II. PARADOXA

Я думаю, что художники, а если выражаться точнее, все те, кто создают образы Эроса, незнакомы с этим богом. Ибо он — это не мужчина и не женщина; опять же, — это не бог и не человек, он не глупый и не умный, а скорее состоящий из всех элементов и объединяющий много качеств в одной форме. Он обладает смелостью мужчины и покорностью женщины; его глупость спорит с его безумием, его мышление — со здравым смыслом; он обладает порывистостью животного, твердостью адаманта и чувством чести, которое отличает богов²⁵³.

97 К сожалению, мне не представилась возможность раздобыть оригинал трактата Гевартия. Но есть более поздний автор, Каетан Феликс Веран, который, если судить по его книге Pantheonаг~ genteaElocutionist, ²⁵⁴явно считает теорию об Эросе своим собст венным открытием. Он упоминает большое количество предшестовавших ему комментаторов, среди которых подозрительно отсутствует имя Гевартия. Поскольку Геварти-й упоминается в пред ыдущих списках, то вряд ли Веран ничего не знал о нем. Поэтому нельзя удержаться от подозрений в плагиате. Веран защищает свою теорию с большим мастерством, что, впрочем, не является трудной задачей, принимая во внимание несомненную парадоксальность Эроса. Я приведу только один из его аргументов, касающийся окончания надписи. Он говорит: "Надпись заканчивася фразой "scitetnescitquidposuerit", потому что хотя автор той таинственной надписи и знает, что он посвятил ее любви, не знает, что есть Любовь на самом деле, поскольку она выражается столь большим количеством парадоксов и головоломок, тало быть, он знает и не знает, кому он посвятил свою надпись".

98          Я упоминаю толкование Верана в основном потому, что оно является предтечей теории, которая была очень популярна в кон це девятнадцатого и начале двадцатого веков, а именно сексуальной теории Фрейда о бессознательном. Веран заходит настолько далеко, что даже высказывает предположение об особом эротическом таланте AeliaLaelia (тем самым предвосхищая Альдрованда). Он говорит: "Laelia была шлюхой; Crispis означает "курчавая" , поскольку курчавые люди легче других поддаются соблазнам Любви". Здесь он цитирует Марциала: "Кто этот курчавый парень, что вечно увивается вокруг твоей жены, Мариан? Так кто же этот парень?"²⁵⁵

99          Что ж, нельзя не согласиться с тем, что наряду с жаждой власти или superbia, любовь, в смысле consupiscentia, также является динамичным чувством, которое неизбежно поднимает бессознательное на поверхность. И если бы наш автор принадлежал к тому типу людей, постоянным грехом которых является похотливость, то ему бы и в голову не пришло, что какая-нибудь другая сила на небесах или на земле может быть источником его противоречивости и смятения. Соответственно, он ухватился бы за это предубеждение, как если бы оно было универсальной теорией, и чем больше бы он ошибался, тем фанатичнее он был бы убежден в ее истинности. Но что может значить любовь для человека, жаждущего власти! Вот почему мы всегда находим две основные причины психических катастроф: с одной стороны — разочарование в любви, с другой — неутоленная жажда власти.

100       Последнее толкование, которое я здесь приведу, относится к числу наиболее свежих. Оно датируется примерно 1727 г., и хотя приведенные в нем аргументы отличаются совершенной глупостью, содержание его имеет чрезвычайно важное значение. Возможность такого явления объясняется тем фактом, что открытие чрезвычайной важности не всегда идет рука об руку с умом. Дух веет, где хочет... Несмотря на неадекватность своих способностей, автор, К. Шварц²⁵⁶ сумел сформулировать блестящую идею, важность которой, однако, полностью ускользнула от него. С его точки зрения LuciusAgathaPriscius хотел, что бы его памятник символизировал Церковь. Стало быть, Шварц считает, что эта надпись не классического, а христианского происхождения, и, по сравнению с другими авторами, он, несомненно, прав. Правда, он приводит очень шаткие аргументы. Вот только один пример — он пытается превратить "D. М." в "DeoMagno". Хотя его толкование ни в коей мере не является убедительным, оно, тем не менее, выражает тот важный факт, что символ Церкви отчасти выражает и отчасти заменяет все тайны души, которые гуманистические философы спроецировали на надпись Aelia. Чтобы не повторяться, я вынужден отослать читателя к моим рассуждениям о защитной функции Церкви в моей книге "Психология и религия"²⁵⁷.

101             Толкования, которые мы здесь рассматриваем, за исключением последнего, тождественны психическому содержимому, которое выпало из этих догматических рамок во времена Возрождения и Великого Раскола, поскольку они писались в состоянии секуляризации, в котором они были отданы на милость "имманентного" принципа объяснения, то есть натуралистического и персоналистического толкования. Открытие коллективного бессознательного отчасти изменило эту ситуацию, поскольку, в рамках психи ческих ощущений, коллективное бессознательное занимает место платонового царства вечных идей. Вместо этих моделей, дающих форму сотворенным вещам, коллективное бессознательное через своих архетипы, apriori создает условия для придания смысла.

102             В завершение, я хотел бы привести еще один документ, кото рый, как мне кажется, имеет отношение к контексту повестова-ния. Им является история о "дочери" Май стера Экхарта: