Фрейд Зигмунд. Жуткое

Теперь жуткий образ из детства студент Натанаэль, как ему кажется, признал в бродячем итальянском оптике Джузеппе Копполе, который в университетском городе предложил ему купить барометр, а после отказа внезапно сказал: "Э, не барометр, не барометр! — есть и короши глаз, короши глаз!" Ужас студента прошел после того, как предлагаемые "глаза" оказались всего лишь очками. Он купил у Копполы карманную подзорную трубу и с ее помощью смог заглянуть в расположенную напротив его окон квартиру профессора Спаланцани, где увидел его прекрасную, однако загадочно молчаливую и неподвижную дочь Олимпию. Вскоре студент так горячо влюбился в нее, что из-за нее забыл даже о своей умной и рассудительной невесте. Однако Олимпия это автомат, в который Спаланцани встроил заводной механизм, а Коппола — Песочный человек — вставил глаза. Студент пришел в квартиру профессора как раз, тогда когда оба мастера ссорились из-за своего творения; оптик уносил деревянную, безглазую куклу, а механик Спаланцани бросил в Натанаэля лежащие на полу окровавленные глаза Олимпии, сказав, что Коппола похитил их у Натанаэля. Бедный студент испытал очередной припадок безумия, в бреду которого соединились воспоминания о смерти отца со свежим впечатлением: "Живей — живей — живей! Огненный круг — огненный круг! Кружись, огненный круг,— веселей — веселей! Деревянная куколка, живей,— прекрасная куколка, кружись!" После этого он бросился на профессора, мнимого отца Олимпии, и начал его душить. Оправившись от очередной долгой, тяжелой болезни, Натанаэль, вроде бы, выздоровел. Он решает жениться на своей вновь обретенной невесте. Однажды они гуляли по городу, высокая башня ратуши которого бросала на рынок огромную тень. Девушка предложила жениху подняться на башню, а сопровождающий влюбленную пару брат невесты остался внизу. Наверху внимание Клары привлек некий странный человек, идущий по улице. Натанаэль посмотрел на этого человека в подзорную трубу Копполы, которую вытащил из своего кармана, и его в очередной раз охватило безумие. Со словами: "Деревянная куколка, кружись!" — он попытался было сбросить девушку с башни. Привлеченный криком несчастной брат спас ее и поспешил с ней вниз. Безумный Натанаэль метался наверху и выкрикивал: "Огненный круг, кружись!" Среди людей, собравшихся внизу, оказался неожиданно появившийся адвокат Коппелиус. Мы будем правы в предположении, что именно его приближение вызвало вспышку безумия Натанаэля. Несколько человек собралось подняться наверх, чтобы связать безумца, однако Коппелиус* рассмеялся и сказал: "Не торопитесь, он сам скоро спустится". Неожиданно Натанаэль остановился, узнал Коппелиуса и с пронзительным криком: "А! Короши глаз — короши глаз!" — бросился через перила. Как только Натанаэль разбил себе голову о мостовую, Песочный человек растворился в толпе.

Вероятно, этот краткий пересказ не оставляет ни малейшего сомнения в том, что чувство жуткого напрямую связано с образом Песочного человека, иными словами с представлением о похищении глаз, и что интеллектуальная неуверенность в смысле Йенча не имеет с этим впечатлением ничего общего. Сомнение в одушевленности, которое мы были обязаны допустить, представляя перед собой куклу Олимпию, в этом впечатляющем примере жуткого вообще не принимается во внимание. Однако в самом начале писатель вызывает в нас определенную неуверенность, не позволяя нам — безусловно, с умыслом — до определенного времени догадаться, вводит ли он нас в реальный мир или в созданный им мир фантастический. Более того, писатель, как всем известно, имеет право создавать любой мир, и, если, например, он избрал мир как сцену для действия своих героев, среди которых есть духи, демоны и привидения, как это делал Шекспир в "Гамлете", в "Макбете" и в ином смысле — в "Буре" и во "Сне в летнюю ночь", в этом мы должны ему помогать и рассматривать этот предлагаемый им мир как реальный. Однако по ходу повести Гофмана это сомнение исчезает, мы уверены, что художник хочет позволить нам самим посмотреть через очки или в подзорную трубу коварного оптика, более того, что он, вероятно, сам смотрел через такой инструмент. Окончание рассказа делает бесспорным тот факт, что оптик Коппола и есть адвокат Коппелиус, а следовательно и Песочный человек

*О происхождении имени героя: coppella ~ тигель (при химических операциях с тиглем погиб отец Натанаэля); сорро = глазница.

Об "интеллектуальной неуверенности" здесь уже и речи идти не может; теперь мы уверены, что нам необходимо рассматривать не фантастическое видение безумца, за которым мы при рациональном рассуждении должны угадать реальную ситуацию, а впечатление жуткого, которое из-за этого объяснения не стало меньше ни в малейшей степени. Стало быть, интеллектуальная неуверенность для понимания этого жуткого впечатления не дает ничего.

