Психосинтез. Наона Бичер-Мур - Психотерапевты о психотерапии - Муллан Б.

Наона Бичер-Мур практикует психосинтез в Лондоне.

— Как Вы стали терапевтом?

— У меня очень длинная и сложная история. Я была одной из этих уникальных детей-звезд в Америке. Я вышла на сцену, когда мне было восемнадцать месяцев, и с восемнадцати месяцев до семи лет меня знали как “южную малышку”: я выбивала чечетку и пела — делала то, чем занимались люди в конце 20-х и начале 30-х. Когда я “ушла в отставку”, то стала жить как нормальная южная девочка, поступила в университет, вышла замуж и завела семью.

Три области охватили мою жизнь: театр, психология, религия. Я была и певицей, и танцовщицей, и актрисой, и продюсером. Я работала с Актерской студией в Нью-Йорке в качестве продюсера. С моим первым мужем, Сиднеем Лэниером, мы открыли театр в Нью-Йорке — Американ Плэйс Театр, который существует до сих пор. Это театр, для которого создавали свои пьесы люди, не связанные в театром, — писатели, поэты и т.д. Так все и шло. Когда мне было около тридцати, а ребенку пять, он начал петь, что до смерти меня напугало. Меня ввергло в панику то обстоятельство, что он собирался каким-то образом использовать свой талант. Я даже не осознавала, чего боялась, но это было так сильно, что я подумала: “Мне лучше с кем-нибудь поговорить на эту тему”. И обратилась к фрейдистскому анализу, который тогда был общедоступен. Я прошла психоанализ по Фрейду, затем юнгианский и дидактический анализ. Я приехала в эту страну [Великобританию], чтобы поработать с Анной Фрейд и стать детским психоаналитиком, но я была матерью-одиночкой с маленькими детьми, и стало вполне ясно, что я не могу заниматься этим — работать с детьми с различными расстройствами. Так что я отложила все на будущее.

Итак, я занималась многим другим, а затем переобучилась, когда мне было пятьдесят с небольшим. И причина, по которой я выбрала психосинтез, состояла в том, что в начале 1970-х я ездила в Эсален и училась на лидера групп встреч, у Фрица Перлза — гештальту, у Янова — “первичному крику”. Мне нравилось находиться в группе, я ездила в Штаты и проходила все тренинги, которые там были, затем возвращалась в Англию, но не использовала своих знаний, потому что чувствовала: это были поездки в большей степени для себя самой. Особенно группы встреч. За это я несу полную ответственность... (Смеет­ся.)

Так что я бросила заниматься всем этим. Затем мои друзья из Штатов позвонили мне и сказали: “О, мы нашли такое светило в Италии! Ты должна поехать с нами”. Но я возразила: “Нет”. Я была занята и не хотела уезжать. В конце концов я согласилась поехать в Италию поесть мороженого, потому что люблю мороженое. Этим человеком оказался Роберто Ассаджиоли, и он работал с нами 6 недель и, что еще более странно, — заставлял меня заниматься свободным рисованием. И в результате занятий с ним я стала дизайнером на 10 лет без какого-либо обучения, кроме того моего свободного рисования, которое мне очень нравилось.

Но затем у моего партнера произошел нервный срыв. Я подошла к еще одному моменту, когда надо было что-то решать, и подумала: “Сейчас самое время вернуться и поучиться”. Я пошла в Психоаналитический институт здесь, в Лондоне, и была готова к переобучению — к продолжению работы по Юнгу. Но когда понадобилось выбирать между Фрейдом, Юнгом или Кляйн, я вдруг не смогла примириться ни с одной из этих возможностей. Затем мой друг сказал мне: “Слышала ли ты когда-нибудь о психосинтезе?” Это было как гром средь ясного неба, потому что имело для меня большой смысл, поскольку психосинтез — это способ работы, включающий все классические традиции, но также оставляющий много места и другому. Он известен как психология с душой, потому что включает высшее “Я”.

Таким образом, я стала учиться, когда мне было пятьдесят с небольшим. Сейчас я учу других людей и у меня также есть практика индивидуальной работы. Длинный, но точный рассказ.

— Как бы Вы описали психосинтез?

— Для меня как терапевта, а также как человека, психосинтез — способ работы, дающий возможность подключать любое количество других дисциплин. Мне кажется, если рассматривать другие дисциплины в психологии, они очень сильно зависят от иудейско-христианской традиции, тогда как в психосинтезе можно подключать индуизм, мусульманство, буддизм и любую другую религию. Суть в том, что психосинтез включает высшее “Я”, которое мы рассматриваем как божественное прикосновение. Когда я смотрю на вас как на клиента, то вижу вас как божественное человеческое существо, которое знает о своем пути больше, чем когда-либо буду знать я. Моя работа терапевта состоит не в том, чтобы как-то усомниться в этом. Я должна отражать для вас то, что вы осуществляете в своих жизненных паттернах, так, чтобы вы могли выбрать, меняться вам или остаться прежним.

Это освобождает меня от необходимости помогать вам. Я не могу помочь вам. Единственное, что я в состоянии сделать — это быть настолько ясным зеркалом, насколько возможно. И я использую все мои знания, которые могут оказаться полезными для вас. Для меня психическое здоровье состоит целиком и полностью в способности действовать, а не отвечать на чье-то действие.

Поэтому частично моя работа — фактически, важнейшая часть моей работы — состоит в том, чтобы помочь вам взглянуть на образцы поведения, которые возникли в вашей жизни, независимо от того, хотите вы сохранить их или нет. Останутся ли они полезными.

— Дополнительные концепции?

