Якоби Иоланда. Психологическое учение К.Г. Юнга

Человек, страдающий душевной болезнью, или человек, чья жизнь почему-либо утратила смысл, подавлен проблемами, с которыми он безуспешно борется — ведь «самые значительные, самые главные жизненные проблемы, по существу, неразрешимы, и от этого никуда не уйти, ибо проблемы эти выражают полярность, имманентную любым саморегулирующимся системам. Решить их невозможно — но их можно перерасти... Это проявляется в виде повышения уровня сознания. Интересы человека становятся обширнее и возвышеннее, и благодаря этому расширению его духовного горизонта неразрешимая проблема утрачивает для него свою жгучесть. Она не решается в терминах своей собственной логики, а просто угасает перед лицом более могущественных тенденций жизни. Она не вытесняется, не изгоняется в бессознательное; она просто предстает в ином свете и поэтому меняет свой смысл. То, что на низшем уровне приводило к жесточайшим конфликтам и паническим эмоциям, в условиях более высокого развития личности выглядит примерно так же, как буря в долине, когда на нее глядят с вершины горы. Это не значит, что гроза утратила свою реальность; просто человек находится уже не „внутри" нее, а над ней»[217].

ОБЪЕДИНЯЮЩИЙ СИМВОЛ

Архетипический образ этого совмещения противоположностей (coincidentia oppositorum), этого единения противопоставленных друг другу начал, их высшего синтеза, выражается через посредство так называемого объединяющего символа (das vereinigende Symbol)[218], который представляет подсистемы психической субстанции как объединенные и упорядоченные в некоей высшей плоскости. Все символы и архетипические фигуры, воплощающие те или иные этапы процесса индивидуации, служат носителями трансцендентной функции[219] — функции объединения психических противоположностей в синтетическое единство, трансцендентное по отношению к каждой из них. Объединяющий символ появляется только тогда, когда в процессе психического развития внутрипсихическое «начинает переживаться как нечто абсолютно реальное, не менее действенное и психологически достоверное, нежели мир внешней действительности»[220]. Любое появление объединяющего символа — который может принимать самые разнообразные обличья — означает восстановление равновесия между «Я» и бессознательным. Символы этого типа, будучи отражениями исконного образа психической целостности, всегда выступают в более или менее абстрактной форме, ибо лежащий в их основе и отражающий их глубинную суть формообразующий закон предполагает симметричное взаимное расположение частей вокруг центра. Изображения таких символических фигур известны на Востоке с незапамятных времен; наиболее значительные образцы — это так называемые мандолы или «магические круги». Мы не утверждаем, что символ Самости всегда имеет форму мандалы. В зависимости от состояния, в котором находится сознание индивида, и степени его психического развития, любая вещь — независимо от того, велика она или мала, непритязательна или возвышенна, абстрактна или конкретна — может сделаться символом Самости, этого «действенного центра». Но именно мандалы служат особенно красноречивыми и емкими выражениями объединяющего, синтетического взгляда на психическую субстанцию.

ЯВЛЕНИЯ, АНАЛОГИЧНЫЕ ПРОЦЕССУ ИНДИВИДУАЦИИ

Структура, отражающая процесс индивидуации и единая для всех культур, выявляется не только в мандалах и аналогичных им символах. Известно множество исторических аналогий процессу индивидуации. Психическая трансформация, открытая человеку Запада благодаря юнговской аналитической психологии, по существу представляет собой «естественную параллель религиозным обрядам инициации»[221] всех времен; единственное различие заключается в том, что в обрядах инициации используются традиционные предписания и символы, тогда как в рамках процесса индивидуации по Юнгу цель достигается через естественное продуцирование символов, то есть спонтанное движение психической субстанции. Существующие аналогии могут быть проиллюстрированы на таких примерах, как инициационные обряды первобытных народов, буддистские и тантрические формы йоги, духовные упражнения Игнатия Лойолы и т. п. Конечно, все такие попытки несут на себе печать своего времени и этнического происхождения. У каждой из них есть свои культурные предпосылки; если они и соотносятся с настоящим, то только на уровне исторических и структурных параллелей. Все эти инициационные процедуры не могут быть применены к современному человеку Запада непосредственно; с юнговской концепцией индивидуации они сопоставимы лишь в своих самых фундаментальных принципах. Главное отличие большинства из них от юнговского метода состоит в следующем: они либо представляют собой религиозные акты, либо предназначены для того, чтобы развивать в человеке вполне определенное, породившее их и отраженное в них мировоззрение — тогда как в процессе индивидуации по Юнгу психическая субстанция прокладывает путь к духовно-этически-религиозному порядку, который является следствием, а не содержанием подготовительной стадии, и который должен стать итогом осознанного и свободного личностного выбора.

