IV ПРОБЛЕМА ТИПА УСТАНОВКИ

Он, правда, видит объект, но имеет о нем ложные или затормаживающие представления, так что он по возможности держит себя дистанцирование, как если бы объект представлял собою нечто сильное и опасное. Поясню, что я имею в виду, с помощью простого примера, Двое юношей путешествуют вместе по стране. Они приходят к одному прекрасному замку. Оба хотят в него заглянуть. Интроверт говорит: «Я бы хотел знать, как он выглядит изнутри». Экстраверт отвечает: «Давай войдем» — и собирается пройти через ворота. Интроверт удерживает его: «А может быть, вход запрещен»,— имея на заднем плане смутные представления о полиции, наказании, злых собаках и т. д.; на что экстраверт отвечает: «Но ведь мы же можем спросить. Уж наверное нас пропустят»,— имея на заднем плане представления о добродушных старых привратниках, радушных хозяевах замка и возможных романтических приключениях. И вот, на основе экстравертированного оптимизма они действительно проникают в за-мок. Но тут возникает трудность. Замок внутри перестроен, и в нем находятся лишь два зала с какой-то коллекцией старых рукописей. Случается так, что они приводят в восторг юношу-интроверта. Едва увидев их, он словно преображается. Он погружается в созерцание сокровищ, восторженные слова срываются с его губ. Он вовлекает в разговор смотрителя, желая получить от него как можно больше сведений, и так как результат оказывается скромным, то юноша осведомляется о хранителе, с тем чтобы немедленно посетить его и задать ему свои вопросы. Робость его исчезла, объекты обрели соблазнительный блеск, и мир предстал в новом обличье. Между тем бодрость экстраверта все больше и больше убывает, лицо его постепенно вытягивается, и он начинает зевать. Нет здесь ни добродушных привратников, ни рыцарского гостеприимства, не видать и намека на возможность романтических приключений — это всего лишь переделанный в музей замок. Рукописи можно рассматривать и дома. В то время как энтузиазм одного нарастает, настроение другого падает: замок нагоняет на него тоску, рукописи напоминают о библиотеке, библиотека ассоциируется с университетом, университет — с зубрежкой и грозящим экзаменом. И постепенно мрачная пелена окутывает замок, казавшийся ему недавно столь интересным и заманчивым. Объект становится негативным. «Разве не здорово,— восклицает интроверт,— что мы совершенно случайно обнаружили такую чудесную коллекцию!» — «Мне кажется, что здесь ужасно скучно»,— отвечает второй, не скрывая своего дурного расположения духа. Это вызывает досаду первого, и он про себя решает никогда больше не путешествовать с экстравертом. Последний же приходит в раздражение от раздраженности первого и говорит себе, что он всегда считал его бесцеремонным эгоистом, готовым из своих эгоистических интересов пренебречь такой прекрасной весенней погодой, которой там, снаружи, гораздо удобнее было бы наслаждаться.
Что же произошло? Оба в веселом симбиозе путешествовали друг с другом, пока не пришли к роковому дворцу. Там размышляющий заранее (прометеевский) интроверт сказал: «Его можно было бы осмотреть изнутри». Действующий и после размышляющий (эпиметеевский) экстраверт открыл доступ к желаемому11. И теперь происходит обращение типа: интроверт, который сначала противился тому, чтобы войти, теперь уже не хочет уходить, тогда как экстраверт проклинает тот момент, когда они проникли в замок. Первый околдован объектом, второй — своими негативными мыслями. Как только первый увидел рукописи, его словно подменили. Робость его исчезла, объект завладел им, и он охотно отдался ему. Второй, напротив, ощущал в себе нарастающее сопротивление объекту и, наконец, оказался в плену у своего находящегося в дурном настроении субъекта. Первый стал экстравертом, а второй — интровертом. Однако экстраверсия интроверта отличается от экстраверсии экстраверта и интроверсия экстраверта отличается от интроверсии интроверта. Когда раньше оба совместно путешествовали и пребывали в радостной гармонии, они не мешали друг другу, потому что каждый сохранял свое естественное своеобразие. Оба были позитивны друг для друга, потому что их установки взаимно дополняли друг друга. Однако они дополняли друг друга потому, что установка одного всегда включала в себя другого. Мы видим это, например, в коротком разговоре перед воротами: оба хотят войти в замок. Сомнение интроверта по поводу того, возможен ли вход, имеет свою силу и для другого. Инициатива экстраверта также значима и для его спутника. Таким образом, установка одного включает в себя и другого, и так в той или иной мере дело обстоит всегда, если индивидуум пребывает в естественной для него установке; ибо эта установка более или менее коллективно адаптирована. Это относится и к установке интроверта, хотя она всегда исходит от субъекта. Она просто направлена от субъекта к объекту, тогда как установка экстраверта направлена от объекта к субъекту.
Но в тот момент, когда у интроверта объект перевешивает субъекта и притягивает его,— тогда его установка теряет социальный характер. Он забывает о присутствии своего друга, не включает его больше в свою установку; он погружается в объект и не видит, как сильно скучает его друг. Соответствующим образом и экстраверт перестает принимать во внимание другого в тот момент, когда разочаровывается в своих ожиданиях и уходит в себя, погружаясь в свои субъективные представления и капризы.
Мы поэтому можем сформулировать смысл события следующим образом. У интроверта посредством влияния объекта проявилась неполноценная экстраверсия, тогда как у экстраверта место его социальной установки заняла неполноценная интроверсия. Тем самым мы возвращаемся к положению, из которого исходили: ценность одного есть отрицательная ценность другого.
Как позитивные, так и негативные события могут вызвать наверх неполноценную противофункцию. Но в таком случае появляется ранимость. Ранимость есть симптом наличествующей неполноценности. Тем самым создаются психологические основы для разлада и недоразумений, и не только для разлада между двумя людьми, но и для разлада с самим собой. Дело в том, что сущность неполноценной функции11 характеризуется автономией; она самостоятельна, она охватывает, околдовывает и опутывает нас так, что мы уже перестаем быть хозяевами самих себя и не можем точно проводить различие между собой и другими.
И все же для развития характера необходимо, чтобы мы дали проявиться другой стороне, т. е. именно неполноценной функции; ибо мы, пожалуй, не можем надолго предоставить другому симбиотически заботиться о некоторой части нашей личности; ибо тот момент, когда у нас возникнет нужда в другой функции, может наступить в любое время и застать нас неподготовленными, как это показывает вышеприведенный пример. И последствия могут быть тяжелыми: экстраверт теряет тем самым свое необходимое ему отношение к объектам, а интроверт — к своему субъекту. Но опять-таки необходимо, чтобы интроверт добился действования, которое не тормозится постоянно раздумьями и колебаниями, и чтобы экстраверт вспомнил о себе, не причиняя тем самым ущерба своим отношениям.
Очевидно, что когда мы говорим об экстраверсии и интроверсии, то речь идет о двух противоположных друг другу естественных установках, или направленных движениях, которые Гёте однажды назвал диастолой и систолой.