— Да, две. Самая важная — взгляд на божественность каждого человека и его потенциал. Вторая во многом основана на книге Ассаджиоли “Акт воли”. Она состоит в том, чтобы учиться развивать и уметь использовать волю. Мы воспитаны на викторианской концепции воли, состоящей в том, что мы должны заставлять себя делать что-либо. Система убеждений Ассаджиоли состоит в том, что воля — это избавление от старых связок и начало нового выбора. И в том, как развивать такой дар. Он рассматривает волю как нечто, что приходит. Это трансперсональное качество, очень похожее на любовь, которую нужно развивать.

— С какими клиентами Вы работаете?

— Я работаю с разными людьми. И с детьми, обычно с особо одаренными в какой-то области. Моему самому младшему клиенту на данный момент шесть лет, старшему — 83. Ко мне приходят в основном люди, находящиеся в кризисе, нуждающиеся в той или иной стабилизации. Кризис может заключаться в расстройствах, связанных с питанием. Шестилетний ребенок очень одарен, и ему трудно найти свое место среди других людей. Итак, моя работа с ним состоит в том, чтобы помочь ему понять, что он хорош такой, какой есть, но должен жить как все другие люди. И это действительно открытие для ребенка его способностей. С 83-летней женщиной как раз наоборот. Я помогаю ей понять, что не нужно больше вставать каждое утро в 7.30 и вести ту жизнь, которую она вела. Ей пришло время осознать свою жизненную мудрость и начать быть, а не делать.

Кроме того, я много работаю с бизнесменами. Работа с ними обычно начинается с кризиса среднего возраста: “Я сделал все, что мог, что мне осталось теперь?” И до нахождения способов преодоления страха смерти, работы с фрустрацией. И еще мне приходится сталкиваться с расстройствами питания у женщин.

Как терапевт, двигаясь по жизни, я восстанавливаю определенные части моего прошлого. Лучше работаю с людьми, которые связаны с ним. Я сейчас все больше и больше имею дело с актерами, и эта работа касается отделения актерских ролей от их реального “Я”, способности восстановления того, кто они на самом деле, когда не играют. Среди моих клиентов два или три писателя. Здесь возникает проблема одиночества художника, чувство фрустрации, незащищенности и обнаженности, приходящее в процессе работы, к которому потом возвращаются и иногда понимают его, а иногда и не понимают.

Кроме того, я работаю с группой очень ярких людей, на которых сказались годы университетских занятий. Они прошли через наркотики, алкоголь, и тот, кто выжил, должен примирить свою жизнь с тем, что осталось, а это нередко ощущение серости: они больше не наверху. Необходимо попытаться восстановить некоторое ощущение ра­дости.

— Бывает ли, что Вы отказываетесь работать с людьми?

— Да. Мне не нравится отказывать клиентам, но кто-то сказал, что ваш разум может лгать, а кишки — нет: встречаются люди, с которыми я говорю и понимаю, что я не тот человек, который может помочь им. Это высокомерие — чувствовать, что можно работать со всеми. И у меня хранится список специалистов, живущих в различных частях Великобритании, в частности, Лондоне, которых я могу порекомендовать клиентам. Я всегда говорю: если они не удовлетворены, то могут вернуться, поскольку пойти к терапевту — очень смелое решение. Я не хочу расстраивать их, но также знаю: некоторым я просто не подхожу.

— Заключаете ли Вы какой-либо договор с пациентами, когда они впервые приходят к Вам на прием?

— У меня есть листок, который я даю людям и который с удовольствием дала бы вам. Он объясняет основные принципы терапии. В основном я просто нахожусь рядом с пациентом и выслушиваю, что они ожидают от меня. Я говорю многое из того, что уже сказала вам: моя работа не в том, чтобы помогать им или сделать так, чтобы им стало лучше, но я стремлюсь помочь им увидеть, что они делают. И выбор за ними. Фрустрация нередко возникает, когда работаешь с человеком и наблюдаешь, как он подходит к тому моменту в своей жизни, когда он может сделать выбор, и видишь: он не собирается выбирать.

Но я должна уйти от этого, поскольку попадаю в такую ловушку только тогда, когда ориентирована на достижение конкретного результата. Я не могу позволить себе подобную слабость, потому что не провожу лечение. Мои навыки могут быть полезны, но излечиваю не я.

— Что происходит, когда человек обращается к Вам?

— Если вы приходите ко мне, например, с достаточно простой проблемой, я всегда договариваюсь с вами о шести сессиях. По окончании их мы пересматриваем соглашение. Я обязуюсь работать с вами так долго, как вы захотите, или до тех пор, пока будете чувствовать необходимость работы. Но я также хочу, чтобы вы имели возможность выбора: вы можете уйти, скажем, через шесть недель. Если терапия бесполезна. И это основано на моем собственном пятилетнем опыте ежедневного пребывания на кушетке — я не то чтобы жалею об этом времени, но это не то, что я предпочитаю делать.

Итак, я буду работать с вами в течение шести сессий, и затем еще шесть, чтобы посмотреть, что изменилось в разрешении вашей проблемы, какой бы она ни была: находите ли вы нашу работу полезной, чувствуете ли, что работа закончена. С некоторыми людьми я работала всего в течение шести сессий; с некоторыми — два или три месяца. Это на самом деле сильно зависит от того, какой была проблема. Я встречалась с клиентами и по пять лет.

Я использую множество техник. Например, активное слушание: просто слушать, переформулировать, отражать — так, чтобы человек слышал, что говорит. Простейшая вещь, которую я использую. Или еще — направленное воображение...

— Не могли бы Вы объяснить поподробнее?

— Активное слушание — это слушание и повторение. Так, вы говорите мне: “И тогда мой муж взорвался”. Я отвечаю: “Я слышу: вы сказали, что ваш муж взорвался. Не могли бы вы рассказать по­подробнее, что вы переживали при этом. Как он взорвался? Что он сделал?”