Юнг нашел особенно выразительную аналогию процессу индивидуации в средневековой герметической философии или алхимии[222]. Алхимия и процесс индивидуации, будучи порождениями различных эпох и культур, различны во многих отношениях, но в равной мере нацелены на то, чтобы привести человека к самоосуществлению. «Трансцендентная функция», о которой говорит Юнг в связи с формированием символов, «является основным предметом позднесредневековой алхимической философии». Было бы большой ошибкой сводить всю алхимическую мысль к одним только перегонным кубам и тиглям. Юнг называет алхимию не чем иным, как «отдаленным и интуитивным предвосхищением самоновейшей философии». Конечно, алхимическая философия, «стесненная неизбежным стремлением все еще неразвитого, слабо дифференцированного интеллекта к конкретизации, так и не достигла уровня сколько-нибудь внятных психологических формулировок». Но «на самом деле тайна алхимии заключалась в трансцендентной функции, в трансформации личности, достигаемой благодаря смешению и слиянию ее благородных и низменных составляющих, ее дифференцированных и низших функций, ее сознания и бессознательного»[223] ведь, по всей вероятности, алхимиков занимали вовсе не химические элементы, а скорее «нечто аналогичное психическим процессам, но выраженное на псевдохимическом языке». Золото, которое искали алхимики — это не обычное золото (aurum vulgi), а философское золото или даже чудесный камень, «камень невидимости» (lapis invisibilitatis)[224], «спасительное снадобье» (alexipharmakon), «красная настойка», «эликсир жизни».

Количество терминов, использовавшихся для обозначения этого «золота», поистине бесконечно. Часто его представляли как таинственную сущность, состоящую из тела, души и духа и выступающую в форме крылатого существа или гермафродита. Другой символический образ получил на Востоке наименование «алмазного тела» или «золотого цветка». «Как аналог коллективной духовной жизни того времени, он прежде всего был образом духа, заключенного во тьму окружающего мира. Иначе говоря, состояние относительно слабого развития сознания, которое уже тогда воспринималось человеком как нечто болезненное и взывающее к искуплению, нашло в этом символе свое материальное отражение и, следовательно, стало доступно материальному воздействию»[225]. Так из хаоса бессознательного, представленного той самой «беспорядочной массой» (massa confusa), которая служила основным сырьем алхимии, благодаря разделению, дистилляции и другим аналогичным процессам, а также путем все новых и новых комбинаций возникло «тонкое» или «неосязаемое» тело (corpus subtile), «тело воскресения», «золото».

Но это золото, согласно воззрениям алхимиков, не могло быть сотворено без вмешательства Божественной благодати, ибо в нем проявляется Бог. В учении гностиков «человек света» — это искра того Вечного Света, который пал во тьму материи и должен быть спасен от нее. Таким образом, итог процесса может быть обозначен как объединяющий символ, который почти всегда бывает наделен свойством нуминозности (см. Глоссарий. — Ред.).

Согласно Юнгу, «христианское opus (делание) — это operari (работа) во имя Бога-Искупителя, предпринятая человеком, нуждающимся в искуплении; алхимическое же opus — это труд Человека-Искупителя во имя божественного мира — души, дремлющей и ждущей искупления в материи»[226]. Лишь в свете этих соображений становится понятно, какими путями алхимики пришли к переживанию трансформации собственной психической субстанции в ее проекции на химические вещества. И лишь после обнаружения соответствующего ключа мы понимаем глубинный смысл этих таинственных, в высшей степени «туманных» (или, скорее, преднамеренно «затуманенных») текстов и процессов[227].

Подобно алхимии, различные формы йоги также стремятся к освобождению души, к состоянию «отрешенности от предметного мира», которое индусы называют нирваной — «свободой от противоположностей». Но если в алхимии трансформация психической субстанции представляется и переживается в символическом облике химических веществ, то йога стремится к трансформации через посредство физических и духовных упражнений, которые мыслятся как средства непосредственного воздействия на душу. Все шаги и этапы этого процесса предписываются с максимальной тщательностью и требуют от человека исключительной психической выносливости и сосредоточенности. Для йоги «цель духовного бытия состоит в сотворении и увековечении психического „неосязаемого тела", обеспечивающего непрерывность внетелесного сознания. Это рождение духовного человека»[228] Будды, символа духа, трансцендентного по отношению к преходящему телу. Здесь также «видение» внутренней «реальности» — то есть интуитивное постижение того мира, в котором царят пары противоположностей, — служит предпосылкой искомого единства и целостности. Сама последовательность образов и стадий йоги живо напоминает об алхимии и процессе индивидуации, лишний раз свидетельствуя о единстве психической основы всех этих феноменов.