Екатерина Наркевич. Екатерина Наркевич

Больше тебя не...

Объясни мне, что я чувствую. Без тебя плохо ориентируюсь в себе. В пространстве. Во времени. Уже второй месяц прошел с твоего заявления «Больше тебя не люблю». Казалось бы, частный история обыкновенной любви. Но меня она коснулась, какая незадача. Любовь была фоном. Фон в жизни много значит. Лишившись ее, я перестал понимать, что происходит.

Мы, разумеется, не клялись друг другу в вечности, но эффект неожиданности получил сто десять процентов. Сто за совершенство, десять за шок. Я оказался не готов. В кошмарах снились огненные шары, удушье от гипоксии, какие-то зеленые чудики, но не расставание с тобой. Конец любви не поместился в воображении. За одиннадцать лет знакомства всегда был в нас уверен. Нашли друг друга правильно и никогда не расстанемся. «Больше тебя не люблю» привело в полное смятение. Примерно, как у бегущего забрать дорогу. Он еще бежит, хотя уже некуда и совершенно невозможно. Но он продолжает бег, отчего выглядит круглым дураком. И чувствует себя также. Как нагляднее показать такую сцену: обыкновенным вечером Ольга (тридцать два года, миловидная, светловолосая, кареглазая), закончив приготовление макарон, говорит Дмитрию (тридцать три года, невысокого роста, голубоглазый, медлительный, вечно задумчивый):

— Паста чуть суховата. Я не люблю тебя больше. Могу добавить соуса, будет вкуснее.

Хороший актер обыграл бы эту сцену выразительнее, чем мы. Примерно следующим образом.

Услышав жену, Дмитрий перестает жевать сыр, с нелюбовью (любовь кончилась неделю назад) натертый для пасты, смотрит на жену испуганно, надеясь, что она оговорилась.

Затем оцепенение сменяется ажиотажем. Дмитрий пытается прийти в себя, встает с табурета, заметно покачиваясь, и покидает сценическую кухню. Зритель додумывает сам, вернется муж за макаронами, или пусть стынут. Макароны используются создателями действия в качестве отвлекающей детали. Иначе зритель с трудом перенесет высокий эмоциональный накал.

Или такой сценарий: 

Оля говорит все так же спокойно. Ей то что, для нее поводов для волнений больше нет, осталось уладить кое-какие детали. Дмитрий некоторое время показательно нервничает, плачет, просит жену не прекращать его любить. Или хотя бы не добавлять соуса. И то, и другое ему важно, он за десять лет привык и к жене, и к плохой готовке.

Сцена получается психологически запутанной, обещающей убедительную концовку.

Ольга (во втором варианте) находит душевные резервы, чтобы снова полюбить Дмитрия.

Он, в свою очередь, благодарный за ренессанс чувств, самосовершенствуется, делает работу над всеми ошибками, становится значительно умнее и впредь ест слипшиеся макароны безропотно, благодарно называя их «пастой».

Вот так сыграл бы актер. Я же задвигал челюстью, подобрал сознание, перестал дышать и сказал глупость:

— И дальше что?

Промелькнула глупенькая мыслишка «ничего страшного, любви никакой не надо, привыкнем жить без нее, лишь бы все сохранить, как есть». Она быстро сменилась другой мыслью — многослойной, навязчивой и болезненной «опомнись, дурак, тебя бросили». Вот именно с другой мне теперь жить. Она задушит своей повторяемостью и заставит делать тактические ошибки, что значительно облегчит Ольге уход из семьи. Чего чего, а помогать жене уходить от меня не хотелось бы. Мне бы сейчас не растерять себя и понять, что делать дальше. Наверное, я консерватор, но менять свою жизнь так резко не умею. Был уверен, что любовь никуда не ушла. Как Ольга догадалась, что ее больше нет?! Мы вместе больше десяти лет.  Ольга разлюбила меня, вероятно, совсем недавно, потому что я ничего неприятного в себе не заметил. Никаких метаморфоз не произошло. Некоторая небрежность в общении наблюдалась давно, мы оба заядлые циники. Цинизм никогда не касался святого — совместного существования. Поэтому мы жили свободно, однозначно любили и дышали полной грудью. Когда я растерял главные качества — не имею понятия. И мечтаю не иметь его дальше. Не хочу ничего знать про то, как закончилась любовь. Как бы стереть из сознания период с прошлого вторника до... Пока не знаю до какого дня, когда смогу спокойно курить и думать о ком угодно. Только не об Ольге.