Отражение очень похоже на эту технику, но, повторяя и начиная помогать, вы действуете почти подобно экрану телевизора, но вербально. Далее, воображение. Существуют различные способы использования образа. Если, например, человек работает со мной и говорит: “И когда мой сын произносит это, у меня появляется такое ужасное чувство в желудке”, я иногда предлагаю: “Закройте на минуту глаза, и пусть у вас возникнет образ этого чувства в вашем желудке”. Мой пациент может увидеть осьминога. “Не поговорите ли вы с осьминогом и не спросите ли его, что ему нужно? Он что, напуган? Что происходит с осьминогом? Просто начните говорить с осьминогом”. Вот один из способов использования образа.

Другой способ. Например, человек боится выполнять новую работу. Он приходит ко мне и говорит: “Я собираюсь завтра приступить к новой работе и чувствую ужасный страх”. Мы рассматриваем этот страх, и затем я могу попросить: “Закройте глаза, и давайте совершим маленькое путешествие”. Я предлагаю клиенту представить себя на морском побережье: “Слышите волны, видите волны? Есть ли там птицы, чувствуете ли вы песок под ногами, ощущаете ли вы запах моря?” У нас у всех есть пять чувств. Я могу сказать: “А сейчас вы видите, как кто-то идет к вам. Можете ли вы получить четкую картинку того, как он выглядит? Это человек, который заботится о вас, прекрасно вас понимает и у которого есть для вас подарок. И подарок поможет вам завтра в вашей работе. Так что не задавайте этому человеку вопросы, просто получите подарок, осознайте, что получаете его. Говорите о том, что может означать его дар, если вы не понимаете этого”. После того, как подарок получен, вы делаете так, чтобы клиент проделал упражнение с припоминанием пяти чувств, а затем вернулся. И рассказал вам, что он испытал. Этот способ помогает человеку войти в контакт с тем, что ему нужно для того, чтобы обладать достаточной энергией или силой для встречи завтрашнего дня.

Еще один способ использования образа. Следует сказать: “Хорошо, вы получаете образ, и этот образ — осьминог. У меня есть бумага и ручка. Нарисуйте его и посмотрите, что вы почувствуете при этом. Взгляните на него и смотрите, что он значит для вас”. Поэтому у меня все время наготове бумага и ручка. Я использую рисование, воображение, просто слушание, присутствие вместе с людьми. Нередко в работе мне помогают игрушки. И вот там, видите, у меня поднос с песком. Время от времени мы играем в песок, когда люди “застревают” и действительно не знают, что происходит, не могут выразить, что происходит. Тогда я разрешаю им поиграть в песочнице. Я использую это очень просто: позволяю им играть в песок, а потом прошу рассказать мне историю о том, что происходит в песочнице.

— Не могли бы Вы объяснить поподробнее?

— Терапия, использующая игру в песок, заключается в использовании коробки с песком размером два на один фут. Это ограниченное пространство, в котором создается ощущение безопасности. На полках у меня две или три сотни различных объектов — от животных до деревьев, церквей, ангелов, ведьм, мотоциклов, пиратов. Любой маленький предмет, который я могу найти. Я собираю их по всему миру, и люди просто дают их мне. Кроме того, у меня есть природные объекты — камни, небольшие кусочки древесной коры, ракушки и т.д.

Итак, суть терапии “игра в песок” заключается в том, чтобы человек подошел и взял предметы, которые его больше всего привлекают. И положил их в песочницу. Когда клиент почувствует, что закончил с песочницей, — у него там есть все, что ему нравится, — я говорю: “Есть ли что-то, что вы хотели бы изменить? Вам все нравится?” Потом прошу: “Теперь расскажите мне историю, начните с когда-то, давным-давно”, и пациенты рассказывают мне историю, что им “рассказала” песочница. Потом, когда они заканчивают, я спрашиваю: “Довольны ли вы теперь или хотите что-нибудь изменить?” Предметы нередко заменяются, и тогда изменяется и история.

Цель работы с образом, игры в песочнице и отражения состоит в том, чтобы помочь людям сделать явным то, что было скрыто. Многие из нас знают, что у нас имеется какая-то весьма определенная проблема, но не могут ее выразить. Так что вот каковы те способы, которые я применяю. Я использую даже чучела животных, видите, на диване их полно. Иногда у моих клиентов животные разговаривают друг с другом, или же они сами беседуют с ними.

Один из основных моментов работы в психосинтезе — работа с субличностями. Очень легко разобраться, был ли у человека когда-нибудь внутренний конфликт. Одна часть его как бы говорит: “Думаю, я съем шоколадку”, а другая часть возражает: “Знаешь, это глупо: ты не хочешь шоколадку”. — “Я хочу” — “Нет, не хочешь”. Элементарный пример, но есть и более сложные случаи. Существуют части нашей личности, которые пребывают в конфликте друг с другом, и когда я работаю с людьми на длительной основе, то часто провожу работу с субличностями. Конфликт становится более интенсивным, и клиенты увязают в нем. Плохо, что они увязли, но хорошо, если они начинают слышать два разных голоса. Я сижу в третьем кресле и могу помочь услышать эти два голоса. Вот еще одна техника, которой я пользуюсь.

Но у меня есть ощущение, что я не делаю ничего особенно отличного от того, что веками делали священники, раввины, врачи, семья, мудрые люди. Я, может быть, просто владею большим количеством техник, но для меня лечение состоит в том, чтобы просто присутствовать. Когда я учу людей и провожу супервизию, то всегда говорю: “Если вы хотите понять, что делать с клиентом, встаньте и выйдите из комнаты. Подумайте об этом вне кабинета, а потом возвращайтесь, поскольку ваши клиенты будут знать, что вы ушли. Тогда мы не будем продолжать эту ужасную манеру поведения, которая свойственна родителям, говорящим: “Да, да, конечно, я слушаю”. На самом деле они ничего не слушают.

