11. ПРИЗРАК ЗАБРОШЕННОГО САДА: ОЧЕРК О ХРОНИЧЕСКОЙ ШИЗОФРЕНИЧКЕ

Если поближе присмотреться к ее личности, то в ней можно найти множество невротических элементов, но кажется несомненным, что она, по крайней мере, достигла первичного онтологического статуса, до которого Джулия так и не добралась. Когда она была ребенком, у нее были подруги ее возраста, слишком большие для Джулии, и последняя, похоже, с ней не сблизилась. Однако младшая сестра встроила в свою схему фантомов старшую, которая была одной из немногих преимущественно добрых фигур в се '<мире", "Сестру Милосердия".

*См., в частности, [29].

Очевидно, отец должен был играть более значительную роль. В глазах матери он был "сексуальным зверем". В ею же глазах ее мать была черствой и неприветливой. Они говорили друг с другом только тогда, когда возникала безусловная необходимость. Он находил сексуальное удовлетворение повсюду. Однако, хотя они во многом обвиняли друг друга, в этих обвинениях не содержалось никаких заявлений насчет неправильного обращения с дочерью. На самом деле отец, как он сказал, мало что мог мне сообщить, поскольку "эмоционально ушел" из семьи еще до рождения Джулии.
Сестра пациентки рассказала мне о двух инцидентах, которые должны были иметь большое значение для Джулии. О первом ее мать, вероятно, не знала; о втором она не могла себя заставить рассказать. Мы вернемся ко второму инциденту чуть позднее. Первый же произошел, когда Джулии было четырнадцать или пятнадцать лет. Несмотря на отстраненность от нее отца и его относительную неприступность, Джулия, по-видимому, его обожала. Он иногда ходил с пей гулять. Однажды Джулия вернулась с такой прогулки в слезах. Она никогда не рассказывала матери, что случилось. Та упоминала мне про это, сказав, что была уверена, что между Джулией и ее супругом имело место нечто ужасное, но она так и не выяснила что. После этого между Джулией и ее отцом не осталось ничего общего. Однако сестре она сообщила по секрету, что отец завел ее в телефонную будку и она подслушала "жуткий" разговор между ним и его любовницей.
Г-жа X., не колеблясь, обзывала мужа при дочерях бранными словами и, нагромождая бесчисленные примеры несправедливости, пыталась перетянуть их на свою сторону. Однако старшая сестра заняла серединную позицию, а Джулия, очевидно, никогда бы не стала входить открыто в сговор против отца: после того случая в телефонной будке она просто отрезала себя от него, но не сообщала никакой информации и не лила воду на мельницу матери. Впрочем отец, как он сказал, сам ушел от реальности. Он не обвинял жену при дочерях, поскольку не нуждался в их поддержке. Хотя он и считал ее бесполезной женой, "надо отдать ей должное, говорил он, она была хорошей матерью, обязан это признать". Старшая сестра видела грехи с обеих сторон, но старалась, насколько возможно, быть благоразумной и уравновешенной, не принимая ни ту ни другую сторону. Но если бы ей пришлось выбирать, она приняла бы сторону матери против отца и сторону матери против Джулии. Что касается последнего выбора, то такой поступок не был бы неблагоразумным. Обвинения Джулии, выдвигаемые против матери, с банальной точки зрения здравого смысла изначально были дикими и фантастическими. Они и сперва должны были звучать как весьма безумные. "Громкие слова и пустая болтовня" о том, что тебя душат и не позволяют жить и быть личностью, для обычной семьи со здравым смыслом, по-видимому, вообще не имеют никакого смысла. Она говорила, что никогда не была нужна матери, однако являлась ее любимицей: мать делала для нее все и давала ей все. Она говорила, что мать душит ее, однако мать побуждала ее взрослеть. Она говорила, что мать не хочет, чтобы она становилась личностью, однако мать побуждала ее иметь больше подруг, ходить на танцы и т. п. Примечательно, что, несмотря на разрыв взаимоотношений между мужем и женой, в одном плане они были заодно. И он и она воспринимали ложное "я" пациентки как хорошее и отвергали все остальные ее аспекты как плохие. Но в "плохую" фазу следствие из этого было, вероятно, даже еще важнее. Они не только отвергали как плохую всю ту Джулию, которая отдалилась от угодливой безжизненной тени, заменявшей в их глазах реальную личность, но и полностью отказывались "принять близко к сердцу" любой из упреков, которые бросала им Джулия.
В это время и Джулия, и мать отчаялись. Джулия в период своего психоза называла ее г-жа Портниха. Что это означает? Это означает, что "она сшита по заказу". "Я - дева напоказ; я сделана, накормлена и одета, как по заказу". Подобные утверждения являются психотическими не потому, что они не могут быть "правдивыми", а потому, что они загадочны: зачастую их совершенно невозможно понять без пациентки, расшифровывающей их для нас. Однако даже в качестве психотического утверждения эта точка зрения кажется весьма убедительной и представляет в сжатом виде суть тех упреков, которые она выдвигала против матери в возрасте пятнадцати и шестнадцати лет. Вот такие "громкие слова и пустая болтовня" и были ее "плохостью". По моим ощущениям, самым шизофреногениым фактором в это время должно было быть не просто нападение Джулии на мать и даже не контратака матери, а полное отсутствие в ее мире кого-то, кто смог бы или захотел бы увидеть хоть какой-то смысл в ее точке зрения - неважно, верна она или нет. По разным причинам ни отец, ни сестра не смогли увидеть, что в доводах Джулии присутствует вескость. Как и наш пациент из группы (см. с. 38), она боролась не для того, чтобы выиграть спор, а для сохранения своего существования: до некоторой степени Джулия ire просто стремилась сохранить существование, но пыталась достичь существования. По-моему, видно, что к пятнадцати-шестнадцати годам Джулия едва ли смогла развить то, что можно назвать "даром здравого смысла". Здравый семейный смысл не обеспечивал ей никакого существования. Мать наверняка была права, абсолютно права. Когда мать говорила, что она -плохая, Джулия ощущала это как убийство. Это являлось отрицанием любой автономной точки зрения дочери. Мать была готова воспринимать угодливое, ложное "я", любить тень и давать той все. Она даже пыталась приказывать этой тени действовать, как будто она -личность. Но она никогда не признавала реального беспокоящего присутствия в этом мире дочери, обладающей своими собственными возможностями. Экзистенциальная истина в маниях Джулии состоит в том, что ее собственные истинные возможности были задушены, заглушены и убиты. Для того чтобы она могла существовать и дышать, ее мать, как чувствовала Джулия, должна была признать, что кое в чем была не права, что она совершала ошибки, что есть смысл в словах ее дочери, что они верны и имеют вес. С одной стороны, можно сказать, что Джулии было нужно позволение спроецировать какую-то часть своего плохого "я" на мать и разрешение взять у матери что-то хорошее самой: все время ей это только давали. Но на взгляд всех членов семьи. Джулия пыталась доказать, что белое - это черное. Реальность не уступала. Она начала обращать экзистенциальную истину в физические факты. У нее появились мании. Если она начала с обвинений матери в том, что та никогда не давала ей жить, в экзистенциальном смысле, закончила она такими речами и поступками, будто ее мать, в правовом смысле, действительно убила действительного ребенка. Понятно, каким облегчением для семьи оказалось то положение, когда они могли жалеть ее и уже не должны были оправдываться, осуждая ее. Любопытно, что только отец относился к ней как разумный человек. Он никогда не допускал, что она - сумасшедшая. Для него она была испорченным ребенком.
Он не был "включен" в ее игру. Это являлось выражением злобы и неблагодарности. Он рассматривал то, что мы назвали ее кататоническим негативизмом, как ярко выраженную "поперечность", а ее гебефренические симптомы как глупую месть. Он единственный из всей семьи ее не жалел. Известно, что во время своих редких посещений больницы он тряс и щипал ее, выкручивал ей руку, чтобы заставить ее "прекратить это".

