. Но в то время таких программ еще не было, и, если честно, я сомневаюсь, чтобы они бы тебе помогли. Так что хочу официально признать: то, что ты сделал, – это самый настоящий подвиг. Методы, с помощью которых ты сдерживал свои почти неконтролируемые реакции, действительно сработали – и лучше, чем все, что я мог тебе предложить, – хотя, видит бог, я и выкладывался по полной программе.