Фанти Сильвио. Микропсихоанализ.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Иногда меня спрашивают: "Переживает ли аналитик, как и все, минуты радости и горя?., видит ли сны?., если хочешь стать психоаналитиком, нужно ли смотреть на все остекленевшим взглядом и обязательно ли отрешиться от мира сего?.."
Для того, чтобы ответить на эти вопросы, было бы интересно узнать побольше о самом Фрейде. Какой злорадной усмешкой кривились его губы, когда он уничтожал почти все свои интимные записи! Тем самым, однако, он не только никому не сослужил доброй службы, но и нанес урон своей научной объективности. Еще и потому, что анализ его переписки (и я имею в виду не только письма к Флиссу) показывает, что сам он отнюдь не был сверхчеловеком и испытывал иногда, как любой из нас, потребность поделиться с другими своими радостями и горестями.
Что же касается меня, то я не склонен омрачать свою жизнь во имя психоанализа. Мною движет любовь. И, прежде всего, любовь к анализируемым и аналитикам, врачам и неврачам, вместе с которыми я работаю. И поэтому вне сеансов я рад проявить свою общительность.
И поэтому мне хочется рассказать о некоторых эмоциональных обстоятельствах, в которых вынашивалась эта книга (в конце концов, разве можно делать что-нибудь не любя?). Двадцать лет назад, когда у меня зародился замысел этой книги, меня охватило чувство беспокойства: мне как будто хотелось избавиться от нее как от нежеланного бремени, и я тотчас выбрасывал в корзину сделанные мной заметки и схемы. Но, как бы помимо моей воли, в голове появлялись и созревали все новые и новые идеи, перерастали во все новые и новые заметки и схемы, которые ожидала, однако, прежняя участь. Короче, мое бессознательное пыталось сообщить мне о том, чего я никак не хотел принять. И вот однажды, лет пятнадцать тому назад, когда из чернового наброска постепенно вырисовывался прототип, я вдруг осознал всю его важность и понял, что зашел уже довольно далеко в разработке понятия о попытке и об инстинкте попытки или ИДЭ.
Итак, началась рукопашная схватка за достижение адекватных и строго научных формулировок. И скоро я потерял покой и сон: молниеносные идеи об идэической энергетике будили меня среди ночи. Мало-помалу я отказал всем новым желающим пройти у меня анализ и направил тех, кто уж очень настаивал, к другим аналити-
7
кам, своим бывшим ученикам. И вот тогда на неясном и неуловимом горизонте четко вырисовалась пустота и ее решительно непостижимая роль универсальной опоры. И вместе с тем на меня навалилась огромная усталость.. Иногда внезапно силы совершенно покидали меня. После часа работы за письменным столом я чувствовал себя изнуренным. И что хуже всего - я как бы ослеп: прекрасно осознавая, что не могу обойтись без этой пустоты, я не видел, не мог понять, как придать ей научную достоверность. И действительно, дилемма заключалась вот в чем: как достичь компромисса с проклинаемой всеми людьми во все времена пустотой и выявить эндопси-хическое по своей сути ощущение?
И когда мне пришлось покориться неизбежности установления энергетической связи между нейтральным динамизмом пустоты (ДНВ) и инстинктом попытки, мой сон стал еще более беспокойным. Я постоянно просыпался, чуть не вскакивая с постели: мне снилось, что я потерялся в нью-йоркском метро, или заблудился среди безымянных улиц Токио, или же блуждаю по гигантским пещерам, в стенах которых громким эхо раздаются мои рассуждения об ИДЭ и раскатывается жуткий, неизвестно откуда возникающий смех. И подобно тем ощущениям, что испытывал Фрейд в преддверии открытия влечения к смерти, я чувствовал, что ИДЭ и его связь с ДНВ - это одна из тех догадок, что приносят лишь несчастье.
В смятении я оправдывал средневековую церковь, сжигавшую на кострах прорицателей и других первопроходцев мысли.
Я дошел до того, что перестал отвечать на телефонные звонки и поручил разбирать корреспонденцию секретарю. Я не хотел никого видеть, даже самых близких друзей. Многие из них, впрочем, так и исчезли с моего горизонта. Я настолько затравил свое Оно, что мое Сверх-Я полностью потеряло свою власть. Я довел себя до состояния какого-то неодушевленного предмета. Все равно какого.
Затем наступило самое худшее: сомнение в правоте своей профессии. А для меня это означало сомнение во всем. Не ступил ли я на ложный путь, следуя за психоанализом? И если это так, то имею ли я право обучать других психоаналитиков своей методике? Я заново перечитал свои личные и рабочие записи (с 1939 г.) и углубился в перечитывание психоаналитической литературы на всех языках. Какое отчаяние! Если правы упорствующие в своей слепоте ортодоксы, то я сошел с ума! Мы сходились в том, что касается формы, ну, а что до содержания, то между нами разверзлась настоящая пропасть.