Наверное, если бы душа была бесчувственной, я потребовал бы от жены подробностей: как и почему меня любить больше нельзя. Была ли эта любовь вообще? Выслушал бы разорванные объяснения о том, как с ее глаз спала пелена, она всмотрелась в меня внимательнее и не обнаружила ничего, что раньше любила: чуткость, фирменную улыбку, гортанный смех, вкрадчивую манеру говорить и обаятельный прищур глаз. Не помню, что еще, но Ольга сама иногда меня хвалила. Я далеко не идеален. Мне многое нужно исправить: зарплату (жду повышения), привычку не сразу отвечать на вопросы, плохое зрение и многое другое. Я настроился на долгую жизнь с Ольгой, и был уверен, что ничего принципиально скверного из себя не представляю. Жена часто подтверждала, что ей со мной хорошо.  

Было хорошо. Мы планировали не расставаться и, казалось, привыкли друг к другу. Я работал и знал, что вечером мы встретимся. Уезжал в командировки и думал, что она меня ждет. Вернее, никогда не думал об этом. Знал, что она есть, мой мир вертелся вокруг этого знания. Пил утром кофе, учитывая, что у меня есть Ольга. Она работает экономистом, талантливая, но заносчивая. Часто вечерами с гневом пересказывает детали работы и собирается ее менять. Я успокаиваю и стараюсь не вникать в детали. Каждый день вводные меняются, я вполне гожусь на роль хладнокровного слушателя-статиста.

Мы хорошо изучили привычки друг друга: советовать нужно в других ситуациях. Когда кто-то об этом просит.

Я покупаю кофе с расчетом на жену, потому что она им лечит голову. Ей посоветовали пить «что-нибудь с кофеином». Она просит сварить кофе и принюхивается:

— Мне нравится запах.

Потом мы вместе пьем кофе, после него становится голове лучше (или хуже), и Ольга говорит:

— Кофеин для меня как хорошее (или плохое) лекарство.

Жена кофе пьет редко, но я, все равно, покупаю такой, который может ей помочь. Ольга тоже со мной считается во всем. Я всегда это чувствовал. Она нуждается во мне постоянно. Такое не перепутаешь с щепетильным собственническим слежением. Есть индикатор настоящего чувства — когда человек вспоминает тебя постоянно и хочет услышать. Говорит какую-то ерунду с таким важным видом, будто решает судьбу человечества. Я ни в коем случае не удивляюсь, зачем она дергает меня по мелочам. Уверен, что звонит она для того, чтобы проверить нашу связь. Я занят для всех, но не для нее. Наша связь — это вечное, все остальное — временное. Для Ольги я всегда свободен. Теперь свободен от нее. И надо отдать должное себе, уход жены не вызвал мысли о самоубийстве. Я даже удивился своей беспечности: мог бы чувствовать себя похуже. Появилась нелепая загадка, о которой сложно избавиться: что помешало продолжать жить со мной? Она ушла не к кому-то лучшему. Она ушла от меня. Загадкой стала внезапная опостылость жизни со мной. Я загрузился этой загадкой. Она меня придавила.

Я помог жене перевести вещи к родителям и в этот же вечер купил себе новые ботинки. Никогда их не надену. Меня поражает собственное хладнокровие. Будто получил анестезию, перестал все чувствовать, и не решил, как быть дальше. Будто у меня появились варианты:  

— подождать жену,

— не ждать жену,

— делать вид, что ничего не произошло.

Я выбрал самый экономичный третий вариант. Он не предполагает душевные траты и вполне применим к исполнению.

Сестра Наташа спросила сама, я не напрашивался на изливания:

— Я имею право знать, почему ты выглядишь как живой труп. Никогда не соглашусь с тем, кто самоуничтожается по чужой вине. Мало ли что может случиться? Расстаются люди также часто, как и встречаются. Когда делать нечего, продолжай делать, что делаешь. И скоро придешь в себя.

