Юнг К.Г. Современный миф. Ein moderner Mythus Von Dingen, die am Himmel gesehen Werden.

подобная констатация вызовет улыбку у тех, кто руководствуется только разумом.
Во втором сне обычная форма линзы заменена более редкой формой сигары, которая, судя по всему, может быть ассоциируема с формой дирижабля. Если в первом сне фрейдистский психоаналитический подход для объяснения формы капли прибег бы к женскому «символу» — матке, то во втором сне поиск сексуальных аналогий сразу же приводит на ум форму фаллоса. Архаическим, фоновым слоям психики, так же, как и первобытным языкам, свойственно использовать особые репрезентативные, привычные, подсказанные инстинктом формы для выражения того, что является предметом смутных предчувствий и поддается уяснению не в полной мере. Вот почему Фрейд имел определенные основания утверждать, что любые округлые и полые формы обозначают женское начало, а любые продолговатые формы — мужское начало; примеров можно привести множество, вплоть до замочной скважины и ключа или плиток черепицы, одни из которых — вогнутые — кладутся снизу, а другие — выпуклые — сверху (на немецком строительном жаргоне первые называются «монашками», а вторые — «монахами»). Естественный интерес человека к сексуальности и тяга к образным и юмористическим сближениям побуждают придумывать все новые и новые аналогии подобного рода.
Впрочем, сходные механизмы запускаются не только сексуальным влечением, но и такими инстинктами, как голод и жажда. На мифологическом уровне часто можно констатировать наличие сексуальных отношений в среде богов или между богами и людьми; но достаточно часто обнаруживается также, что боги могут быть съедены или выпиты. Этот образный перенос в плоскость еды и питья содержит в себе нечто столь притягательное, что распространяется даже на сексуальную сферу. К примеру, любимой девушке говорят: «я бы тебя съел». Язык полон метафор, выражающих динамику инстинкта посредством образов, заимствованных из сферы другого инстинкта, так что невозможно заключить, что именно служит исходным началом, главным первоисточником: «любовь», «голод», или «воля к власти». По-настоящему важно лишь то, что любая ситуация высвечивает в человеческом существе инстинкт, который наиболее точно ей соответствует; будучи жизненной необходимостью, инстинкт оказывает решающее воздействие на выбор и интерпретацию выражающего его символа.
В рассматриваемом сне обнаруживается несомненная аналогия с фаллосом; в соответствии со значением этого в высшей степени архаического символа отмеченная аналогия придает видению НЛО характер, заставляющий вспомнить понятия «плодородие» и «воспроизводство», а также — в наиболее широком смысле — «введение», «внедрение» (данный смысл содержится и в прозвище Диониса — «Энколпий»1). «Внедрение» бога или «зачатие» богом ощущалось и аллегорически выражалось в виде полового акта. Но было бы грубой ошибкой из-за простой метафоры усматривать в подлинном религиозном переживании не более чем вытесненную сексуальную фантазию. «Внедряющееся тело» часто выражается также в форме меча, копья или стрелы.
Угрожающий вид тарелки не пугает рассказчицу даже в тот момент, когда она замечает, что летательный аппарат избрал ее в качестве мишени. При новой, непосредственной встрече первоначальный шарообразный или чечевицеобразный облик летающих объектов появляется вновь — как круглый глаз. Эта конфигурация соответствует традиционному «глазу Бога», который, будучи «всевидящим» (panskopos), исследует человеческое сердце, безжалостно снимает все покровы с души. В образе «круглого глаза» отражается понимание, интроспективное проникновение, интуитивное знание каждого о действительной целостности его собственного существа.
Глаз оказывается наполовину синим, наполовину белым. Это — цвета неба: прозрачная голубизна и накладывающийся на нее белый цвет облаков. Но и душа в ее целостности, то есть Самость, представляет собой соединение противоположных элементов. Самости не существует без интеграции того, что в человеке является его тенью2; у
1) Kolpos — греч. «впадина», «морской залив»; Enkolpios — «тот, кто пребывает во впадине».
2) «Тенью», по Юнгу, называется совокупность сохранившихся в генетической памяти индивида, но вытесненных в сферу бессознательного негативных черт. В рамках психической субстанции индивида «тень» репрезентирует дьявольское начало.