Для меня реальное лечение состоит в том (хочу выделить и повторить свою мысль), чтобы быть рядом с другим человеком. В этом и заключается обучение, именно этому люди учатся три года — развивать способность сосредоточиться и уходить от своего Эго, своего собственного “Я” с тем, чтобы присутствовать.

— Перенос...

— Это неизбежно, но глубина его зависит от психологической осведомленности клиента. Очень важная часть процесса исцеления. Поскольку, если терапевт не ваш друг, то кто же тогда ваш друг, если терапевт не может быть на вашей стороне? Так что когда вы спрашиваете: “Есть ли люди, с которыми я не могу работать”, я отвечаю: “Это люди, по отношению к которым у меня не будет положительного контр­переноса, а мне этого не хотелось бы. Я могу уважать их и думать, что они прекрасные люди, но уже не будет того общения, которое так важно.

Глубина переноса во многом зависит от длительности работы с человеком, и я в шутку говорю: когда клиент думает, что вы замечательный человек, это не перенос, это реальность. Когда он думает, что вы плохой и ни на что не годитесь, вот это перенос. (Смеется.) Но я знаю, есть и то, и другое. А также и вариант изменения, когда клиент просто некоторое время думает, что вы замечательный и божественный, а затем, по мере того как он изменяется и восстанавливается, он начинает видеть в вас обычного человека.

— Какие люди становятся хорошими терапевтами?

— Терапия — это форма искусства. Аналитик ли вы, психиатр или консультант, я думаю, существуют люди, которые обладают даром присутствовать рядом с другими. Это известно как харизма, как сценическое перевоплощение, есть некое врожденное качество, которое вы не можете привить человеку. Можно научить человека техникам, научить его быть хорошим консультантом, но хороший терапевт — это искусство.

И еще раз повторюсь: для меня самое важное качество — просто присутствие. Вот почему терапевту необходимо самому проходить терапию, проходить супервизию, ему нужно расти и учиться, и кроме того, нельзя иметь зашоренное видение. Необходимо ходить в театр, читать романы, быть связанным с искусством, следить за наукой, понимать кое-что в медицине, иметь возможность направлять своих клиентов (если нужно) к врачу, для того чтобы понять, что физически с ним происходит. Следует вести разностороннюю жизнь и не замыкаться на терапии.

— Какими качествами обладает “врожденный целитель”?

Прежде всего — любопытством. Настоящие целители честно интересуются людьми. Они врожденные детективы. Они хотят знать, что происходит. Как люди делают что-то, почему и когда. Иногда я думаю, что это как картинка-головоломка с недостающими кусками: интересно и радостно находить кусочки информации, которые должны попадать в какое-то определенное место. С этим любопытством и этим качеством детектива приходит способность уходить от себя — я не имею в виду высшее “Я”, я говорю про свое Эго — и реально присутствовать с человеком. Тем же самым качеством обладают ученые и художники, которые хотят экспериментировать с цветом или звуком, или, например, как вы, с пленкой или с чем-то еще. Это ощущение возбуждения.

— Помогают ли терапевтам в работе их собственные “страдания”?

— Я не знаю никого, кто прожил бы жизнь без тяжелых испытаний, и я верю в раненного целителя. Я думаю, мы часто лечим свои собственные раны. Каждый раз мне приходит в голову фраза: “Никогда не критикуйте человека, пока вы не прошли милю в его ботинках” (ее говорил мне мой дедушка, когда я была очень маленькой). Я, возможно, не хожу в таких же ботинках, но нередко иду по похожему пути, так что моя реакция сопереживания человеку очень важна, как и мой жизненный опыт. Мне не нужно подвергаться изнасилованию, чтобы понять насилие, поскольку насилие обладает огромным разнообразием оттенков.

Но я должна уметь входить в контакт со своей собственной болью, чувствовать свои собственные раны, чтобы сопереживать ранам другого человека. Ответила ли я на ваш вопрос?

— Проходит ли большинство клиентов аналогичные стадии, работая с Вами?

— Думаю, это опять же зависит от конкретного клиента. У меня были клиенты, с которыми я работала довольно долго. Вспоминаю случай, который приходит мне в голову. Эта женщина была совершенно одинока и никогда не имела никаких отношений. Она всю свою жизнь за кем-нибудь ухаживала — за другими людьми. Но у нее никогда не складывалось никаких настоящих взаимоотношений. У нас был довольно длительный период терапии, когда она прошла все стадии переноса. Это была клинически очень интересная работа.

В некоторых случаях — до окончания — я не могу увидеть точно переходные этапы. Недавно я работала с человеком, который находился в довольно глубоком духовном кризисе. В связи с тем, что испытал несколько любовных переживаний, которые произошли все одновременно. Теперь он уже прошел это и видит, что ему необходимо для интеграции.

Другие случаи не так просты, потому что люди делают два шага вперед и один назад. Особенно это заметно в работе с расстройствами питания и с детьми (под детьми я понимаю молодых людей). Все это требует подробной и длительной работы. Следует набраться огромного терпения с обеих сторон, потому что это явление не может быть категоризировано.

— Насколько Вы эклектичны?

— Очень эклектична. Ассаджиоли был фрейдистским аналитиком и другом Юнга. Они некоторое время вместе работали, так что мне трудно сказать, что и когда я использую. Хотя нет, не трудно. Посмотрим, минуточку. (Пауза.) У Юнга я научилась основываться на интуиции, и временами я знаю, что мне надо остановиться и подождать, а не отвечать сразу. (Пауза.) Один из психиатров, с которыми я иногда работаю (когда нужно лечить клиента медикаментозно), порой чувствует, что работа, которую мы делаем, весьма опасна. Он чувствует, что работа с образами эффективна, но если используется не так или не теми людьми, то бывает очень деструктивной. Можно то же самое сказать и о классическом психоанализе. Я знаю человека, который проходит психоанализ в течение 22 лет, и каждый день ходит к человеку, которого зовут, кажется, доктор Кафка. Этого достаточно, чтобы заставить вас немного занервничать. (Смеется.) Можно сказать, что это некорректная работа.