— Зачем?

Наталью муж оставил по случаю новых чувств с двумя маленькими детьми-двойняшками. Сестра — красивая, маленькая, резкая женщина. Она может не нравится только тому, кто ничего не понимает в женственности. Но у нее есть другое уникальное качество: Наталья удивительным для меня образом умеет не вспоминать обид. Или не говорить о них. Казалось, что в ее голове нет центра обидчивости, потому что она легко говорит о бывшем муже как о прошлых делах, ничем не примечательных. Я же об Ольге говорить не могу совсем. Будто воспоминание о времени, связанном с ней, наносит удары, от которых не умею уворачиваться.

— Она ушла, пусть и позаботится о себе сама, — декларирует Наталья, пытаясь каждой фразой облегчить удар времени. Младшую сестру я никогда не воспринимал всерьез. И сейчас воспринимаю как младшую сестру, которая никогда меня не разлюбит. В ее голове нет также и центра предательства. Наталье жить гораздо легче, чем нам — преданным, страдающим от скуки и поиска новых ощущений.

— Я не забочусь о ней больше.

— Ты думаешь постоянно, как Ольга там без тебя. Какое тебе до этого дело? Нельзя быть таким эгоистом.

— Как я без нее — знаю. Как Ольге удалось обнулить все, чем мы жили десять лет.

Наталья, не переставая резать салат, смотрит сквозь меня. Она видит брата, рассыпающего на куски от того, что жена его разлюбила. Наташино неулыбчивое лицо выражает некоторую досаду. Ей совсем не хочется объяснять, что разлюбить — это гораздо лучше, чем внезапно умереть и полюбить другого. Холодный взгляд сестры, направленный аккурат в глубину моего мозга, благодарит за то, что мне не требуется ликбез:

— нужно пережить несколько месяцев, чтобы наступило безразличие;

— привычка жить с женой постепенно сменится привычкой жить по-другому;

— любовь проходит в любом случае, раньше или позже;

— займи время чем-нибудь механическим, и оно пройдет быстрее.

Это ближайшее смутное время, заполненное тонной «почему, зачем и как ты могла, и почему я ничего не заметил раньше», заменится когда-то другим временем, свободным от мысленного мусора.

Вместо всего этого Наташа сдержанно сказала: 

— Возьми абонемент в фитнес и проведи с племянниками выходные. Миша и Гоша, в отличии от жен, никогда тебя не разлюбят. Отведи детей в цирк. Совесть надо иметь, когда ты видел их в последний раз? Дядя называется.

Надо сказать, что совесть, не беспокоившая меня до сих пор, внезапно проснулась. Вместе с планами на цирк она торжественно обещала не позволить мне рассыпаться на куски от невнятности ситуации, самобичевания и комплексов нелюбимого человека.

Совесть, вызванная в качестве скорой помощи, не взяла на себя ответственности за происходящее, а, наоборот, сняла ее с меня. Впервые за два месяца почувствовал облегчение и стер двадцать сообщений, предназначавшихся Ольге. Потом заказал билеты в цирк. Его тропами с Ольгой мы не бродили. А даже если и бродили бы, сейчас там новая программа. Я верю сестре: семилетние Гоша и Миша меня не разлюбят. Куплю нам мороженное. Разочарования любви больше меня не коснутся.

Нескончаемый день

Не каждый может себе позволить заниматься одним делом сразу. Эдуард умеет. Он созерцатель.

Если пьет кофе, значит, голова занята погружением в особое состояние. Кофеинизм не позволяет отвлекаться: сейчас заработают системы, подстегнутые сильным стимулятором. Эдуард знает эффект кофе на свой организм и не хочет пропустить последовательность  стадий. Пить кофе, как  жена Ирина, на ходу или в беседе, он не умеет. Зачем спешкой портить дело. Тогда эффект пройдет стороной. Для чего  нужна  бодрость, если ее не прочувствовать. Как можно спешить, зачем. Соберись с мыслями, распланируй и спеши. Суетливые, орущие, бестолковые люди вызывают раздражение. Эдуард недавно понял, что нужно быть доступным только приятным впечатлениям и созерцанию. Хорошо, что жена не раздражает, хоть совсем другая — резкая, стремительная, нетерпимая. Понять красоту мгновения не способна, многое упускает из внимания из-за импульсивности. Не успевает вовремя затормозить. Очень жаль, но это ее проблемы. Эдуард пытался научить жену созерцательности. На сколько ей позволил характер, она сумела обуздать натуру. Но полностью понять смысл существования ей не дано. В любом случае, Ирина — лучшая из женщин. Она заботливая и внимательная. А что не все улавливает — не беда. Нельзя объять необъятное. Что дано Цезарю... Кто-то должен и горшки обжигать.