Самости всегда две стороны: светлая и темная. Кстати, именно поэтому дохристианское представление о Боге — в том виде, в каком оно содержится в Ветхом Завете, — бесконечно лучше соответствует эмпирии религиозного переживания, чем «высшее добро» (Summum Bonum) христианского происхождения, базирующееся на зыбкой почве силлогизма о зле как «отсутствии добра» (privatio boni)1. Даже такой благочестивый христианин, как Якоб Бёме2, не смог избежать этого представления (кстати, нашедшего свое красноречивое выражение в его «Сорока вопросах о душе»).
Форма капли, присущая объекту из первого сна и ассоциируемая с жидкостью (разновидностью «воды»), во втором сне сменяется округлой формой; последняя наделена способностью видеть. В соответствии с древними представлениями «видеть» означало также «излучать свет». Таким образом, увиденная во сне округлая форма способна светиться и вдобавок испускать обжигающий жар. Как можно в связи с этим сном не вспомнить о невыносимом сиянии, исходившем от лика Моисея после того, как он увидел Бога?3 Как не помыслить о «вечном огне, близ которого невозможно находиться»? Как не воспроизвести слов Иисуса: «Тот, кто вблизи меня, вблизи огня»?4.
В наши дни человек, переживший опыт подобного рода, побежит скорее не к теологу, а к психиатру. Ко мне часто обращались за консультацией лица, испытывающие опасение, что в их снах или видениях можно усмотреть симп-
1) Privatio boni — центральный тезис теодицеи (учения об «оправдании Бога») св. Фомы Аквинского (1225 или 1226-1274), восходящий к воззрениям св. Августина (354-430), а через него — к позднеантичной неоплатонической философии. Согласно этому тезису Бог как абсолютное добро не может быть причастен к созданию зла; но не существует и другого, помимо Бога, источника бытия, ответственного за все мировое зло (на чем настаивали разнообразные еретические учения гностического толка, с которыми полемизировали как св. Августин, так и св. Фома). Таким образом, зло не имеет самостоятельного существования; это лишь ущербность добра, допустимая постольку, поскольку она позволяет лучше оттенить добро, и в этих рамках не противоречащая мировой гармонии.
2) Я. Бёме (Böhme) — немецкий протестантский мистик (1575-1624), занимавшийся проблемой Единого, Высшего существа.
3) См.: Исход, 34, 35.
4) Эти слова содержатся в апокрифическом (не вошедшем в канонический Новый Завет) «Евангелии от Фомы» (приведены в переводе М. К. Трофимовой).

томы душевного расстройства или даже первоначальные признаки душевной болезни. На деле, однако, эти сны следует скорее воспринимать как «сны, посланные Богом» (somnia a Deo missa), то есть как истинные, аутентичные религиозные переживания, но явившиеся неподготовленному, невежественному и полному предрассудков сознанию. Современный образ мышления не оставляет большого выбора: все непривычное, небудничное должно рассматриваться как проявление болезни; последняя, самая главная и высшая истина для этого образа мышления — не реальность, а некая абстрактная средняя величина. Всякое ощущение ценности вытеснено ограниченным интеллектом и предубежденным разумом. Поэтому неудивительно, что после встречи с НЛО наша больная обнаружила себя в больнице с обожженным лицом. Эта подробность ее сна выражает дух эпохи и иллюстрирует современную историю.
Второй сон отличается от первого тем, что в нем четко передана внутренняя связь субъекта с летающими объектами — то, чего нет в первом сне. Летательный аппарат избрал рассказчицу в качестве мишени; он направил на нее испытующий взгляд; она чувствует себя пребывающей в поле его зрения и не может избежать встречи лицом к лицу; более того, от этого взгляда исходит излучение магического жара, что идентифицируется с интенсивным внутренним чувством. На языке психологии огонь — это символический эквивалент чрезвычайно сильного чувства, которое в данном случае неожиданно. Несмотря на свой страх (вполне оправданный), рассказчица проявила выдержку и перенесла встречу так, как если бы она не представляла настоящей опасности; но сразу после встречи рассказчице пришлось убедиться в том, что летательный аппарат излучает грозный жар (с подобным мы часто сталкиваемся в литературе о НЛО). Этот жар есть проекция невыявленного чувства — эмоции, усиленной до степени физического эффекта, но так и остающейся неузнанной. Непосредственная встреча с летающим объектом оказывается настолько значимой, что даже выражение лица рассказчицы во сне меняется (вследствие ожогов).