7 ОДИССЕЯ ИНДИВИДУАЦИИ ПО ЮНГУ

Нет необходимости говорить, что процесс индивидуации может быть описан лишь с помощью юнговских архетипов. Сначала мы ощущаем «тень» — это символ нашего «другого обличья» или наш «темный брат». Здесь мы встречаемся с нашей недифференцированной функцией и рудиментарно развитыми психологическими установками, которые одновременно представляют собой те «первоначальные склонности», которые мы отвергаем, «поскольку они противоречат нашим сознательным принципам». Мы сможем объективно относиться к нашей собственной личности лишь тогда, когда научимся отличать себя от этой тени, которая, впрочем, уже и так откололась от нас и является «средоточием Коллективного Бессознательного» и «нерушимым архетипом», унаследованным из расового опыта. Здесь, кстати, мы обнаруживаем самое явное и убедительное доказательство того, что Юнг полностью отверг понятие бессознательного «конфликта». Далее мы встречаемся с образом души или анимой (аниму-сом) в единственном или множественном числе, то есть, с контрасексуальным. Эту «постоянную внутреннюю установку», проецируемую вовне, мы наблюдаем «в других людях». Тем не менее она является связующим звеном между эго и внутренним миром. Анима и персона («или постоянная внешняя установка») находятся в компенсаторных взаимоотношениях. «Если персона интеллектуальна, образ души, безусловно, является чувственнным». Как заявляет Якоби, совершенно необходимо освободиться от одного из них, «как только индивидуум утратит способность отличать себя от них», хотя неясно, почему это необходимо, особенно если учесть, что анима мужчины имеет «радужное обличье» и «природу феи», в то время как анимусы женщины предстают перед нами как «нечто вроде собрания отцов и других авторитетов, которые произносят ex cathedra непререкаемые «разумные» суждения». У мужчины самая основательная причина та, что если его анима останется во мраке, «она тем самым будет спроецирована, и герой попадет под башмак жены». Так или иначе, эти архетипы осознаются, и проецируемая энергия тем самым освобождается для сознательного использования. Очевидно, человек после этого неспособен «влюбиться», но будет способен на более глубокую «любовь». И все это, разумеется, после 35—40 лет. Достигнув этого состояния, индивидуум заново оценивает свое место в жизни. О появлении новой целеустановки свидетельствует появление у мужчины архетипа «Мудрого Старца», а у женщины — «Magna Mater» или великой матери-земли, представляющей «холодную и объективную правду природы», как если бы реальная мать не была частью природы. Согласно Якоби, эти первообразы представляют собой у мужчин материализованный дух, у женщин — материю, пропитанную духом. Поведение мужчины, в сущности, определяет дух, поведение женщины — материя. Когда эти архетипы осознаются, мужчина вторично освобождается от власти отца, женщина — от власти матери; они начинают следовать собственной неповторимой индивидуальности и, как пишет Юнг, «соединяются с Богом в некоем духовном детстве». Итак, мы дошли до вершины. «Персона», это приемное дитя юнговского сознания, «разрушена». Коллективное Бессознательное «повержено». В то же время оно «объединилось» с сознанием через «общее средоточие». Нам остается только сосредоточиться на этом средоточии, сопротивляясь всем «трусливым отождествлениям», — и наша Самость рождена. Происходит переоценка всех ценностей. Это именуется «трансформацией». В дальнейшем наши действия должны соответствовать нашей Самости. Сознание расширяется и углубляется, а индивидуум оказывается в «безусловном, непременном и нерушимом единстве» с объектом, с внешним миром. Само собой разумеется, на пути к этому возникают трудности. «Не существует объективного критерия» состояния индивидуации. Единственное содержание Самости, известное нам — это эго. «Индивидуализированное эго чувствует себя объектом неизвестного и стоящего на высшей ступени по сравнению с ним субъекта». Свою Самость мы можем лишь ощущать. Если же, однако, мы можем превратить это Нечто, «находящееся за пределами нашего понимания» в «новый центр тяжести индивидуума», то на свет появляется личность, которая страдает только на «нижних уровнях», однако ее «верхние уровни» «совершенно безразличны к любым событиям, будь то горестным или радостным». Рождение этой сверхличности символизирует идея христианского таинства крещения, но не сам обряд крещения. Рождается духовный человек. О моменте его рождения сигнализирует появление архетипического объединяющего символа, изначального образа психической целостности, который на востоке именуют «мандала» и который также можно назвать «магической оградой». Данное выше резюме юнговской теории индивидуации, хотя и является чрезвычайно сжатым, на самом деле показывает его теорию в чересчур выгодном свете. Нет никакой возможности передать читателю, которому не довелось потрудиться над произведениями Юнга, необычайное многословие, путанность, противоречивость и туманность юнговских идей индивидуации. Также нет никакой возможности подвергнуть их систематическому анализу, если не делать ясного различия между (а) формулировками, которые, будучи истинными или ложными, по крайней мере имеют какое-то отношение к психологии; (Ь) суждениями о жизни, которые являются не более чем субъективными предрассудками; и (с) случайными мыслями, которые введены в изложение либо потому, что они вдруг пришли автору в голову, либо потому, что он считает, что они создают впечатление глубокомыслия. Что касается технических вопросов, то нет смысла снова повторять критические доводы, уже выдвигавшиеся против юнговских концепций Коллективного Бессознательного, тени, анимы (анимуса), персоны, эго, или снова указывать на отсутствие каких-либо постижимых связей между Коллективным Бессознательным и Эго-сознанием. Юнговский очерк индивидуации лишь еще рельефнее показывает несостоятельность его концепций и их несовместимость. Юнг предпринял смелую попытку поставить в одном заезде на двух лошадей, бегущих в противоположных направлениях. Будучи по сути своей приверженцем психологии сознания, он с неизбежностью должен рано или поздно прийти к тому, чтобы поставить в центр своей системы эго-сознание. Однако поскольку Юнг также выдвинул идею Коллективного Бессознательного с его неистощимой энергией и потенциальной или реальной мудростью, он оказался в положении Франкенштейна, который явно не представляет себе, что делать с монстром, которого сотворил собственными руками. Поэтому он то провозглашает вечный нейтралитет Коллективного Бессознательного, то подчеркивает его «ощутимое» влияние на эго или желательность его «исчезновения»; однако, исчезнув, оно снова воскресает в новом обличье — теперь это трансцендентальная Самость. В этой Самости нет ничего от эго. Хотя Самость одновременно является и центром, и периметром всей психики, ее можно только ощутить, и то лишь частично — черта, которую ранее Юнг приписывал одному Коллективному Бессознательному. И какую же пользу приносит нам эта новая Самость, которую мы можем лишь частично ощутить? Помимо того, что благодаря ей мы начинаем равнодушно взирать на внешний мир, она связывает нас «непременными и нерушимыми» узами с этим внешним миром на той стадии жизни, когда, по утверждению самого Юнга, нашей главной задачей должно быть приготовление к смерти, т. е. окончательный разрыв наших инстинктивно обусловленных взаимоотношений с предметным миром. Однако пусть Юнг сам произнесет окончательный приговор относительно полезности концепции Самости для психологической науки. Поскольку «реальное существование (Самости — Э. Г.) не может быть подтверждено какими-либо внешними критериями, то, следовательно, любая дальнейшая попытка описать и объяснить его бесполезна...» Засим это нечто, «превосходящее сознательное эго», можно оставить. Однако если юнговская концепция индивидуализированной Самости бесполезна для психологии, идеи Юнга относительно индивидуации и этапов жизни заслуживают более пристального рассмотрения — хотя бы потому, что они позволяют составить гораздо более ясное представление об источниках всей его системы. Не требуется быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они представляют собой мешанину из восточной психологии с предельно упрощенной психофизиологией. Юнговские стадии жизни до чрезвычайности напоминают curriculum vitae восточного человека, согласно которому юноша слушает и учится, достигает зрелости, обзаводится семьей, исполняет свои общественные обязанности, на третьем этапе жизни уходит от мирской суеты в поисках сокровищ внутреннего (духовного) мира и, обретя их, на четвертом этапе дожидается своего конца в состоянии полной пассивности.* (В этой связи тезис Юнга о том, что на четвертом этапе своей жизни старые мужчины и женщины, отбросив, по-видимому, индивидуацию со всеми ее неоценимыми достоинствами, вновь сливаются с Коллективным Бессознательным, от которого в детстве отделилось их сознание, подсказывает совершенно другое истолкование этой квазисвященной мандалы, нежели то, что предложено Юнгом: она на самом деле имеет простейшее онтогенетическое, восходящее к детским годам происхождение и предназначение.