Внешне полноват, с русыми редкими волосами и мясистым лицом Эдуард выглядит заурядно. В своей тонкой натуре он видел прикладной смысл и пользу окружающим. Рядом подрастали дети. У них есть пример спокойствия и мудрости. Эдуард мало занимался детьми. Точнее, совсем не занимался. Воспитание — скучное и неблагодарное занятие. В восемь и десять лет дети представляют сплошной хаос. Невнимательные, сумбурные, бестолковые. В  этом возрасте мало что можно вложить в головы, кроме грамоты и элементарных бытовых навыков. О чем с ними можно разговаривать, когда они наперебой задают глупейшие вопросы, делятся примитивными наблюдениями, повторяют одно и тоже, и шумят, шумят? От них звенит в ушах, хочется скрыться и позвать кого-нибудь на помощь. Время, проведенное с ними, потерянное для души. Поэтому оставаться с детьми Эдуард не любил. Ждал, когда  вырастут, чтобы общаться на равных — на высокой духовной волне. Если они ее уловят. А пока нужно настроить себя для будущего общения. Нужно перечитать  книги, просмотреть фильмы, увиденное осмыслить, подготовиться к общению с благодарными потомками.

Ирина многого не знает. Ей почти не удается читать. Дети занимают все полезное время. Ей нужно много времени проводить  на работе. Эдуард не переносит коллективного труда. Если бы за мудрость платили деньги, он был бы обеспеченным человеком. А пока он копит знания, которых хватит на будущее семью. Только дома в полном одиночестве Эдуарду удается  достичь нужного состояния. Хорошо, что жене не стоит этого объяснять.

Когда все уходят, телефон отключается. Эдуарда не смущает беспорядок. Он  готовит утренний кофе.

Это особое блаженство — первый кофе, когда пелена сна не полностью покинула сознание, когда мышцы еще вялые и не набрали прежней силы. Когда первая вода чуть освежила лицо, тишину нарушают птицы и звон уходящего трамвая. Когда дети и жена вернутся только к вечеру, можно насладиться особенным одиночеством в обществе первого кофе. Очень испортит такое утро телефонный звонок или записка от жены с каким-нибудь заданием. Эдуарда крайне гневают  записки. Человеку не нужны задания. Он может сам обо всем догадаться. Люди встречаются не для этого. Ирина отличалась прозорливостью с юности, она  решилась разделить радости бытия именно с Эдуардом. Да и он не решился бы на брак с другой женщиной. Его удовлетворял ее взгляд — полный обожания. Все начиналось замечательно. Только теща досталась неудачная. Она пыталась выгнать зятя на работу, как обычного обывателя. С ней разговор складывается короткий. Ровно такой, сколько закрывается дверь — грохотом и перед носом.

Покой человека  нарушить легко. Эдуард к сорока годам обнаружил в  своей каштановой копне несколько седых волос. Это расстроило. Что он делает не так, если появились ранние признаки старения?

Он никогда не думает о земном. Ему льстит собственное продолжение в поколениях, но почему детей нельзя воспитывать на расстоянии? Как хорошо было летом, когда теща забрала детей в Саратов на три месяца. Ирина отдохнула, стала внимательнее и сосредоточеннее на семейных отношениях. С сентябрем опять все завертелось, с детьми в дом вернулась суета и  душевная смута. Дети, пока станут радостью, стирают рецепторы, реагирующую на эту радость.

Любое внешнее колебание может нарушить хрупкую душевную  структуру.

Наверное, грубая среда оставила отпечаток на Ирине, но с годами она потеряла прежнюю тактичность.

