Алексеев А. В. Воля к превосходству.

Но среди всех идеальных начал, определяющих жизнь человека, мы придаем особую важность осознанной или неосознанной воле к превосходству. Воля к превосходству уже врожденна самым витальнейшим образом человеку, как идея его бытия, и является основной движущей силой на пути становления и раскрытия Природы. Идея «воли к превосходству» как общее место, как инвариант, универсалия, принадлежит базисной части Логоса; в изменчивой же части мы наблюдаем множество форм ее проявления.

Примечание. Что мы понимаем под словом «смысл»? Ради чего, для чего; это «чего» оказывается всегда впереди, смысл выражается служением какой-либо идеи; идея оказывается впереди. Как будто мир устремлен в реализации идей; идеи как будто вытягивают за уши мир, а точнее он сам по необходимости, оказывается, следует им. Так кто же был прав Платон или Аристотель? В каком-то смысле мы понимаем, что идеи оказываются впереди процессов, но в каком-то смысле и позади, ибо первичны, направляют процессы, а тем самым они существуют вместе с процессами, поддерживая свое извечное вот-бытие через так-бытие; их возникновение, проявление есть так-бытие; но берутся ли они неоткуда вместе вещами: как цветок, к примеру, распускается, являя красоту, заложенную в него, но не явленную, как будто из ниоткуда; ведь он всегда нов; а новое по своей сути есть преобразованное, есть что-то явленное, чего не было еще. Но коль новое явилось, то вместе с ним явилась и идея его. Была ли она просто раньше скрыта, но была, а если была, то бытие его идеи, функции, каково оно? Оно, несомненно, принадлежало области функций, не проявленных, но как сущностей. Бытие сущностей оказывается объективно скрытым в своей полноте. То есть мы близки к пониманию идей в платоновском смысле. Но нет, опять же, идея явилась только после того, как были созданы условия, как произошол ряд преобразований, метаморфоз. Само бытие мыслится нами как метаморфозность; благодаря этой метаморфозности идеи как бы всплывают из ниоткуда, они рождаются вместе с этими метаморфозами, являясь их основаниями. Но остаются принципы, по которым происходят метаморфозы, закономерности. То есть нам надо разделить сущности, как закономерности, которые находят извечное воплощение, к примеру, математические законы, и те, которые являются вместе с предметами, сущности изменчивого, нового. В этом разделении часть идей отойдет Платону, а часть Аристотелю; к примеру, Аристотелю принадлежат интегральные сущности субъективного, к Платону – все математические законы и законы логики; ибо, к примеру, всегда можно рассмотреть абстрактный математический объект, и от того, рассматриваем мы его или нет, его объективность не страдает.
Во всяком случае, бытие смысла – это бытие идей. Но бытие идей – это как будто и небытие; в сравнении с предметностью, нет условия трехмерности; идеи есть, и их как будто нет. Понятно, что слово идеальность ничего не говорит нам о бытии идей, ибо есть просто обозначение их бытия. Идеальность, эфемерность, подвешенность; «есть» идей оказывается неуловимым, но находящим отражение. По их отражению познаем мы их; но по отражению мы вообще познаем мир («мы имеем карту местности»); понятно, что местность является нам только в виде карты. Но мы опять же должны понять, что нечто (идея) не есть нечто само по себе обособленное (вещь в себе), а выступает как определенная интегральная функция (хотя бы она должна входить в непротиворечивое единство бытия и подчиняться общим принципам).
Чем различаются вот-бытие предмета и вот-бытие принципа (в духе Гартмана)? Вот-бытие принципа вневременное и внепространственное (удивительно); вот-бытие предмета (его качеств) изменчиво. Здесь мы подходим к разделению идей по Платону и Аристотелю: базисная часть Логоса представляет идеи Платона; изменчивая – идеи в видении Аристотеля. В-себе-сущие - Платоновы идеи, а те сущности, которые проявляют себя через явления – изменчивые – это Аристотелевские.
