Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич А.В. и др. Психология науки Учебное пособие.

Научное познание чем-то напоминает игру, описанную в романе Л. Кэрролла "Алиса в Стране чудес": правила изменяются в процессе самой игры. И как ни парадоксально, в науке постоянное изменение правил - условие самой игры, делающее возможным развитие системы научного познания.
269

Глава 2. В "БАШНЕ ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ"
Метафорический образ науки как "башни из слоновой кости" предполагает ученого, строго соблюдающего правила научной деятельности и имеющего только один интерес - открытие истины. Действительно ли ученые таковы?
§ 1. Несоблюдаемые нормы
Наиболее общей и универсальной системой социально заданных правил научной деятельности являются ее нормы, описанные Р. Мертоном - объективность, универсализм, организованный скептицизм, незаинтересованность и коммунизм (Merton, 1973)'. И хотя последний термин, равно как и остальные, употребляется Мертоном не в политическом смысле слова, оценивая эти нормы, трудно удержаться от идеологических ассоциаций и, в частности, от впечатления, что "такая наука - это, скорее, коммунистическое (а не капиталистическое) поведение" (Mahoney, 1976, р. 71-72).
Возможны два невзаимоисключающих варианта соблюдения этих норм: во-первых, их внутреннее принятие, интериоризация учеными, во-вторых, соблюдение под внешним давлением, - такое же отношение к ним, какое Остап Бендер имел к уголовному кодексу, который он чтил, не разделяя соответствующей морали. Интериоризация норм науки означает выработку соответствующих личностных качеств ученых. Образ, складывающийся из этих качеств, М. Махони называет "сказочным", а также "карикатурным" (там же, р. 129), подчеркивая, что существо, соответствующее данному образу, выглядело бы как представитель нового биологического вида - Homo Scientus. Основные атрибуты фантастического Homo Scientus таковы:
1) высокий интеллект, часто отождествляемый с высоким уровнем творческой одаренности;
2) полная уверенность во всесилии логического мышления и умение его осуществлять;
3) совершенные навыки экспериментирования, обеспечивающие оптимальный отбор надежных данных;
' Эти нормы конституируют мораль науки, которая в целом выражает мораль современного общества, но имеет и свои особенности. Б. Барбер пишет о том, что мораль науки отличается от общей морали либерального общества, во-первых, тем, что здесь не действует понятие частной собственности - научное знание принадлежит всем, во-вторых, требованием незаинтересованности ученого и его ориентацией на других, а не на себя самого (Barber, 1952).
270

4) объективность и эмоциональная нейтральность, лояльность только по отношению к истине;
5) гибкость, заключающаяся в постоянной готовности изменить свое мнение (под влиянием фактов. - А. 70.);
6) скромность и личная незаинтересованность в славе и признании;
7) коллективизм, проявляющийся в готовности делиться знанием и вступать в кооперативные отношения с коллегами;
8) отсутствие категоричных суждений в тех случаях, когда факты недостаточны или неоднозначны (там же, р. 4).
Ученый, обладающий всеми этими качествами, по мнению М. Махони, больше напоминает святого, чем земное существо, и является мифическим персонажем'. С ним солидарна А. Роу, по мнению которой, субъект, скрупулезно соблюдающий основные нормы науки, выглядел бы как "рациональный автомат" (Roe, 1953, р. 230). А Б. Эйдюсон пишет, что если бы "сказочный" образ соответствовал действительности, "ученые были бы крайне мазохистичными, самоотрицающими людьми, напоминающими мучеников" (Eiduson, 1962, р. 108).
Но вернемся к Р. Мертону. Не желая видеть в ученых мучеников, он был склонен акцентировать в науке "силовой вариант" соблюдения ее норм - соблюдения их не в результате ин-териоризации, а под давлением научного сообщества, применяющего соответствующие санкции. Описывая основные нормы науки, он отдал должное и разнообразным "эффектам", которые едва ли были бы возможны, если бы эти нормы были инте-риоризованы большинством ученых, - таким, как "эффект Матфея" (чем больше имеешь, тем больше и приобретаешь), "эффект Ратчета" (достигув определенной позиции, практически невозможно ее потерять) и др. (Merton, 1968, р. 76-77). Тем не менее рассуждения Р. Мертона оставляют впечатление, что соблюдение норм науки является правилом, а их нарушение - исключением. Его логика убедительна: ученые часто не прочь, скажем, исказить истину ради личного блага, но научное сообщество требует объективности, располагает различными средствами, позволяющими принудить к соблюдению норм науки, и поэтому они, как правило, соблюдаются.
' По признанию этого исследователя, посягательство на "сказочный" образ ученого стоило ему дорого: восемнадцати отказов напечатать его книгу, трех доносов в Американскую психологическую ассоциацию и двух попыток его оттуда исключить (Mahoney, p. XIV). Но пальма первенства в ниспровержении этого образа принадлежит не ему, а, скорее всего, Д. Уотсону, опубликовавшему книгу под красноречивым названием "Ученые - тоже люди" (Watson, 1938).
271