Фаза III: Безумная

Основное обвинение Джулии заключалось в том, что мать пыталась ее убить. Когда ей было семнадцать, произошел инцидент, который, вероятно, являлся действенной причиной перехода от "плохой" фазы к безумию. Об этом втором обстоятельстве рассказала мне ее сестра. До семнадцати лет у Джулии была кукла. С младенчества Джулия одевала и наряжала ее, играла с ней у себя в комнате -никто точно не знал как. В ее жизни это был секретный анклав. Она звала ее Кукла Джулия. Мать все больше и больше настаивала на том, чтобы она оставила эту куклу, поскольку она теперь уже большая девочка. Однажды кукла исчезла. Неизвестно, то ли ее выбросила Джулия, то ли убрала мать. Джулия обвиняла мать. Мать отрицала, что прикасалась к кукле, и говорила, что Джулия наверняка потеряла ее сама. Вскоре после этого некий голос сказал Джулии, что ребенок в ее одежде был избит до неузнаваемости ее матерью, и она предложила сообщить об этом преступлении в полицию.
Я сказал, что от куклы избавилась либо Джулия, либо ее мать, поскольку кажется весьма вероятным, что на этой стадии для Джулии "мать" уже стала скорее архетипической разрушительницей, чем реальной матерью во внешнем мире. Когда Джулия говорила, что ее "мать" убила куклу, вполне вероятно, что это сделала "она", то есть что это сделала ее "внутренняя" мать. Как бы то ни было, в сущности, этот поступок явился катастрофой, ибо Джулия, очевидно, близко отождествлялась с этой куклой. В ее игре с куклой кукла была ею самой, а она -ее матерью.