Так-бытие представляет собой качественную бытийность, что также принадлежит Логосу, ибо идеальное; но вот-бытие изменчивого и вот-бытие фундаментального оказывается разделенным, в первую очередь условием трехмерности. Вот-бытие изменчивого не безразлично к условию трехмерности; но вот-бытие принципов безразлично уже к условию материальности.
Платон приписывает вещам стремление к совершенству идей. Я бы сказал, что в понимании Платона, правильно говорить о функциях, а понятие совершенства этих функций относительно. К примеру, рассмотрим идею стола: функциональная особенность предмета понятна; но стол может быть резной, может быть каменный и т.п., и совершенство мастера в изготовлении стола не знает границ. Но в чем совершенство самой идеи? Стол останется функционально столом. Если же мы будем рассматривать его как предмет искусства, то он уже становится во многом безразличным к своему прямому назначению; претендуя на предмет искусства, значение приобретут совершенно другие особенности – гармоничное сочетание частей, правильность, сложность выполнения работы, красота и т.п., что во многом безразлично к самой идеи стола. Здесь мы явно прочувствовали, чем отличается практичность от возвышенности искусства. Практичность остается в грубой функциональной области (ибо и искусство функционально; к примеру, можно рассматривать функцию красоты); но искусство выступает безразлично к прямому назначению предмета; здесь уже проявляется антагонизм между возвышенным и земным; они оказываются чужды друг другу: служа прямому назначению, для человека безразлично, насколько красив стол, равно как и красоте стола во многом безразлично, что она красота именно стола, она может быть характерной хоть для стула, хоть еще для какого предмета. В своем возвышении красота презрительна к основной функции предмета; за что и предмет платит своей грубой основательностью и необходимостью; судьей же выступает человек – оценщик, весы.
Еще пример: изобразительное искусство находится где-то между предметностью и воображением (отражением, может, творческого), - это отражение, получившее реальность на двумерной поверхности; архитектура уже трехмерна; но главное то, что выражается, выходит далеко за рамки предметности: человек вкладывает в скульптуру намного больше смысла, а точнее, видит в ней, нежели она представляет сама по себе (безотносительно к нему). Хороший пример также дают шахматы, игрушки, вообще все искусство – в нем человек усматривает намного больше, чем нечто представляет само по себе. Более того, скажу, что человек усматривает далеко не все, что способен усмотреть. Смысл (предметов) выходит далеко за пределы познавательных и чувственных возможностей человека. Вот здесь мы и обнаруживаем нашу слепоту и ограниченность. Мы видим настолько, насколько человек вкладывает смысл в предметы, и насколько он может извлечь из них смысл. Но опять же, мы видим часто намного дальше Природы. Пример: воспринимаемая в сознании единица не есть только палочка на бумаге (благодаря нашему сознанию). Здесь единство субъекта и объекта оказывается настолько оторванным от условия бытия, что мы начинаем говорить об идеальности. Объект теряет свою самость в субъекте, он становится больше через субъект. Субъект привносит в объект нечто другое, то есть объект не остается равнодушным к его восприятию (его судьба во власти созерцающего субъекта и зависит от этого созерцания). Через субъект восприятия объект приобретает значение, которое до столкновение с субъектом оказывалось не высвеченным в нем. Взгляд способен высвечивать иную сущность. К примеру, найти применение вещи не свойственное ей. Субъект включает бытие в восприятии. Скажу больше, объект благодаря сознанию сильно обесценивается как таковой, как только заземленный, и приобретает свою ценность как воспринимаемый определенным образом (например, объект в отношении собственности). Возможность быть включенным в определенное отношение – вот что прежде всего нас интересует в объекте, а не его заземление. Пример: деньги ценятся не за то, что они просто бумажки. Ценным оказывается другой функционал (идея). Забегая вперед, скажем, что это видение - это одна из существенных идей, вкладываемая Природой в человека, – способность интегрировать реальность на новом качественном уровне.