Так ли это в действительности? История науки показывает, что научное сообщество располагает не только средствами принуждения к объективности, но и способами сокрытия ее нарушений. Яркий пример - реакция на действия английского психолога С. Барта, который первым среди психологов был посвящен в дворянство и удостоен престижной премии Торндайка, добившись этих почестей с помощью разветвленной системы подлогов, которая включала описание непроводившихся исследований, искажение действительных размеров выборок, публикацию подтверждающих данных под вымышленными именами и другие подобные приемы.
Все эти хитрости были раскрыты лишь после смерти С. Барта, причем не профессиональными психологами, а журналистом. В результате началась длительная и многоступенчатая процедура отлучения С. Барта от научного сообщества, названная исследователями этого скандального случая "деградацией статуса". Вначале коллеги не признавали вины С. Барта, затем - пытались представить его действия неумышленными, впоследствии - подвергали сомнению его психическую уравновешенность и т. д. Процедура растянулась на семь этапов, каждый из которых знаменовался новой попыткой научного сообщества спасти свое реноме, и завершилась отлучением С. Барта от этого сообщества. Окончательный вердикт вынесла Британская психологическая ассоциация: "Ни по своему темпераменту, ни по своей подготовке Барт не был ученым... его работы имели лишь форму научных, но далеко не всегда были таковыми по существу" (цит. по: Gieryn, Figert, 1986, р. 80). Научное сообщество продемонстрировало безотказный способ, позволяющий представить действия своих членов строго подчиненными нормам науки: если исследователь их соблюдает, он - действительно ученый, если нарушает, он - не ученый, и, стало быть, эти нормы учеными всегда соблюдаются.
Однако подобный прием не всегда применим - например, в тех случаях, когда исследователи, нарушающие нормы науки, слишком многое для нее сделали, чтобы быть от нее отлученными. Известно, скажем, что такие естествоиспытатели, как Кеплер, Галилей, Ньютон' и другие, систематически "улучшали", а то и просто придумывали эмпирические данные, подтверждающие их идеи. Отлучить их от науки - признать не-учеными -
' Б. Барбер (Barber, 1952), У. Хагстром (Hagstrom, 1965) и другие исследователи науки приводят десятки случаев подделки данных. Список провинившихся, обычно возглавляемый Ньютоном и Галилеем, включает многие известные имена, в том числе и наших соотечественников.
272

весьма затруднительно, однако столь же сложно перед лицом очевидных доказательств не признать и нарушения ими ее норм.
В принципе, у научного сообщества есть способ разрешения таких щекотливых ситуаций, использовавшийся на различных этапах "деградации статуса" С. Барта. Он состоит в признании действий исследователей, нарушающих нормы науки, непреднамеренными. Этим способом научное сообщество защищало, например, авторитет Г. Менделя после того, как математик Р. Фишер доказал, что количественные данные, приводившиеся "великим монахом" в подтверждение законов генетики, невозможны в принципе. Ответственность за подлог возлагалась на ассистента, списывалась на физическую неспособность Менделя различить наблюдавшиеся им признаки и т. д. Однако в конце концов стало ясно, что Мендель сознательно и умышленно использовал фиктивные данные, чтобы подтвердить свои идеи, в правоте которых он был уверен. И этот подлог позволил ему открыть законы генетики ...
Подобные случаи делают нарушения норм науки неоднозначными как в этическом, так и в прагматическом отношении. Нередко ученые идут на подлоги не ради того, чтобы скрыть или исказить истину, а, напротив, для того, чтобы ускорить ее распространение. Открывая ее неэмпирическим путем, используя собственные, интуитивные критерии истины, они порой вынуждены фабриковать ее конвенционально необходимые эмпирические подтверждения. Поэтому в подобных ситуациях непросто определить, нарушается ли именно норма объективности или что-то другое, например конвенциональная необходимость эмпирического подтверждения научных утверждений. Как пишет А. Маслоу, "мы часто называем ученого "талантливым" только потому, что он бывает прав, несмотря на недостаток данных" (Maslow, 1966, р. 133). Как ни парадоксально, в подобных случаях подлоги иногда ускоряют развитие науки. А их распространенность свидетельствует не о массовой нечестности ученых, а о том, что нормативные правила порой мешают научному познанию, которое осуществляется не так, как предписано
мифами о нем.
Возможно, именно поэтому научное сообщество весьма толе-рантно относится к нарушению норм науки, стремится изобразить научную деятельность как подчиненную им, но не требует от ученых их беспрекословного соблюдения. Исследование, проведенное журналом New Scientist, показало, что только 10 % ученых, уличенных в различных видах обмана, было уволено со своих должностей, причем выяснилось, что 194 из 201 опрошенных журналом респондентов сталкивались с подобными случая-
273

ми. Около половины подлогов было впоследствии обнаружено: примерно пятая часть нарушителей были "схвачены за руку" и такая же часть самостоятельно призналась в их совершении. В обеих ситуациях обнаружение обмана не означало крушения карьеры нарушителей и вообще не оказало сколько-либо существенного влияния на их судьбу (Kohn, 1986). Естественно, подобная толерантность не вписывается в правила поведения научного сообщества, постулированные Р. Мертоном.