Однажды ночью я, как лунатик, направился к шкафу, стоящему в моей комнате. Я хранил там свои студенческие записи: сочинения на латыни, на греческом, свою выпускную школьную работу по Паскалю и Боссюэ, работу на немецком языке, написанную в Айнзи-
8
дельнском монастыре бенедиктинцев... И вдруг мне вспомнился отец Ильдефонс, мой преподаватель философии. Вызвав меня к себе в келью, он сказал: "Ваша работа неприемлема. Но я ставлю вам высший балл, потому что Вам в жизни предстоит много страдать". До той ночи, играя с жизнью, тратя ее без оглядки, я ни разу не вспомнил о словах отца Ильдефонса. Я прочитал:
"Каждый ученый прекрасен. И прекрасны его поиски неизвестного. И его ошибки. В труде, в настойчивости. В поиске (я писал это слово по-немецки: Versuch ж попытка!)...
Но посмотрим на исследователя человеческой души, который задает себе вопрос "почему?" в тысячу раз чаще других. У него в тысячу раз больше сомнений, чем у других, пусть только ради того, чтобы спросить себя, стоят ли того все эти "почему?"...
Исследователь души ничего на знает и никто его не знает. Как нищий милостыню, он просит подать душу, он бежит всех и все бегут его. У него нет иного ориентира, кроме своей души и своих снов. В поддержке, понимании и общении ему отказано. Нет Нобелевской премии для исследователя души. Стипендии и то не предусмотрено...
Настоящий ученый души измерил всю свою душу. И зная о ней все, остановился. Но куда же она продолжает двигаться, лететь, множиться, разрушаться, умирать и возвращаться? И опять начинает все сначала? Это все еще его-душа? Или чужая? Она друг ему или враг? Или то и другое вместе? Потому что у ученого души в конце концов больше нет своей души. Или, может быть, душа - это то, что остается, когда все забыто. Все утрачено. И материя тоже. Короче, может быть, душа - это квинтэссенция пустоты?.."
Впервые за долгие месяцы я снова уснул сном младенца. На следующий день, "Рубикон был перейден". Я вернулся к Фрейду. Не потому, что я признал его совершенство, а потому что с ним я мог играть в открытую. Просто и беспристрастно, как тот, кто пережил все иллюзии и заблуждения.
Интересующее меня основное сводилось к двум следующим моментам: а) читать и перечитывать свою небольшую книжку "Apres avoir", все более казавшуюся мне первым, еще бессознательным указателем в поиске пустоты; б) тщательно просмотреть несколько десятков досье с личным и учебным микропсихоанализом людей самых разных рас и религий. Изучая их, я был поражен, что подспудно в обработке Эдипа и Матери красной нитью проходит понятие о попытке. И это по мере того как продвигалось вперед эндопсихическое ощущение пустоты на различных уровнях психоматериальной организации. Я, наконец, отдал себе отчет, прежде всего, в том, что разрешение невротического ядра, его обработка и бессознательная
9
седиментация его жизненных остатков (уже не ядерных) подтверждается осознанием того, что я называю микропсихоаналитическим триптихом, который можно обобщить следующим образом:
а) мои клетки, как и моя кровь - не мои; б) мой инстинкт попытки и его энергетический потенциал - не мои; в) мои сновидения - ни что иное, как продолжение одного и того же сновидения - тоже не мои. Итак, осознав, что моего во мне очень мало или вообще нет,
я понял, что я представляю собой театр неравной борьбы между неуязвимой пустотой - ДНВ, ИДЭ и моим жалким Оно-бессозна-тельным. Я осознал и то, что отнюдь не безопасно для тела и для духа выйти за пределы бессознательного.
Во время "выздоровления" и после окончательной формулировки микропсихотерапевтического триптиха я выработал модель энергетического устройства пустоты. Исходя из многолетней практики долгих сеансов (и этого не следует упускать из виду), я пришел к принципу постоянства пустоты, что, в свою очередь, привело меня непосредственно к влечению к смерти - к жизни. И, наконец, созидательная роль пустоты была подтверждена синаптической моделью, действительной как в биологическом (на уровне клеток, молекул и атомов), так и в психологическом плане. Отныне я знал, что несмотря на некоторые неточности в объяснениях и формулировках, мой проект был верен. Аналитическим подтверждением этому послужило то, что вместо агрессивной и бурной радости я испытывал спокойное удовлетворение. В этом психоаффективном контексте я начал извлекать из своих досье с записями сеансов отрывки, которые фигурируют в этой книге; в частности, это материалы сеансов, проведенных с психиатром, физиком, врачом и психоаналитиком. Что касается текста отрывков из сеансов, я считаю целесообразным сделать ряд замечаний, повторяющих отчасти то, что уже было высказано мной в предисловии к книге "Contre le manage": а) каждый отрывок иллюстрирует, как правило, отдельный пункт теоретической разработки, но может состоять и из отрывков, взятых из разных сеансов; б) если в некоторых отрывках угадывается моя манера письма, то это потому, что я переводил их (с английского, немецкого или итальянского); в) во второй части книги тот или иной отрывок может показаться несколько затянутым: я предпочел оставить его таким, чтобы продемонстрировать производящуюся во время долгих сеансов работу; г) этот "сырой" материал не подразумевает сам по себе, что я согласен с его научным, общественным или философским содержанием.