— Устала, устала, — предательски твердит теща. Вред от этой женщины не описать словами. От чего могла устать молодая тридцати пятилетняя женщина, работающая на полторы ставки в поликлинике, воспитывающая двух сорванцов, имеющая любимого  мужа? В отличии от одиноких подруг, у Ирины всегда имелся оазис из душевного тепла и источника вдохновения. Уложив спать детей, прибравшись в квартире, приготовив еду на завтра, она может  не падать бревном в холодную постель. А облачившись в уютные одежды, ласково спросить мужа:

— Любимый, что посоветуешь почитать на ночь из Серебряного века?

Эдуард  мог скрасить досуг. Жаль, что досуга почти не выдавалось. Но его перспектива — тоже дорогого стоит. Эдуард знал, что Ирина ценит свои возможности.

Стремление души к покою — процесс бесконечный, поэтому Эдуард никуда не спешит. Он совсем не тяготится намеченной целью. Если бы не суета от детей, цель бы не ускользала за горизонт. Видимо, детьми руководит  тещина кровь, но они не научились воспринимать отца как уникальную  личность. Не то, чтобы перечат или дерзят, но не считаются с мнением. Даже когда из вежливости отец раздает советы. Когда были поменьше, охотно подбегали поболтать. Теперь же стали скрытными и неучтивыми. Школа тещи даром не прошла.

С годами тяга с созерцательности усилилась. Эдуард так же, как всегда, отказывался делать что-либо по дому. Если раньше он уверенно искал смысл бытия, то теперь появилась некоторая леность. Жена и дети  обращались все реже. Эмоциональное отчуждение нарастало.

Эдуард по прежнему не сомневался в понятливости жены, но она все реже делилась впечатлениями. Меньше рассказывала про детей. Он и не просил, но раньше, пассивно слушая семейную болтовню, был в курсе генеральных семейных событий. Теперь информация доходила все реже. Появилась общая небрежность, люди перестали интересоваться друг другом. Ирина днями не заглядывала в комнату мужа. Эдуард не настаивал на общении. Эдуард ценил свою гордость и не позволял себе ее уронить. Снижение интереса к себе заметил без удовлетворения, но не показал виду. Гордый человек ценит каждую минуту своего покоя. Он не должен пострадать от домыслов.

Потом события наступили нерадостные. Ирина после тщетных попыток изменить семейный порядок, заставила  понервничать, заявив о разводе. После пятнадцати лет совместной жизни, имея двоих детей, решила лишить детей отца и сойтись с дантистом, к которому настоятельно отправляла Эдуарда.

— Хорошо, что я устоял от соблазна вылечить у него зубы. Сейчас бы себе этого не простил, — со скромным пафосом произнес Эдуард, рассматривая остатки  зубов в зеркале.

— Конечно, хорошо, — пошло сострила Ирина. Связавшись с дантистом, Ирина перестала интересоваться духовным миром. Стала модно одеваться, ездить за рубеж и испортила детей вниманием к внешней оболочке жизни.

После развода Ирина Эдуарда не забывала. Приносила еду, кофе, привозила теплые вещи. Носил он их охотно не из-за погони за красотой, а все по той же самой причине поиска духовности. В теплоте ее искать легче. Хотя на улицу Эдуард выходил все реже.

Отсутствие детских голосов рядом  Эдуард заметил не сразу. Оставшись вдвоем с матерью, он по привычке  прятался в комнате. Чтобы детские голоса не спугнули  спокойной созерцательности. Спустя несколько недель он понял, что больше  никто не побеспокоит. Что шумят они теперь в другом месте и больше не придется просить Ирину вернуть тишину.

Пусть дети подрастут еще. Станут взрослыми людьми, найдут работу и тогда. И тогда он поделится с ними соображениями о том, как важно в сумбурном мире найти тишину, когда тебя никто не беспокоит;

— когда ты ни о ком не беспокоишься;

— когда день похож на предыдущий;

— когда запах кофе обещает прилив сил.

Оставшись один, Эдуард перестал варить кофе. Каждое утро он собирался с силами и переносил кофе на завтра. Тем самым растягивания созерцание на бесконечность нескончаемого дня.