11. ПРИЗРАК ЗАБРОШЕННОГО САДА: ОЧЕРК О ХРОНИЧЕСКОЙ ШИЗОФРЕНИЧКЕ

Они не замалчивали факты и не вводили в заблуждение. И отец, и мать стремились помочь и в целом преднамеренно не утаивали информацию о действительных фактах. Существенно здесь то, как факты не принимались в расчет или, скорее, как очевидный подтекст фактов не принимался в расчет или отрицался. Нам, вероятно, лучше всего представить краткую историю жизни девушки, сперва сгруппировав события в соответствии с моделью родителей. Описание дается преимущественно со слов матери.

Фаза I: Нормальный и хороший ребенок

Джулия не была требовательным ребенком. От груди ее отучили без труда. Мать не знала никаких беспокойств с того дня, когда прекратила подкладывать подгузники,- Джулии тогда был год и три месяца. С ней никогда не было "хлопот". Она всегда делала то, что ей велели.
Вот основные материнские обобщения, подкрепляющие заявление, что Джулия всегда была "хорошей" девочкой.
В общем, это описание ребенка, который некоторым образом никогда не жил, ибо действительно живой ребенок требователен, вызывает хлопоты и никоим образом никогда не делает то, что ему велят. Вполне возможно, что ребенок никогда не был таким "совершенным", каким хотела мне его представить мать, но крайне существенно то, что именно такая "хорошесть" является у г-жи X. идеалом совершенства ребенка. Возможно, этот ребенок не был так "совершенен", как описанный; возможно, мать заставляли утверждать это какие-то дурные предчувствия, в чем я ее никоим образом не виню. Решающим же мне кажется то, что г-жа X., очевидно, воспринимает только то, что я воспринимаю как выражение внутренней мертвенности в ребенке, а она - как предельную хорошесть, здоровье и нормальность. Поэтому существенный момент заключается не в том,-если мы думаем не просто о пациентке, абстрагированной от своей семьи, а скорее о всей системе взаимоотношений в семье, частью которых являлась Джулия,-что ее мать, отец и тетка описывают экзистенциально мертвого ребенка, а в том, что ни один из взрослых в ее мире не понимает разницы между экзистенциальной жизнью и смертью. И наоборот, состояние экзистенциальной смерти заслуживает их наивысшую похвалу.
Давайте по очереди рассмотрим каждое из утверждений матери. 1. Джулия не была требовательным ребенком. Она действительно никогда не плакала, когда была голодна. Она никогда не сосала слишком энергично. Она никогда не допивала рожок до конца. Она вечно "хныкала и вякала". Она не очень быстро набирала в весе. "Она никогда ни в чем не нуждалась, но я чувствовала, что она никогда не была удовлетворена".
Здесь мы имеем описание ребенка, чьи оральные жадность и голод никогда не находили выхода. Вместо здорового, энергичного выражения инстинкта в сильном, возбужденном плаче, энергичном сосании, опустошении рожка с последующим сном от насыщения и довольства она постоянно беспокоилась, казалась голодной, однако, когда eй давали рожок, сосала несистематично и никогда не удовлетворялась. Есть искушение попытаться восстановить эти ранние переживания с точки зрения младенца, но здесь я хочу ограничить себя лишь наблюдаемыми фактами, которые вспомнила мать через двадцать с лишним лет, и делан, наши построения только на их основании.
Как утверждалось выше -и это, по-моему, важный момент, когда размышляешь об этиологических факторах,- один из важнейших аспектов этого отчета состоит не просто в том, что мы получили портрет ребенка, который, будучи физически живым, экзистенционально не становится живым, а в том, что мать настолько неверно понимает ситуацию, что продолжает наслаждаться в воспоминаниях лишь теми аспектами поведения ребенка, которые являются самыми мертвыми. Мать не тревожит, что ребенок не кричал "требовательно" и не осушал рожок. То, что Джулия этого не делала, ощущается ею не как угрожающий провал основополагающих оральных инстинктивных побуждений найти выражение и осуществление, но единственно как признак "хорошести".
