Cтихия Земли в биографии и творчестве К.Г. Юнга (II)

«Я представлялся себе человеком, который, оказавшись неведомо как в алмазной долине, не может убедить в этом никого, даже самого себя, поскольку камни, что он захватил с собой, при ближайшем рассмотрении оказались горстью песка» [7].

Этот образный ряд напоминает метафорическое описание подчиненной функции ощущения и восприятие Юнгом объектов материального мира. Ощущение, будучи его бессознательной функцией, затягивало на глубинный уровень интроспекции и именно там открывались самые значительные архетипические образы.

Остовом тела Земли являются твердые породы, к которым Юнг тянулся и бессознательно и вполне осознанно. Во всяком случае, его память хранит опыт встречи с «костями Матери-Земли». В этих встречах была и угроза жизни и опора, дающая чувство надежности бытия.

«По верованиям индейцев племени Sioux камни являются костями в теле Матери-Земли, а почва – плотью» [6, стр. 179].

В подростковом возрасте Юнг создает собственный тайный культ Матери Земли, оказавшийся для него целительным. Это было похоже на захоронение своих страхов и принесение жертвы, в которой маленький человечек соединился с земным остовом в виде камня.

«Мне было десять лет, когда мой внутренний разлад и неуверенность в мире вообще привели к поступку, совершенно непостижимому. У меня был тогда желтый лакированный пенал, такой, какой обычно бывает у школьников, с маленьким замком и измерительной линейкой. На конце линейки я вырезал человечка, в шесть сантиметров длиною, в рясе, цилиндре и блестящих черных ботинках. Я выкрасил его черными чернилами, спилил с линейки и уложил в пенал, где устроил ему маленькую постель. Я даже смастерил для него пальто из куска шерсти. Еще я положил в пенал овальной формы гладкий черноватый камень из Рейна, покрасил его водяными красками так, что он казался как бы разделенным на верхнюю и нижнюю половины, и долго носил камень в кармане брюк. Это был его камень, моего человечка. Все вместе это составляло мою тайну, смысл которой я не вполне понимал. Я тайно отнес пенал на чердак (запретный, потому что доски пола там были изъедены червями и сгнили) и спрятал его на одной из балок под крышей. Теперь я был доволен - его никто не увидит! Ни одна душа не найдет его там. Никто не откроет моего секрета и не сможет отнять его у меня. Я почувствовал себя в безопасности, и мучительное ощущение внутренней борьбы ушло.

Объяснить себе смысл этих поступков я никогда не пытался. Я испытывал чувство вновь обретенной безопасности и был доволен, владея тем, о чем никто не знал и до чего никто не мог добраться. То была тайна, которую нельзя было открывать никому, ведь от этого зависела безопасность моей жизни. Почему это было так, я себя не спрашивал. Просто было и все».

«Владение тайной оказало мощное влияние на мой характер. Я считаю это самым значительным опытом моего детства.… Тогда же у меня возникла страсть к растениям, животным, камням. Я всегда готов был к чему-то таинственному. Теперь я сознаю, что был религиозен в христианском смысле, хотя всегда с оговоркой вроде: "Все это так, да не совсем!" или "А что же делать с тем, что под землей?" И когда мне вдалбливали религиозные догматы и говорили: "Это прекрасно и это хорошо!", я думал про себя: "Да, все это так, но есть нечто Другое - тайное, его не знает никто" [7].

В возрасте 38-и лет после разрыва с Фрейдом Юнг переосмысляет свой научный и врачебный опыт и заново находит «опору под ногами». Он стоит на пороге открытия идеи архетипов, восстанавливает сновидческую, а потом и в дневную связь со стихией Земли.

«Во сне я отошел от города и увидел перед собой аллею, с длинными рядами могил. Это были каменные плиты, на которых лежали мертвецы в своих одеждах, со сложенными на груди руками, напоминая рыцарей в доспехах в старинных склепах. Разница состояла лишь в том, что мертвецы в моем сне были не из камня, а выглядели как особым образом изготовленные мумии. Остановившись перед первой могилой, я внимательно оглядел мертвеца, который похоже, был из 30-х годов прошлого века. Я изучал его одеяние, когда он вдруг зашевелился и разнял руки. Я понял, что это произошло только потому, что я посмотрел на него. Мне стало как-то не по себе; пройдя дальше, я остановился возле следующего, - он был из XVIII века и тоже ожил, как только я взглянул на него. Двигаясь вдоль всего ряда, я добрался до захоронений XII века - до крестоносца в кольчуге, который показался мне вырезанным из дерева. Я смотрел на него довольно долго, чтобы убедиться, что он действительно мертв, и вдруг заметил, как начинают шевелиться пальцы на его левой руке.

… такие сны и мой собственный опыт убеждали меня, что это вовсе не реликвии утраченных форм, но живая составляющая нашего существа. Мои более поздние исследования подтвердили это предположение, оно стало отправным пунктом учения об архетипах» [7].

Переживанию кризиса поспособствовали не аналитические способности Юнга, а доверие к своему бессознательному. Детский опыт не объяснил ему причины расстройства, а снова актуализировался и увлек к детскому наивному и целительному контакту с Землей.

«Я начал вспоминать всю свою жизнь, все подробности, особенно детские годы, надеясь в прошлом отыскать причину сегодняшней утраты душевного равновесия. Но эта ретроспектива ни к чему не привела, и мне пришлось расписаться в собственном бессилии. Тогда я сказал себе: "Раз уж я ничего не знаю, все, что мне остается, - это просто наблюдать за происходящим со мной". Таким образом, я намеренно предоставил свободу бессознательным импульсам.

Первое, что всплыло в памяти, это мои ощущения, когда мне было лет десять или одиннадцать. В то время я увлеченно играл в кубики. Хорошо помню, как строил из них замки и домики с воротами и круглыми арками из бутылок. Несколько позже строительным материалом стали обычные камни, когда я использовал грязь вместо раствора. Это увлечение длилось достаточно долго. Странно, но воспоминания оказались очень живыми, эмоциональными и вызвали множество ассоциаций.

"Вот оно что, - подумал я, - стало быть, все это еще имеет для меня значение. Маленький мальчик созидает нечто, живет творческой жизнью, и сейчас мне недостает именно этого. Но я уже не могу оказаться вновь на его месте. Разве можно преодолеть расстояние между взрослым человеком и одиннадцатилетним мальчиком?" И все же, если я хотел восстановить эту связь, мне не оставалось ничего другого, как снова стать ребенком и безмятежно играть в свои детские игры. …

Я принялся собирать подходящие камни: какие-то находил на берегу озера, какие-то - в воде. Я построил замок и несколько домиков - этакую маленькую деревню. Поняв, что в ней должна быть церковь, я сложил квадратное здание с куполом и колокольней. Оставалось лишь соорудить алтарь, но здесь я заколебался.

Это мучило меня как некая задача, которую необходимо было решить. Однажды я, как обычно, брел вдоль озера, подбирая камни, попадавшиеся в прибрежном песке, и вдруг увидел красный камень в форме пирамидки, высотой около четырех сантиметров. Камень был отшлифован волнами, его форма была как бы задана самой природой. Я подумал: "Вот и алтарь!" Я поместил его в центре под куполом и, когда устанавливал, вспомнил подземный фаллос из моего детского сна. Такую ассоциацию я нашел вполне удовлетворительной.

Строительством я занимался ежедневно после обеда, если только позволяла погода. Быстро поев, я включался в игру и играл до прихода пациентов. Если удавалось закончить работу раньше, вечером я вновь возвращался к своим камням. Мысли мои при этом становились удивительными, позволяя предаваться фантазиям, которые прежде казались мне туманными, почти неощутимыми.

Естественно, я много размышлял, пытаясь проникнуть в смысл того, что делал, задавая себе вопрос: "Чем же ты, собственно, занимаешься? Строишь маленькую деревню так, будто совершаешь некий ритуал!" Ответить на этот вопрос я не мог, но почему-то был уверен в том, что нахожусь на пути к своему мифу. Мое строительство послужило началом некоего нового этапа, когда фантазии хлынули нескончаемым потоком. Я старательно их записывал.

"Игры" стали для меня необходимостью. Когда мне приходилось сталкиваться с затруднениями, или с неразрешимой ситуацией, я начинал рисовать или играть с камнями. И всякий раз это было неким rite d'entree (ритуальным действом. - фр.) - я находил спасительную мысль и возвращался к работе. Все, написанное в этом году, написано благодаря моей работе с камнем. Я целиком отдался этой работе после смерти жены. Последние дни ее жизни, ее смерть и все, что мне пришлось передумать за это время, совершенно выбили меня из колеи. Мне стоило больших усилий вновь прийти в себя, и работа с камнем помогла мне» [7].

В этих «играх» архетип Земли через природные процессы и посредством человека создает новую экзистенциальную данность, которую, современник Юнга экзистенциальный философ Отто Больнов назвал домашностью.

«На пути к этой подлинности надо преодолеть «безмерность» («безродность» человека, «чувство потерянности», «дезориентации», господство иррациональных сил), «бесприютность» посредством «сооружения дома». Человек есть «существо, строящее свой дом». В этой новой антрополого-онтологической сущности человека Больнов увидел «обособление человека от враждебного внешнего мира», от Man, защиту, позволяющую вернуться к самому себе, обрести внутреннее здоровье в равновесии дома и мира. «Дом» — результат креативных способностей субъективности, апофеоз единичного, заброшенного в чуждый мир, но приспособившегося и достигшего своих идеалов. Люди разъединены, но довольны своей самостью» [4].

Переживания беспочвенности, уязвимости, оторванности от основы и онтологическая тревога преодолеваются через обживание мира в самых простых и непосредственных действиях с заземляющим эффектом, с силой ритуала, который создает новую защищенность через прямой контакт с Землей, через обживание пещер, возведение построек, жилых домов и поселений.

Стихия, которая как древнее божество создает из своего тела жилища для человека, потом создает животное, которое станет человеком и будет считать эти жилища своим изобретением.

«В 1920 году, будучи в Англии, я, совершенно забыв о своем детском опыте, вырезал из дерева две похожие фигурки. Одну из них я воспроизвел в увеличенном масштабе из камня, теперь она стоит в моем саду в Кюснахте. И лишь тогда подсознание подсказало мне ее имя – «atmavictu» – «breath of life» (букв. - дуновение жизни). Это было продолжением тех квазисексуальных образов моего детства, но теперь они представали как «breath of life», творческий импульс. Все вместе это называлось «kabir» [Кабиры (или боги-великаны) - природные божества, культ которых, как правило, был связан с культом Деметры. Обычно в них видели источник жизни и созидания.], фигурка, завернутая в плащ, она имела так называемый «kista» - запас жизненной силы в виде продолговатого черного камня. Но эта связь открылась мне много позже» [7].

К жреческому мотиву сводится многолетнее строительство и обживание своего дома из камня в Белленгейме.

Под знаком стихии Земли началась аналитическая практика Юнга. По крайней мере, в своей автобиографии он делает на это недвусмысленные указания и приводит один за другим случаи, оставшиеся у него в памяти и, видимо, имеющие для него особенное значение.

Два первых случаях связаны с материнским комплексом.

Известность среди пациентов и частная практика приходят к Юнгу, благодаря работе с женщиной усмотревшей в нем заместителя сына. Юнг называет это первым профессиональным опытом, в котором он отходит от гипноза и начинает работать в психоаналитической технике.

«Ее неуемное желание быть матерью выдающегося человека сфокусировалось на мне - она мысленно сделала меня своим сыном, рассказывая о своем чудесном исцелении urbi et orbi (городу и миру. - лат.)… моя психотерапевтическая практика началась с того, что в воображении любящей матери я занял место ее сумасшедшего сына!» [7].

Второй значительный терапевтический случай, о котором Юнг считает необходимым упомянуть, также связан с материнским комплексом у молодого мужчины, страдающего алкоголизмом.

«Ассоциативный тест показал, что он страдает материнским комплексом в весьма тяжелой форме. Выходец из семьи богатой и почтенной, он был женат на прекрасной женщине и не имел никаких проблем - вот то, что лежало на поверхности. Но его что-то угнетало, и он слишком много пил, отчаянно пытаясь одурманить себя, чтобы это забыть, естественно, безуспешно.

Его мать владела крупной компанией, и он занимал в ней один из важных постов. Собственно, он уже давно мог освободиться от этой тягостной подчиненности. Но, не решаясь оставить высокий пост, он оставался в зависимости от матери, которой был обязан положением. Находясь рядом с ней и будучи вынужденным терпеть ее вмешательство в свои дела, он начинал пить, чтобы как-то забыться или скрыть свое раздражение» [7].

Если признать, что нарушения на этом базовом материнско-сыновнем уровне связаны со стихией Земли, то утверждение, что именно стихия Земли инициировала Юнга в аналитическую практику будет не только оборотом речи.

Третий случай, связан не с материнством, а с другим аспектом стихии Земли – дилеммой жизни и смерти, преступлением против жизни и расплатой:

«Она была убийцей, но не только: она стала и самоубийцей, потому что тот, кто совершил преступление, разрушает и свою душу. Убийца судит себя сам… Если преступление осталось тайной и человек совершил его без нравственных колебаний, наказание все равно настигнет его, о чем и свидетельствует этот случай, - просто оно придет днем позже. Нередко бывает, что животные и растения знают о преступлении» [7].

Последнее утверждение похоже на мистификацию, но в первую очередь про совершивших значительные злодеяния говорят: «Как только таких людей Земля носит?» Земля здесь означает не грунт или почву, а нечто живое и даже разумное.

Еще один клинический пример связи с Землей - случай «удачного приземления» можно считать проверкой Юнга. И если на сознательном уровне в этой ситуации Юнг выступил просто как внимательный психиатр и психолог, то на бессознательном он был ни больше ни меньше жрецом богини Земли, противопоставивший себя юной жрице Лунной богини. И может только благодаря этой бессознательной связи он остался живым и невредимым.

По всей видимости, Юнг описывает больную с онейроидной периодической шизофренией, имеющей благоприятный прогноз при условии, что в онейроиде наступает смысловое завершение переживания.

«Это была восемнадцатилетняя девушка из интеллигентной семьи. В 15 лет ее совратил брат, потом изнасиловал одноклассник. С 16 лет она совершенно замкнулась. Девушка отвернулась от людей, единственным живым существом, к которому она привязалась, была соседская сторожевая собака. Она вела себя все более странно, и в 17 лет была помещена в психиатрическую клинику, где … в конце концов впала в характерное кататоническое состояние. Такой я впервые ее увидел.

Только спустя несколько недель мне удалось ее разговорить. Не без внутреннего сопротивления она призналась, что жила на Луне. Луна, в ее воображении, была обитаема, но сначала ей встречались там только мужчины. Они увели ее с собой, переместив в некую "подлунную" обитель, где находились их жены и дети. Причиной "подлунного" их существования был вампир, поселившийся высоко в горах. Он похищал женщин и детей и убивал их.

Моя пациентка решила помочь обитателям Луны и придумала, как ей уничтожить вампира. После долгих приготовлений она стала стеречь его на площадке башни, построенной специально для этой цели. В одну из ночей над ней появилась огромная черная птица. Девушка схватила длинный жертвенный нож, спрятала его в складках платья и стала ждать. И вот вампир предстал перед ней. У него было несколько пар крыльев, закрывавших лицо и фигуру так, что кроме перьев она не видела ничего. Пораженная - ей нестерпимо захотелось увидеть его, - она двинулась к нему, сжимая рукоять ножа. В этот момент крылья распахнулись и перед ней предстал юноша неземной красоты. Своими крылатыми руками он стиснул ее так, что нож выпал из рук, взгляд вампира буквально зачаровал девушку, и она не могла нанести удара. Он легко поднял ее над землей и взмыл вверх.

После этой "исповеди" пациентка вновь смогла свободно общаться. Но чуть позже опять возникли трудности. Возвратиться на Луну я ей, кажется, помешал, но земной мир показался ей уродливым и неприютным. Зато на Луне все прекрасно, и жизнь там полна смысла. Несколько позже у больной произошел рецидив кататонии, на какое-то время она даже впала в буйство.

Через несколько месяцев она выписалась. С ней уже можно было разговаривать, и она постепенно привыкала к мысли о неизбежности земного существования. Но преодолеть отчаянное внутреннее сопротивление она не смогла, и ее снова пришлось поместить в клинику. Однажды я зашел к ней в палату и сказал: "Помочь вам невозможно, боюсь, на Луну вы уже не вернетесь!" Она приняла это молча и безучастно. Вскоре она выписалась и, казалось, примирилась со своей судьбой, устроившись работать няней в каком-то санатории. Тамошний ассистент довольно неосторожно попытался сблизиться с ней, и она чуть не застрелила его из револьвера. К счастью, рана оказалась легкой. При этом выяснилось, что револьвер у нее был всегда при себе. Перед самой выпиской она сказала мне об этом и на мой удивленный вопрос ответила: "А я застрелила бы вас, если бы вы подвели меня!" [7].

Если бы Юнг потерял сновидный мифологический контекст общения с этой пациенткой, то развязка действительно могла стать трагической.

Речь Юнга врача изобилует словами, которые сегодня мы могли бы сегодня назвать относящимися к кинестетической сенсорной модальности. Если мы воспринимаем тексты, в том числе как выражение бессознательного (а тексты Юнга во многом такими и являются), то в них мы читаем выражение иррациональной функции ощущения и все ту же соотнесенность со стихией Земли.

«Как врач, я все время задавал себе вопрос, какую "весть" несет мой пациент? Что она означает? Коль для меня это ничего не значит, то я не смогу найти точку приложения своих сил и, естественно, ничем не смогу помочь больному. Лечение дает эффект лишь тогда, когда сам врач чувствует себя задетым. Лишь "уязвленный" исцеляет. Если же врач - "человек в панцире", он бессилен. Так было и в случае, который я привел. Возможно, я был поставлен перед такой же проблемой, что заставило меня серьезно отнестись к пациентке. Нередко бывает, что больной чувствует уязвимые места самого врача, и он способен ему помочь. Так возникают щекотливые ситуации - и для врача тоже, или, точнее, - именно для врача» [7].

Здесь нужно иметь ввиду мистическую сопричастность, которая на бессознательном уровне связывает пациента и целителя и мы видим Юнга, находящегося в контакте с собственным бессознательным и актуализированной функцией ощущений. Врач - «человек в панцире»  это  человек находящийся на сознательном уровне активности, жестко отграниченный от своего бессознательного, а лечение дает эффект лишь когда врач «чувствует себя задетым», когда в работе с пациентом включается бессознательное.

В этом суть аналитической практики в исполнении Юнга.

Если бы мы рассматривали работу не Юнга, а другого аналитика с подавленными функциями интуиции, мышления или чувств, то его бессознательное манифестировало бы спутанным темным мышлением с дефицитом огня, света и ясности, потоком чувств, перед которыми невозможно устоять или неотчетливыми предчувствиями  и галлюцинаторными образами.

В преклонном возрасте Юнг говорит о себе как о человеке с ведущей мыслительной функцией [3]. Трудно сказать, насколько он был искренен, понимая, что это интервью останется для потомков, в памяти которых он хотел бы остаться мыслителем, а не мистиком.

Отсроченное издание «Красной книги» через 48 лет после смерти Юнга подтверждает, что самое сокровенное Юнг предпочитал прятать от широкой публики, оставляя принадлежащее стихии Земли в тайне.

Если обратиться к биографии Юнга, мы увидим, что когда ему исполнилось 48 лет, в его жизни происходит два взаимосвязанных между собой личных события с непосредственным отношением к стихии Земли. В 1923 год умирает мать и Юнг начинает строить свое святилище - каменную Башню в Боллингене) [8, с. 226].

Есть и другое мнение о «неискренности» Юнга относительно ведущей функции его сознания. Джон Биби [1] пишет, что культурная девальвация интроверной интуиции объясняет преобладание мыслительной функции в работах Юнга до периода «Красной книги» и развития метода активного воображения.

«Как адепт юнгианской функции мышления, я верю, что мышление было для него не более, чем вспомогательной функцией, а  его врожденная высшая функция была именно интровертная интуиция» [1].

При этом самый глубинный мифологический пласт стихии Земли и самые удаленные от бодрствующего сознания образы бессознательного Юнга, вся глубина иррационального были сконцентрированы в функции экстравертного  или еще глубже - интровертного ощущения.

«В этом типе сознания, интровертное ощущение, представлено в «Красной книге» отчаянной ордой Анабаптистов, приведений XVI века, которые вторглись в пространство Юнга, как приступ несварения желудка. Они требуют немедленной его помощи в поиске мира, к которому они так стремятся, и который по их представлениям, расположен в определенном географическом пространстве.  К Юнгу их влечет поиск просвещения от его интуиции. Интровертное ощущение максимально отдаленно от интровертной интуиции Юнга. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что внутреннее вторжение Анабаптистов оказывается наиболее трудным и вызывающим моментом для Юнга во всей его «Красной книге». Он способен удовлетворить толпу теней, только доверившись другой  бессознательной фигуре, Филемону, которой говорит с привидениями в «Семи наставлениях мертвым» ( Jung 2009, 294 и 346–357) [1].

Интровертная функция ощущений, как и любая другая функция сознания в этом изложении не является чем-то самоценной. Ее природа ориентировать, указать на то, что вот это есть самая глубина и актуализировать духовного проводника в этом самом удаленном пространстве бессознательной психики. Примечательным представляется место встречи с мудрецом и магом Филемоном на границе стихий Земли и Воды.

«Небо, но оно походило на море. Его покрывали не облака, а бурые комья земли, между которыми просвечивала голубизна морской воды, но эта вода была небом. Вдруг откуда-то справа ко мне подлетело крылатое существо — старик с рогами быка. В руках у него была связка ключей, один из них он держал так, будто собирался открывать замок. Окрас его крыльев напоминал крылья зимородка» [8].

Синхроничная находка мертвого зимородка на сухой и холодной поверхности Земли (сухое и холодное – еще аристотелевская характеристика стихии Земли) подтверждает принадлежность Филемона этой стихии. Символизм рогов быка напоминает нам о могуществе духа (власть царей и богов) и при этом содержит указание на cтuxийные проявления природы и такие земные качества как тepпение, трудолюбие и упорство в дocтижении цели.

Именно Филемон является тем духом, который наделен властью посвятить Юнга на «шаманское» служение Великой Матери. Но перед этим Филемон знакомит Юнга с темным духом стихии Земли, языческим дохристианским демоном Ка.

«В древнем Египте "царь Ка" был существом, относящимся к стихии земли, ее духом; в моей фантазии дух Ка явился из земли - из глубокой расщелины. Я нарисовал его, попытавшись передать эту его связь с землей; у меня получилось изображение, чем-то напоминающее бюст, с каменным основанием и верхней частью.… Он заявил о себе так: "Я тот, кому боги наказали хранить золото".

Филемон был хромым, но крылатым духом, другой же - Ка - олицетворял собой стихии земли или металла. Филемон являлся духовным, осмысленным началом, Ка - духом природы, как Антропарион в греческой алхимии, о которой в то время я ничего не знал» [7].

Этап наставлений Филемона заканчивается кульминационным обрядом посвящения:

«Но подойди, чтобы я мог исполнить то, что предрек тебе темный»… «Перстами легкими как сон моих зениц коснулся он» [8].

Или в другом месте:

«…он «открыл мой взор и показал безмерную тайну. И я смотрел долгое время, пока не смог постичь это: но что я видел? Я видел ночь, я видел темную землю, а над ней — небо, мерцающее блеском неисчислимых звезд. И я увидел, что небо имело форму женщины» [7].
Когда же Юнг узрел эту женщину (в «облачении из звезд»), Филемон произносит:
«Мать, ты, стоящая в высшем круге, неизреченная, покрывающая меня и его и защищающая меня и его от богов: он хочет стать твоим дитем.
Ты можешь принять его рождение.
Ты можешь обновить его…
Ему нужны узы детства.
…прими этого человека в обитель солнца, ему нужна мать» [8].

Использованная литература: