Фрейд 3игмунд. Конечный и бесконечный анализ

Эмпедокл Акрагасский (Гиргенти)¹, родившийся примерно в 495 г. до н. э., кажется мне одним из величественнейших и примечательнейших образов греческой истории культуры. Его всесторонняя личность проявила себя во многих направлениях; он был исследователь и мыслитель, пророк и маг, политик, филантроп, а также и врач, хорошо знающий природу; говорят, он спас город Селинунт от малярии, своими современниками он почитался как бог. Его дух, казалось, соединил непримиримые противоположности; будучи точно и трезво мыслящим в своих физических и физиологических исследованиях, он не страшился темной мистики, с на удивление фантастической смелостью строя космические спекуляции. Капелле сравнивает его с Фаустом, который также "был в тайны посвящен". Многое в его учениях нам может показаться примитивным, но следует помнить, что они возникли в то время, когда царство знания еще не распалось не столь многие провинции. Он объяснял различие вещей смешением четырех элементов - земли, воды, огня и воздуха, верил в одушевленность всей природы и в переселение душ, но в выстроенное им учение входят также и современные идеи, такие, как ступенчатое развитие живых существ, сохранение наиболее пригодного и признание роли случая в этом развитии.

Но наш интерес касается той части учения Эмпедокла, которая так близко подходит к психоаналитической теории влечений, что даже можно было бы говорить об их идентичности, не будь различия в том, что у греков все представляет собой космическую фантазию, в то время как мы претендуем на биологическое обоснование. Правда, одно обстоятельство, а именно: что Эмпедокл считает вселенную точно так же одушевленной, как и единичное живое существо, весьма уменьшает значение этого различия.

Итак, философ учит, что существуют два принципа всего происходящего, действующего и в жизни мира, и в психической жизни. Он называет их любовь (греч.) и вражда (греч.). Одна из этих сил, которые он по сути понимает как "спонтанно действующие природные силы, а вовсе не целеосозанные интеллигенции, стремится к тому, чтобы связать воедино прачастички четырех элементов, другая, напротив, желает рассоединить все эти смешения и отделить друг от друга прачастички.

Мировой процесс он мыслит как беспрестанную, никогда не прекращающуюся смену периодов, в которых одерживает победу то одна, то другая из этих основополагающих сил, и таким образом, один раз любовь полностью осуществляет свои цели и правит миром, другой раз - вражда, затем опять восстает противоположная, побежденная сторона и теперь в свою очередь одолевает противника.

Оба принципа Эмпедокла - и фІХІа, и УЄІкоС - как по своему наименованию, так и по функциям соответствуют нашим двум правлечениям - Эросу и разрушению, где первый старается соединить наличное единое во все большие целостности, второе - расчленить эти соединения и разрушить созданные ими образования. Мы не удивимся, если эта теория с отдельными изменениями вновь всплывет спустя два с половиной тысячелетия. Применительно к биопсихическому, которым мы занимаемся, четыре элемента Эмпедокла уже не являются нашими основными веществами, для нас жизнь резко отделена от неживого, мы не размышляем больше о смешении и разделении частичек вещества, а - о слиянии и рассоединении влечений. Принцип "вражды" мы также в известной степени обосновали биологически, подведя наше влечение к разрушению под инстинкт смерти, стремлению живого возвратиться к неживому. Это не означает отказа от признания того, что аналогичный инстинкт существовал и прежде, и конечно же, мы не утверждаем, что подобный инстинкт возникает лишь с появлением жизни. Никто не может предугадать, в каком уменьшении предстанет зерно истины в учении Эмпедокла в последующих прозрениях[5].

Свой содержательный доклад "Проблема окончания анализа"[6], прочитанный в 1927 г., Ференци завершает утешительным заверением, что "анализ - не бесконечный процесс, а может быть приведен к естественному завершению при соответствующей компетенции и терпении аналитика. "Мне представляется, что это сочинение в целом весьма смахивает на увещевание поставить целью не сокращение, а углубление анализа. Ференци добавляет к тому же ценное замечание, что весьма значительным для достижения успеха является то обстоятельство, насколько аналитик научился на своих "заблуждениях и ошибках" и "овладел слабыми сторонами своей собственной личности". Отсюда вытекает важное дополнение к нашей теме. Не только качество Я пациента, но и своеобразие аналитика должно занять свое место среди моментов, влияющих на перспективы аналитического лечения и усложнить его еще одним видом сопротивления.

Бесспорно, что и аналитики в своей собственной личности не достигают полностью той меры психической нормальности, к которой они хотят подвести пациента. Противники анализа имеют обыкновение снисходительно указывать на этот факт и расценивать его как аргумент, свидетельствующий о бесполезности аналитических усилий. Эту критику следует отбросить как несправедливое обвинение. Аналитики - это лица, овладевшие определенным искусством, при этом им позволительно оставаться такими же людьми, как и все другие. Ведь не утверждают же, что тот, у кого нездоровы внутренние органы, не может быть врачом-интернистом ; напротив, здесь можно найти определенные преимущества, даже если больной туберкулезом специализируется на лечении туберкулеза. Но все же случаи не совсем совпадают. Врачу-легочнику или страдающему заболеваниями сердца, пока он остается работоспособным, нисколько не мешает его болезнь ни в диагностике, ни в терапии внутренних болезней, в то время, как аналитику вследствие особого рода аналитической работы действительно служат препятствием его собственные дефекты, не давая правильно понять отношения пациента и отреагировать на них должным образом. Поэтому есть некий здравый смысл в том, когда к аналитику в качестве части его профессиональной пригодности предъявляется повышенное требование к его психической нормальности и корректности; ко всему этому еще нужно и некое превосходство, чтобы в одних аналитических ситуациях служить примером, а в других - действовать как учитель. И наконец, нельзя забывать, что аналитическая связь основывается на любви к истине, т.е. на признании реальности, исключая подтасовку и обман.

Чтобы заверить аналитика в нашей искренней расположенности, остановимся на следующем моменте, раскрывающем, какие сложные задачи ему приходится выполнять в ходе своей деятельности. Выглядит это почти что так, будто занятие анализом - третья из числа тех "невозможных" профессий, которые с самого начала обречены на неполный успех. Две другие, как давно известно, - это воспитание и управление. Очевидно, нельзя требовать, чтобы будущий аналитик стал совершенным человеком еще до начала занятий анализом, а значит, чтобы для этой профессии подбирались исключительно лица столь высокого и столь редкого совершенства. Но и как должен приобретать бедняга ту идеальную пригодность, которая нужна для его профессии? Ответ будет таков: его подготовка к будущей деятельности начинается с самоанализа. Из практических соображений такой анализ может быть лишь кратким и неполным, ведь его основная цель - дать учителю возможность вынести приговор: может ли кандидат быть допущенным к продолжению обучения. Анализ сделал свое дело, если у ученика возникло твердое убеждение в существовании бессознательного, если становятся понятными обычно неправдоподобные самовосприятия при всплытии вытесненного, если он уже с первой попытки демонстрирует технику, единственно пригодную для аналитической деятельности. Всего этого едва ли достаточно для рекомендации, но, надо полагать, что после завершения самоанализа полученные побуждения не заглохнут и будут спонтанно продолжаться процессы переработки Я у проанализированного, а весь опыт впоследствии станет применяться с учетом новой позиции. Если это произойдет действительно и в должной мере, то анализируемый пригоден для работы аналитиком.

К сожалению, случается и иное. При описании такого приходится довольствоваться своими впечатлениями; враждебность с одной стороны, заинтересованность с другой - создают атмосферу, неблагоприятную для объективных исследований. Даже кажется, что многочисленные аналитики научились применять защитные механизмы для отвлечения от своей собственной особы следствий и требований анализа, очевидно, направляя их против других, чтобы избежать критического и корригирующего влияния анализа, оставаясь такими, какими есть. Вполне возможно, что этот случай подтверждает предостережение поэта: если дать человеку власть, то трудно не злоупотребить ею[7]. Приходит на ум даже аналогия, - нелестная для стремящегося к пониманию, - с воздействием рентгеновских лучей, если обращаться с ними без особых мер предосторожности. Нечему удивляться, когда постоянные занятия всем вытесненным, от чего жаждет избавиться человеческая душа, пробуждают и у аналитика все те влечения, которые он обычно способен подавлять. И это тоже опасности анализа", которые, однако, угрожают не пассивному, а активному партнеру по аналитической ситуации, и нужно не избегать их, а идти навстречу. Как это сделать, не подлежит сомнению. Каждому аналитику следует периодически, примерно раз в пять лет, снова становится объектом анализа, не стыдясь такого шага. А это значит, что самоанализ превращается из конечной задачи в бесконечную, точно так же, как и терапевтический анализ больного.

Настало время положить здесь конец недоразумениям. Я не стремился утверждать, что анализ - это вообще работа без завершения. Как ни относись к этому вопросу теоретически, думается, окончание анализа - все же дело рук практики. Всякий опытный аналитик может припомнить ряд случаев, когда он надолго расставался с пациентом, ибо rebus bene gestus (Дела пошли хорошо - лат.).

Гораздо меньше удалена практика от теории в так называемом анализе характера. Здесь также нелегко предвидеть естественный конец, даже не возлагая слишком больших надежд и не выдвигая перед анализом предельных задач. Ведь никто не будет ставить перед собой цель удалить все человеческое своеобразие во имя схематической нормальности или даже требовать, чтобы "основательно проанализированный" не испытывал никаких страстей и не смел вызывать внутренние конфликты. Анализ должен создавать благоприятные психологические условия для функций Я; тем самым он выполняет свою задачу.