Г-жа X. неоднократно делала акцент на том, что Джулия никогда не была "требовательным" ребенком. Это не означало, что она сама не была щедрой личностью. В сущности, она "отдала свою жизнь" Джулии, как она это выразила. Мать никогда не питала в ее отношении больших надежд: "Я просто позволяла ей идти своим собственным путем". Однако именно тот факт, что Джулия с самого начала никогда ничего не требовала, по-видимому, главным образом и поощрял мать давать ей так много, что она и делала. Поэтому для нее стало ужасным переживанием, когда подросток Джулия вместо проявления какой-то благодарности за все, сделанное для нее и отданное ей, стала обвинять мать в том, что та "никогда не давала ей быть". Таким образом, хотя мне кажется вполне возможным, что благодаря некоему генетическому фактору этот ребенок родился с организмом, сформированным так, что инстинктивная потребность и удовлетворение потребности, выражая это наиболее общо, не проявлялись у него свободно, к этому добавлялся тот факт, что все остальные в его мире воспринимали эту самую черту как признак "хорошести" и отмечали одобрением отсутствие самопроизвольных действий. Можно указать на сочетание почти полного отсутствия у ребенка достижения инстинктивного удовлетворения и полного отсутствия у матери осознания этого как одной из повторяющихся тем в самом начале отношений матери с ребенком-шизофреником. Нужно дополнительное исследование, чтобы установить, насколько специфическим является данное сочетание.
2. От груди ее отучили без труда. Именно при кормлении ребенок впервые активно живет с другим. Ожидается, что ко времени отнятия от труди у обыкновенного ребенка развивается некоторое ощущение самого себя как бытия в своем праве. У нею есть "свой собственный путь" и какое-то ощущение матери как прототипического другого. На основе этих достижений отнятие происходит без особого труда. Ребенку на данной стадии дают играть в "игры с отнятием", при которых он роняет, скажем, погремушку для того, чтобы ее возвратили ему; роняет ее снова, чтобы ее вернули, и т. д. до бесконечности. По-видимому, ребенок здесь играет с объектом, который исчезает и возвращается, исчезает и возвращается,-в сущности, центральный вопрос отнятия от груди. Более того, в эту игру обычно играют по его сценарию, так что мы находим "естественным" быть с ним в сговоре, создавая впечатление, что он всем заправляет. В случае, описанном Фрейдом, маленький мальчик удерживал свою катушку за конец привязанной к ней нитки, когда ее выбрасывал, в противоположность тому факту, что не мог таким же образом удержать под контролем мать, ухватившись за завязки фартука. Итак, если, как мы заключили, эта девочка в первые месяцы жизни не достигла автономии, являющейся необходимым условием развития способности идти своим собственным путем и обладать своим умом, то неудивительно, что ее, как должно было казаться, отучили от груди без труда, хотя едва ли можно назвать это отнятием, поскольку младенец бросил то, чего никогда не имел. По сути, в случае Джулии едва ли вообще можно говорить об отнятии от груди. В то время все шло настолько гладко, что ее мать смогла воскресить в памяти лишь пару настоящих инцидентов. Впрочем, она вспомнила, что играла с пациенткой в "выбрасывание". Старшая сестра Джулии играла в обычный вариант этой игры и доводила этим г-жу X. до белого каления. "Я удостоверилась, что она (Джулия) не собирается играть сомной в эту игру. Я выбросила что-то, а она принесла мне это обратно", как только научилась ползать.
Едва ли необходимо комментировать подтекст такой инверсии ролей при неумении Джулии отыскать хоть какие-то собственные реальные пути. Говорят, она рано пошла (ей было чуть больше года) и кричала, если ей не удавалось достаточно быстро дойти через комнату до матери. Мебель была переставлена, поскольку "Джулия боялась стульев, стоявших между ней и матерью". Мать истолковывает это как знак того, насколько сильно дочь всегда ее любила. До трех или четырех лет она "чуть не сходила с ума", если мать хоть на мгновение скрывалась из виду.
Скорей всего, это подтверждает предположение, что в действительности ее никогда не отнимали от груди, поскольку она так и не достигла стадии, когда отнятие, в более чем физическом смысле, могло иметь место. Так как она никогда не устанавливала автономного самобытия, она не могла прорабатывать вопросы присутствия и отсутствия для овладения способностью быть одной, самой по себе, ради открытия того, что физическое присутствие другой личности не обязательно для ее собственного существования, как бы сильно ни были сорваны выполнения потребностей и желаний. Если индивидуум нуждается в другом для того, чтобы быть самим собой, это предполагает полный провал в достижении автономии, то есть личность вступает в жизнь с основополагающе неуверенной онтологической позиции. Джулия не могла быть самой собой ни в присутствии матери, ни в ее отсутствии. Насколько помнит мать, она физически всегда находилась в пределах слышимости Джулии, пока той не исполнилось три года.