Фанти Сильвио. Микропсихоанализ.

И тогда же произошло нечто весьма любопытное: не в силу ли одного из тех феноменов телепатии, о которых так любил говорить
ю
Фрейд в кругу друзей, съехались со всего мира в Куве мои бывшие анализируемые? Безо всякого предупреждения они поселились у меня дома или остановились в местной гостинице или окрестных деревнях. И месяцами непрерывно двадцать-тридцать мужчин и женщин наполняли мой дом кипучей деятельностью. Это были люди всех возрастов, богатые и бедные, самых разных профессий: медики, психиатры, психологи, психоаналитики, промышленники, банкиры, коммерсанты, студенты, рабочие...
Одни разбирали мои записи (около двадцати тысяч страниц; каждая глава этой книги могла бы насчитывать не менее пятисот страниц!). Другие раскладывали их по интересовавшим меня темам и классифицировали их по тематическому принципу. Третьи приводили в порядок сотни определений моего "Словаря психоанализа и микропсихоанализа", который я тогда совсем забросил. Наконец, кто-то еще переводил некоторые из моих книг на английский, немецкий, итальянский, испанский, японский...
Они работали и по шестнадцать часов в день. Я видел их редко, но слышал стук пишущих машинок и треск партий в шары, разыгрывавшихся на площадке под моими окнами. Когда они становились слишком назойливыми и если мне удавалось собрать всех у себя на обед, я не упускал случая побранить их немного. Они понимающе улыбались, выказывая доброжелательный нейтралитет проанализированного трансферта. Трансферта безразличного, осмелюсь написать, и в то же самое время мощного. Я превратился для них в "присутствие". Благоприятное материнское "присутствие". Что до меня, то килограммы лишнего веса, набранные во время этих обедов, доставляли мне немало беспокойства, но это был урожай любви, возросшей из семян, которые я сеял в течение всей своей жизни. Среди моих анализируемых был один физик. Желая вернуть мне немного сил из тех, что я влил в него когда-то, он сказал мне в конце одного из таких обедов: "По-моему, вы так широко раздвинули границы Тайны, что все остальное отошло на задний план". Я взрослый человек и умею распознавать лесть, но тогда я подумал, что тот, с кем мы дошли до глубины его сердца и тела, не мог бросать слов на ветер.
Там была и Франсуаза. Сколько лет прошло с тех пор, как Франсуаза... Но начнем сначала: "До завтра", - сказал я одной анализируемой. Она встала, открыла дверь и не успела еще ее закрыть за собой, как в мой кабинет вошла женщина: метр семьдесят пять, сорок пять килограммов... руки в карманах плаща... справа большая сумка через плечо. Она стояла молча. Я сидел глубоко в кресле, съежившись, на мне был толстый спортивный костюм, я не брился уже несколько дней. Десятый час за работой, а конца все еще не было видно... Я смотрел на нее, не вставая с кресла, и видел ее как
11
в тумане. До меня донеслись слова: "Я приехала из США. В Куве мне сказали, что вы в Милане. Там, что вы в Нерви, а вы, оказывается, здесь. Вот я и нашла вас". Я понял, о чем. шла речь, и сказал: "Начнем завтра в десять вечера". Она тихо проговорила: "Нужно договориться об оплате, потому что..." Я повторил: "Завтра в 10 вечера".
Как она хорошо поработала тогда! И вот она снова вернулась. Она читала гранки, неслышно меняла пластинки, смотрела на падающий время от времени снег. Казалось, что ее нет, и вдруг: "Я принесла вам это... Я приготовила вам вот это...". Воздушная, легкая как пушинка Франсуаза, такая милая... Никто в доме не знал ни когда она приезжала, ни когда уезжала. Иногда она смотрела на меня, и я замечал слезы на ее прекрасном лице.
Была там и Альбертина. Ее я анализировал, когда ей было тринадцать лет. "Моя маленькая фея", которая в шестнадцать лет, не заглядывая в записи, сделала исторический доклад на конференции перед тремястами преподавателями и студентами факультета психологии Туринского университета на тему: "Что такое микропсихоанализ?" Терпеливо, многократно перепечатав рукопись этой книги, она сказала мне однажды: "Я не знаю, что со мной происходит. У меня были остатки ненависти и любви. Сейчас ничего этого нет. Во мне установилось непоколебимое равновесие. Спокойное жизненное счастье". От нее исходила такая нейтральность, что у меня комок подкатил к горлу...
Приехал туда и Ален. Его я анализировал, когда ему было двенадцать лет. Однажды он вошел ко мне в комнату с только что составленной синоптической таблицей "Тотема и табу". Он собрал и свел в единую таблицу все результаты, что было по плечу опытному психоаналитику. И если это правда, что устами младенца глаголит истина, то мне не оставалось ничего другого, как рассмеяться от души, когда, увидя, что я дышу с трудом, он сказал мне: "Доктор, вы можете умереть спокойно, вы дали нам так много света".
Желая несколько сбить этот характерный для трансферта тон, я возразил: "Ах ты недотепа! Почему же ты держал табу в левой, а тотем в правой руке? Убери отсюда свою таблицу и запомни: нет никакой необходимости в том, чтобы делать все наоборот!" Выходя из комнаты, он с хитрой улыбкой ответил мне: "Нельзя же преуспеть сразу во всем... не правда ли, господин ИДЭ?" И закрыл дверь. И тут мне показалось, что из угла на меня весело посмотрел Фрейд.
12
ВВЕДЕНИЕ
Психоанализ есть конечный результат бесчисленных, бьющих ключом попыток. Труд Фрейда служит ярким тому подтверждением. Он слагается из "попыток постоянных, часто приносящих разочарование, часто приводящих к неверным вывода" О. Джонс), "попыток открытия очередной истины, которая затем уничтожалась, заменялась, дополнялась, усложнялась" (Ж. Лапланш).
Фрейд провел все свою жизнь в неустанных попытках. В 1938 году в самом его голосе чувствовалось, что мысль, которую он назвал "галопом попыток", иссякла. Несколько месяцев спустя Фрейд умер. Можно было бы задать себе праздный вопрос, какое направление приняли бы его изыскания, если бы он их продолжил. Одно кажется несомненным: сегодня он не остановился бы на понимании бессознательного как хранилища психических явлений.
Вырваться за пределы бессознательного, понять происхождение и основы психоматериальных явлений! Сидя в кресле и выслушивая анализируемых в течение долгих сеансов, я постепенно пришел к осознанию того, что
человек, , его тело и его дух,
представляет собой попытку, состоящую из попыток.
Я проверял это понятие попытки, практикуя психоанализ на всех широтах и меридианах в течение тридцати лет, вступая в общение с людьми повсюду, сравнивая их манеру восприятия вдумчиво и неутомимо, и установил его всеобщность. Таким образом, научившись распознавать людей с предельной точностью так, как меня учили описывать срез ткани в гистологической лаборатории, я пришел к выводу, что
попытка
есть универсальная нейтральная динамическая единица и что с рождения до смерти, всю свою жизнь, человек пытается что-либо сделать. Неважно что.
Едва появившись на свет, ребенок тотчас же проявляет свою активность, непрестанно пытаясь сделать то одно, то другое движение. Так одноклеточный организм или белое кровяное тельце выпускает свою ложноножку, убирает и снова выпускает в другом месте. Эти двусторонние попытки сначала беспорядочны, не координированы и
13
плохо приспособлены. Ребенку безразлично чем двигать: рукой, ногой, головой, глазами. Все равно как, без всякой цели, лишь бы двигаться.
В течение первых месяцев ребенок производит одновременно и другие попытки: осязание, обоняние, зрение, слух, вкус, речь, передвижение в пространстве. Его тело - это испытательный стенд, где он, не требуя ничего взамен, пробует свои органы и функции. Ученические опыты повторяются, накладываются друг на друга, граничат с невозможным в стремлении пойти дальше достигнутого.
И, наконец, осуществляя бесчисленные и бесконечные попытки выживания, "вступает в действие" взрослый. Сознательно или бессознательно он постоянно спрягает попытку в прошлом, настоящем и будущем. Это его самый обычный лейтмотив. Это и лейтмотив Великой Китайской стены, пирамид, мечетей, храмов. Войн и революций. Научных открытий и самых разных событий.
Разве искусство - это не феерия попыток в надежде на бессмертие? Вот почему до сих пор повсюду художники отдают ему всю жизнь и исчерпывают весь свой запас попыток сразу, в мгновенном взрыве совершенства.
Закончив "Одно лето в аду" Рембо не мог писать дальше. Близость между смертью и удавшимся произведением искусства я особенно ясно ощутил однажды на вечере, когда слушал прекрасную Клару Хаскиль, сидя рядом с ней. Неожиданно необычайная непринужденность ее исполнения навела меня на мысль, что она уже все испытала и что дни ее сочтены.
Попытка - это то, что делает всю человеческую деятельность такой чудесной и такой недолговечной. Достаточно вспомнить о хирургии: каждый раз она подтверждает, что жизнь зависит от бесконечно малых попыток и техника ведения операций целиком основывается на предельно осторожном, а скорее героическом управлении некоторыми из них. Я получил фотографию одного своего друга, хирурга из Филадельфии. На ней он стоит, прислонившись к перегородке в операционной: отсутствующий взгляд, маска на шее, халат и ботинки в крови. На обратной стороне фотографии - несколько слов: "Вскрываю. Рак поразил мочевой пузырь. Дать ему спокойно умереть? Выводной мочесборный мешок? выводной калоприемник? Буду пытаться".
Медицинские исследования ничем не отличаются от хирургической техники. Основной метод - попытка. Вот четыре примера, взятых из научной документации, которую каждый врач получает ежедневно:
а) Французская ассоциация по исследованию рака издает свой бюллетень, статьи в котором носят следующие названия: "Опыт рациональных сочетаний, основанных на клеточной кинетике", "Опыт
14
набора клеток путем синхронизации", "Опыт иммунотерапии при острой лимфоидной лейкемии"...