Доктор Ассаджиоли сказал: “Попробуйте сделать это так, как я, и у вас ничего не получится”. Вам нужен набор инструментов, заполненный до отказа всем, что вы только можете достать, и следует быть настолько хорошо обученным, насколько это возможно, продолжать совершенствоваться и учиться, для того чтобы помогать людям, быть с людьми и хорошо отражать. Я верю именно в это и не считаю, что всем и каждому необходимо лежать на кушетке пять дней в неделю. Совершенно не обязательно каждому приходить три раза в неделю. Некоторым необходимо. И, слава Богу, доступно. Но это — для людей, которые нуждаются в стабилизации во время жизненного кризиса. Кто-то же должен сказать: “Вы правы, вы правы, вы совершенно правы, и теперь каков выбор? Как это помогает вам быть жертвой и продолжать считать, что виной всему обстоятельства? Что вы получаете от этого?”

— Не могли бы Вы пояснить аспект “синтеза”...

— Мы делаем то, что называем работой “сверху вниз, снизу вверх”. Карта психосинтеза оформлена как яйцо. Верхняя треть — сверхсознание, или высшее сознание; средняя полоса называется срединным сознанием и внутри нее есть круг — поле сознания, именно здесь мы все живем: нижняя треть яйца — нижнее бессознательное. В теории психосинтеза считается, что высшее “Я” находится как внутри, так и вне яйца. Оно связано с бесконечным коллективным бессознательным. В этом “Я” находится то, какими мы можем быть, кем мы можем быть, весь наш потенциал. И ощущение самих себя пытается внедриться в наше поле сознания, чтобы помочь нам стать тем, кем мы можем быть. Как будто бы сверху спускаются помогающие нам качества — любовь, воля, сила, спокойствие — то, что необходимо.

Но все это не может проникать прямо в поле сознания без соприкосновения с нижним бессознательным. Теперь в большинстве областей работы в психологии люди проводят много времени, углубляясь в нижнее бессознательное, и не интегрируют его. Интеграция занимает много времени. На нашей карте мы считаем, что вы никогда не можете соприкоснуться с чем-то внизу, что не отразится наверху. Так что вы работаете с обеими областями. Задача в том, чтобы интегрировать их в поле сознания.

Итак, когда работа происходит в поле сознания, иногда вы обнаружите две субличности, которые немедленно столкнутся — они не могут быть интегрированы. Но затем вы начинаете работать с ними. Иногда у вас слишком много энергии, идущей от трансперсонального (духовный кризис), и у людей проявляются все возможные виды психических расстройств, потому что они находят так много всего, с чем надо справиться. У них иногда возникают галлюцинации, иногда предвидение, иногда бессонница, огромное количество энергии. Потом затрагиваются фрагменты из детства и нижнего бессознательного, много забытых и незабытых структур. Суть в том, чтобы удержать их до того момента, когда они смогут начать интегрироваться в поле сознания. Иногда это довольно длительный процесс, а иногда он занимает две недели.

— Получается, Ассаджиоли опередил Маслоу?

— Да, во многом. Это в определенном смысле фрустрация, потому что новые книги, которые я читаю (например, Томас Мур “Забота о душе”, “Забота о душе в отношениях” и т.д., Станислав Гроф, да и некоторые другие) использовали теорию психосинтеза, при этом не оказывая ей должного уважения. Это не беспокоило Ассаджиоли. Он очень точно выразился в конце своей книги: “По этому поводу должно проводиться больше исследований. Яйцо само по себе не имеет четких линий, линии открыты, так что все может входить и выходить, втекать и вытекать”.

Вам, вероятно, известно, как Юнг однажды заметил: “Слава Богу, что я Юнг, а не последователь Юнга”. Это было сказано о конкретизации его идей. И Ассаджиоли настаивал на том, что подобное не должно произойти. Это и сила психосинтеза, и его слабость, потому что в данной области не слишком много литературы, и его не так-то легко определить конкретнее, чем определяю я. Просто потому, что для этого должно быть проведено так много работы, и изменения входят как новое осмысление.

— Полагаю, когнитивно-бихевиоральный подход для Ваших клиентов не очень полезен?

— Иногда очень полезен. Как и нейро-лингвистическое программирование. Это зависит от того, что каждый человек настолько индивидуален, что чем большими способностями вы обладаете, тем больше вам доступно, чтобы помогать своим клиентам.

— Дотрагиваетесь ли Вы до пациентов?

— Опять же, все зависит от клиента. Я никогда не дотронусь до клиента без его разрешения. Но я, конечно, обнимала и буду часто обнимать клиентов в конце сеанса, потому что я такая. Я родом из Южных штатов США, и я тактильный человек. (Смеется.) И все мои клиенты знают это. Я предупреждаю их заранее. Есть люди, до которых я никогда не дотронусь. Это клиенты, чьи границы нужно очень аккуратно соблюдать, особенно работая с человеком, который пережил насилие. Я очень осторожна.

Я использую много гештальт-техник. Когда людям нужно выразить гнев, они могут колотить какие-то вещи. Я также советую клиентам дома избивать матрацы. Или вот прополка сорняков в саду — это здорово. Особенно это рекомендуется тинэйджерам, которым надо выразить гнев.

С бизнесменами я часто выхожу играть в игры с ракетками, например, в сквош, чтобы их гнев находил физический выход. Мы не используем телесные техники как самостоятельные, но проводим телесный тренинг с нашими студентами и с некоторыми клиентами, которые должны были пройти регрессию и затем двинуться вперед. И я держала людей в своих объятиях. Но когда я обучаю людей, то всегда говорю, что очень важно осознавать: вы делаете это не для себя, а для блага клиентов. Так что я очень осторожно отношусь к физическому контакту, если чувствую, что это только для меня, а не для клиентов.