Напротив, психоаналитический опыт подсказывает нам, что детей ужасает страх повредить глаза или вообще лишиться их. Многие взрослые до сих пор имеют эту боязнь. Не зря существует известная поговорка: хранить как зеницу ока. Изучение сновидений, фантазий и мифов позднее дало нам информацию, что боязнь за глаза, страх перед слепотой достаточно часто является заменой страха перед кастрацией. И ослепление мифического преступника Эдипа является всего лишь уменьшением наказания в виде кастрации, которое было ему уготовано по принципу талиона. Можно попытаться в духе рационального способа мышления отвергнуть эту связь боязни ослепления и страха кастрации. Считается естественным, что настолько ценный орган, как зрение, охраняется чрезвычайно значительным страхом; более того, я могу утверждать, что за страхом кастрации не скрывается никакая более глубокая тайна и никакой иной смысл. Однако этим все же не объясняется замещающая связь между зрением и мужским членом, которая обнаружена в сновидениях, фантазиях и в мифах. Чрезвычайно сильное смутное чувство возникает именно из-за угрозы потерять половой член. Когда из анализа невротика становятся известными детали "комплекса кастрации", и врач замечает его огромную роль в душевной жизни пациента, исчезают последние сомнения в его важности.

Я не посоветовал бы ни одному противнику психоаналитического учения выступать в поддержку утверждения, будто страх перед ослеплением не зависит от комплекса кастрации. Ведь почему в данном случае боязнь слепоты оказалась в самой тесной связи со смертью отца? Почему Песочник каждый раз появляется в роли разрушителя любви? Он поссорил несчастного студента с его невестой и с ее братом, его лучшим другом, он уничтожил второй объект его вожделения — прекрасную куклу Олимпию, и вынуждает его самого пойти на самоубийство накануне его счастливого соединения со вновь обретенной Кларой. Все эти, а также многие другие черты повести кажутся произвольными и неважными, если не учитывать связь страха за зрение и страха перед кастрацией, и становятся понятными, как только Песочного человека заменяет страшный отец, от которого исходит угроза кастрации*.

*Переработка материала фантазией поэта проходила не столь бурно, чтобы нам не удалось воссоздать первоначальный порядок. В детской истории отец и Коппелиус представляют сборный образ отца, разделенный в результате двойственности на две крайности: один, злой отец, угрожает ослеплением (кастрацией), другой, добрый отец, умоляет сохранить ребенку глаза. Более всего затронутая вытеснением часть комплекса, желание смерти злого отца, находит свое отражение в смерти хорошего отца, в которой обвиняется Коппелиус. В более поздней истории жизни студента этой паре отцов соответствуют профессор Спаланцани и оптик Коппола: профессор сам по себе признается фигурой из отцовского ряда, а Коппола фактически идентичен с адвокатом Коппелиусом. Как в прошлом они вместе работали возле таинственного очага, так и теперь они сообща создали куклу Олимпию, к тому же профессора называют ее отцом. Из-за этой двукратной общности их можно расшифровывать как разветвление образа отца, то есть как механик, так и оптик являются отцами как Олимпии, так и Натанаэля. В сцене ужаса времен детства Коппелиус, отказавшись от ослепления малыша, выкручивал ему руки и ноги, т. е. поступал, как механик с куклой. Эта странная черта, которая целиком выходит за рамки представления о Песочнике, вводит в игру новый эквивалент кастрации; правда, она указывает на внутреннюю идентичность Коппелиуса со своим более поздним антагонистом, механиком Спаланцани, и готовит нас к толкованию Олимпии. Эта автоматическая кукла не может оказаться ничем другим, кроме как материализацией феминистской установки Натана-эля по отношению к своему отцу в раннем детстве. Ее отцы — Спаланцани и Коппола — являются лишь новым созданием, перевоплощением отцовской пары Натанаэля; в другом случае непонятное утверждение Спаланцани о том, что оптик похищает глаза Натаниэля, чтобы вставить их кукле, обретает, таким образом, смысл доказательства идентичности Олимпии и Натанаэля. Олимпия — это, можно сказать, отделившийся от Натанаэля комплекс, который противостоит ему в виде личности. Господство данного комплекса выражается в безрассудно навязчивой любви к Олимпии. Мы имеем право назвать эту любовь нарциссической, и мы понимаем, что человек, попавший под ее чары, отходит от реального объекта любви. Однако многочисленные анализы болезни демонстрируют, насколько психологически верно, что зафиксированный на отце из-за комплекса кастрации юноша оказывается не способным любить женщину. Эти болезни не так фантастичны, однако вряд ли менее прискорбны, чем история студента Натанаэля.