— Существуют определенные типы клиентов, с которым Вы особенно хорошо работаете?

— Когда я начинала, то обычно работала с анорексиями и булимиями. Теперь у меня есть специалисты, с которыми я провожу супервизию и к ним направляю таких клиентов. В данный момент я работаю всего с двумя клиентами с анорексией. Работа идет очень тяжело, я устаю. В некотором смысле, она разрушает душу и может быть очень болезненной. Необходимо постоянно отключаться от самой себя. Мой собственный процесс, связанный как с возрастом, так и с опытом работы, я могу описать сейчас больше как “прогулки с людьми”. Иногда я впереди них, иногда рядом с ними, изредка они впереди меня. Я как бы пускаюсь с клиентами в их путешествие. Сейчас больше, чем когда-либо. И чаще работаю с мужчинами, чем с женщинами, причем с пожилыми. Нет, это не вполне верно, я и с молодыми людьми много работаю. По мере того как я восстанавливаю свое собственное тело, разум, чувства, опыт, возраст и жизненный опыт, люди, приходящие ко мне, некоторым образом соответствуют этому.

Я очень забочусь о своей квалификации, так что я аккредитованный консультант Британской ассоциации консультирования (БАК), а также являюсь членом Британского совета по психотерапии. Кроме того, я член различных других профессиональных организаций. Полагаю, уважать эти организации важно. С глубоким сожалением и почти смущением я отказываю пяти-семи клиентам в неделю. Все они узнают обо мне друг от друга, из уст в уста. Как я сказала сегодня утром своему мужу, я почти боюсь идти куда-либо и говорить что-то, поскольку каждый раз все больше желающих прийти. У меня все заполнено. При этом всегда есть кто-то, кто прорвется ко мне, и если ему это удается, я точно понимаю: мне нужно увидеть этого человека.

А мой муж говорит: “Тебе стоит работать с тремя клиентами в день и оставить один выходной”. Но я боюсь, что не придерживаюсь данного правила: обычно у меня от четырех до шести клиентов в день. Я стараюсь, чтобы их было не больше четырех, но иногда не получается. И я сейчас начала создавать систему работы с детьми и провожу супервизию группы молодых терапевтов, работающих с детьми, так что детям отказывать я не могу.

— ... Фрейдистские 50 минут?

— Нет, я начинала с полутора часов. Я работаю час, иногда 1 час 15 минут, иногда немного меньше. Но почти всегда не меньше.

— Как Вы понимаете, что Ваша работа эффективна?

— Я сразу вспомнила одну молодую женщину, с которой работала. Она была из семьи, где никто не мог построить длительных отношений. И она испытывала глубокое сожаление и печаль. Женщина хотела иметь отношения. Полагаю, мы работали около трех месяцев, когда моя пациентка сказала, что чувствует себя более уверенно относительно некоторых важных жизненных моментов и была готова прекратить работу, зная, что может вернуться в любой момент. Следующее, что я о ней слышала, это то, что она нашла мужчину, сейчас замужем и вполне счастлива. Я люблю хэппи-энды. С тех пор она несколько раз звонила мне и спрашивала: “Не поработаете ли вы с этим человеком, с тем человеком, не встретитесь ли вы с таким-то?” С ними, вероятно, не будет таких хэппи-эндов, но это очень простая жизненная история, которая приятна для меня. Я знаю, что работу, которую мы сделали вместе, моя пациентка не смогла бы проделать одна, просто потому, что многое в работе касалось моделей поведения, связанных с ее семьей.

Один из лучших примеров работы, которую я делала, состоял в помощи одинокой женщине. Она согласилась взять двух кошек, и кроме того, мы поговорили о бихевиоральной терапии. У нас была “Кухня для одного” и “Кухня для двоих” Делии Смит, и в конце пролонгированной терапии мы обсудили покупку бокалов для вина, как покупать черри, как развлекаться и что стоит говорить людям, когда они приходят, и т.п. Это для меня была очень трогательная работа. Теперь моя бывшая пациентка очень хорошо справляется с жизненными ситуациями.

Я работала с одной молодой женщиной, архитектором, которая была очень несчастна и начала заниматься свободным рисованием (это еще одна техника, которую я иногда использую). Теперь она художник, больше не занимается архитектурой. И вполне хороший художник. Ее жизнь изменилась, потому что она решила покончить с делом, которым занималась только ради удовольствия своих родителей, и стала более свободной.

— А неудачи?

— Конечно, они бывают. Одна женщина, с которой я работала и смогла вытащить ее из ситуации замкнутости в своем одиночестве, она начала выходить из него. Возникла возможность пойти посидеть в кафе и выпить чашечку кофе, появились друзья, а затем она очень испугалась и снова вернулась к старому поведению. Это разочаровало, расстроило и очень опечалило меня. Но тогда это был ее выбор.

Вот что я имею в виду, говоря о необходимости отсоединяться от результата. Поскольку женщина могла увидеть, что нужно было сделать и какие шаги следовало предпринять, она просто решила не делать этого, вернулась к старому: “Это не страх неизвестности, это страх выйти за пределы известного”. Так что она предпочла остаться с известным, хотя и в тупике.

— Вы хотите сказать, психическое здоровье касается автономии?

— Выбор, это касается выбора.

— А психически нездоровые люди...

— Продолжают реагировать. Работа начинается с точки, в которой нет выбора, и мы все начинаем работать с точки, в которой нет выбора, потому что ни один из нас не совершенен, и мы не можем сделать выбор без осознания. Суть терапии как раз в том, чтобы все больше и больше осознавать, кто я есть, почему я веду себя так, когда и как делаю это, и затем выбрать, хочу ли я поступать таким образом.

— Осознаете ли Вы, как изменения в Ваших клиентах могут повлиять на их партнеров?

— Таково мое убеждение, и я говорю моим клиентам: “Да, по мере того как вы меняетесь, это будет оказывать влияние на всех людей, окружающих вас. Изменяясь, вы предоставляете им возможность изменяться. Но тот период, когда вы меняетесь, не будет для них приятным временем. Если между вами и ними существует хорошее соответствие, а потом вы начинаете меняться, им это не понравится — будь это ваш муж, дети или кто-либо другой”.

Я убедилась в этом на своем личном опыте. Когда я начала переобучение, моему мужу, прагматику, спортсмену и бизнесмену, было очень трудно. Ему вообще это не нравилось, и у нас были довольно трудные времена, когда он был так несчастлив со мной. Я должна была придерживаться идеи, что такова правда, и у нас появилась такая шутка: он обычно говорил всем, что я учусь на физиотерапевта. Его хороший друг, натуралист Питер Скотт, как-то пришел к нам, и Бичер сказал: “Нан учится на физиотерапевта”. Питер обрадовался: “О, а у меня болит шея!” Бичер успокоил его: “Она работает только с головами”... (Смеется.)

Вскоре после этого, на вечеринке, кто-то подошел ко мне: “Если ты действительно занимаешься тем, что сказал твой муж, то мне нужно встретиться с тобой”. И я спросила: “Да, а что он сказал?” Но этот человек упорствовал: “Нет, ты скажи мне, что ты делаешь?” И я ответила: “Нет уж, скажи мне, что он тебе рассказал”. И он изрек: “Что ты работаешь с людьми в кризисе и помогаешь им обрести устойчивость”. Так что некоторым образом — я никогда ему этого не говорила — мой муж сам дорос до этого. Он и теперь точно не знает, чем я занимаюсь.

— Кто-то сказал, что терапия — это духовное занятие...

— Я уважительно отношусь к этим словам. Полагаю, относясь к каждому человеку как к божественному созданию, я сохраняю в вас и солнце, и тень. Так что я не могу выносить морального суждения, потому что иногда тень сильнее солнца.

— Как проявляется в Вашей работе “трансперсональное”?

— Когда я работаю с человеком, то стараюсь выяснить, что пытается проникнуть к нему из его трансперсонального. Какое качество сейчас проявляется в его жизни. Это может быть доверие, власть, любовь — разные вещи. И как клиент блокирует их. Например, я работала с человеком, который начинал соприкасаться с собственным ощущением силы. Он был сильно привязан к состоянию маленького мальчика. И это служило ему: пока ты ребенок, не нужно быть взрослым. Вдруг в его жизни произошел перелом, и ему пришлось брать на себя ответственность как взрослому, а это означало соприкоснуться со своей силой. Работая со мной, он вдруг впервые почувствовал ее. Для меня это трансперсональное Это значит смотреть, как человек борется неделями и находит 38 способов не делать этого, но в конце концов, встретившись с данным обстоятельством лицом к лицу, он говорит: “Да, мне нужно сделать и усвоить это”. Изменения в клиенте происходят даже физически. Вот в чем состоит для меня трансперсональная часть работы — сделать скрытое явным.

— Во что должны верить студенты-терапевты, если они утверждают, что верят в трансперсональное?

— Они должны верить в то, что человек — нечто большее, чем просто тело, чувства и разум. Если вы верите, что человек — всего лишь примат и состоит только из тела, чувств и разума, вы исключаете транспернальное. Юнг, конечно, шел в данном направлении и во многом отразил подобные взгляды в своей собственной системе убеждений. Некоторые последователи Юнга согласны с ним, а другие этого не принимают. Последователи Кляйн и фрейдисты, а также многие бихевиористы не верят, что человек есть нечто большее.

— Можем ли мы поговорить об этических проблемах?

— Я очень хорошо знакома с этическим кодексом. В психосинтезе мы учим и принимаем этический кодекс БАК, также как и этический кодекс БСП. И они очень похожи. Я иногда выступаю в роли судьи в этических спорах. Я полагаю, здесь вступают в силу мои собственные убеждения. Я действительно считаю, что трудно понимать и прощать людей, которые предают этический кодекс. Уважение к клиенту крайне важно.

— Может ли регистрация повлиять на творчество?

— Я вполне понимаю, что такое творчество, и в своей работе нередко использую игрушки и игровую терапию, клиенты слушают юмористические записи, я рекомендую различные книги — от Джеральда Даррела до Платона, провожу всякую библиотерапию, но наступает момент, когда уважение к человеку крайне важно. И опять, я думаю, если терапевт делает что-либо для своей собственной выгоды, а не ради клиента, это уже злоупотребление. Конечно, мы все совершаем ошибки, все периодически принимаем не очень умные решения, но между этим и этическим кодексом есть разница.

— “Сгорают” ли терапевты?

— Я с предубеждением отношусь к сгоранию. Думаю, терапевты, которые сгорают, безответственны. Это глупо. Вот почему я говорю, что нельзя быть зашоренным. Один из важнейших уроков, которые я получила, состоит в следующем: когда я прекращаю работу, я читаю детективы и дурацкие романы, смотрю бестолковое телевидение, хожу смотреть тупые фильмы, потому что у меня возникает психическое несварение, если я этого не делаю. Известна фраза Джонатана Миллера из книги “За чертой”: “Я хожу в театр не для того, чтобы смотреть насилие, инцест и убийство, это я достаточно получаю дома”. Просто невозможно работать и полностью быть с человеком, даже четыре часа в день, и после этого не уставать.

Когда я отдыхаю, то занимаюсь различными вещами. Я довольно много преподаю за границей — в Швеции и Голландии; это для меня отдых. Потому что я люблю аэропорты, где можно посидеть и помечтать или уставиться в пространство. Нет телефонных звонков, никто ничего не делает. Мне нравится оставаться одной в гостинице. Это отдых, и кроме того, я веду групповую работу. Так что я работаю на различных энергетических уровнях. Один раз в неделю я стараюсь ходить в детскую остеопатическую клинику. Во вторник во второй половине дня я работаю с остеопатом по имени Стюарт Корт, который учит других молодых остеопатов. Они приглашают меня в основном для работы с аутичными детьми. Просто я пытаюсь разнообразить свою деятельность. Когда нет тренингов по выходным, я уезжаю в деревню со своим мужем — у меня муж, четверо детей и восемь внуков, и они помогают мне оставаться в здравом уме.

— Ваш взгляд на “синдром ложной памяти”?

— На это у меня есть определенный фрейдистский взгляд. Фрейд заметил: “Не бывает лжи”, и неважно, что говорит вам клиент: это его правда. И я придерживаюсь данной точки зрения, верю, что это правда. У меня были клиенты, которые говорили совершенно невероятные вещи, и я знала, что это неправда, но это была их правда, и не мне судить. Моя работа состоит в том, чтобы помочь им интегрировать и научить видеть, что за ними стоит.

Теперь конкретно о синдроме ложной памяти. Я не согласна, когда клиент общается с родителем, потому что в любом случае не говорят с реальным родителем. Когда вы работаете с человеком, который был подвергнут насилию — случилось насилие или не случилось, — он общается с внутренним родителем. Вот кто им нужен, чтобы разобраться с их проблемой. Так что я никогда не порекомендовала бы кому-либо пойти к родителям и обвинять их в чем-то.

— Думаете ли Вы, что британцы особенно настроены против те­рапии?

— Я из Южных штатов США и в Великобритании всегда чувствовала себя дома, потому что на Юге вы всегда говорите одно, а имеете в виду другое. У вас есть то, что я называю стилем жизни японской чайной церемонии. Но я помню, когда группа из Эсалена впервые приехала в Англию в 60-х, они пришли с предубеждением и предрассудками: “О, британцы так скованны, они ничего не поймут”. Я сказала: “Будьте осторожны: если вы влезете в это, кто будет заниматься дворецкими?” (У домов стояли дворецкие, потому что никто не знал, что собиралась делать эта сумасшедшая группа. Я спросила: “Кто будет заниматься ими?” Никто не подумал об этом, так что ими занялась я. Я говорила: “Теперь ложитесь на пол, мы немного займемся глубоким дыханием”. Все они ложились на пол. Я сказала: “Если попросить всех снять одежду, они сделают это. Они шокируют, потому что британцы очень открыты, если доверяют вам”.

Американцы — специалисты в области оказания первой помощи. Говорю это как американка. Они все делают быстро, им нравятся быстрые подъемы, не нравится спускаться на землю и всерьез заниматься реальными вещами. Британцы, напротив, все делают обстоятельно. И мне кажется, важно всегда иметь с собой своего циника в этой работе — так же, как и везде. Потому что циник помогает вам различать шарлатанов. Циник — тот, кто откровенно признается: “Это мне не подходит”.

— Стоит ли детям в школе обучаться “эмоциональной грамотности”?

— Да, и я расскажу вам про одну замечательную вещь, которая сейчас происходит. В Лондоне существует нечто, называемое “Место, чтобы быть”. Там есть замечательная женщина, которая придумала все это, ее зовут Камила Батманжелидж. Специалисты-терапевты ходят в школы, у них есть особая комната. Туда приводят различных консультантов для работы с детьми. Они находят в школе детей с эмоциональными нарушениями и отправляют их раз в неделю работать с этими консультантами. Таким образом медленно прививается эмоциональная грамотность, и это здорово. Я провожу супервизию с некоторыми молодыми консультантами, которые занимаются этим, и подобный способ введения в школе чего-либо не представляет опасности. Это необязательно должно входить в программу, но может стать частью наших действий. Полагаю, это важно.

— Что Вы думаете по поводу оплаты?

— У меня нефиксированная оплата, и причина, по которой я это делаю, состоит в следующем: я чувствую, что терапия не должна быть классово ориентирована. Так что я беру с десяти процентов моих клиентов очень низкую оплату. Под низкой оплатой я имею в виду 1—3 фунта. Я не хочу оказаться в ситуации, когда стану работать только с богатыми людьми и элитой. Откровенно говоря, это оскорбительно. Понимаю, почему люди делают это: если вы тратите 40 000 фунтов, чтобы получить образование, нужно же каким-то образом вернуть их.

Кроме того, я считаю (кстати, Мэссон тоже говорит об этом в своей книге), что есть люди, которые действительно очень верят в то, что делают, они очень честны и прямы, и я не хочу осуждать их: среди аналитиков очень много хороших людей. Но я не хочу, чтобы терапия стала привилегией белых англосаксонской расы высшего или среднего класса. Там, где я работаю (Траст психосинтеза и образования), наши ученики на последнем году обучения работают с клиентами за более низкую оплату. Они отправляются к пациентам в различные школы, ходят в Королевский колледж искусства, берут индивидуальных клиентов. Они очень хорошо обучены. У нас около 25—50 учеников каждый год, которые проводят недорогое консультирование. Я, как учитель, поощряю их к тому, чтобы, начав и продолжая практику, брать с десяти процентов своих клиентов низкую оплату.

— Всегда ли Вам нравится то, что Вы делаете?

— Всегда. Пока, конечно. У меня сложилась длинная неоднозначная история жизни, я испробовала много вариантов карьеры. Психосинтез — то, для чего я могу использовать себя всю целиком. Он доставляет огромную радость. Не собираюсь уходить в отставку и не хочу этого. И я думаю: это нечто, когда вы неизбежно становитесь лучше, если действительно любите свое дело.