Глава 8. Отрицательные эмоции - Психотехника экзистенциального выбора - Михаил Папуш

Наша сегодняшняя тема — отрицательные эмоции как предмет психотехники.

Развертывая эту тему, мы оказываемся в ответ­ственной ситуации. То, что я вам буду рассказы­вать, — не только разговор «про» что-то, это одно­временно и психотехническое действие (из дальнейшего вам будет понятно, почему это воз­можно). Каждый из нас, здесь присутствующих, может оказаться (хотя может и не оказаться) со­участником этого действия и стать до некоторой степени (до той, до которой захочет) ответствен­ным за его результаты и исходы.

Вроде бы, этот выбор касается только нас самих, но с другой стороны, психика, — как я вам не раз говорил, — «на людей не делится», поэтому, сделав или не сделав что-то в себе, мы тем самым делаем или не делаем что-то в Психике, в большой «Псюхе» (так называется по-гречески душа) в целом.

Иными словами, вы можете принять (хотя, ко­нечно, можете и не принять) ответственность за то, что услышите. Нужно, кроме того, иметь в виду, что к этой области относится жесткий закон: здесь — к сожалению ли, к счастью ли, — невозможно оста­ваться на месте; либо вы двигаетесь вперед, либо вас относит назад.

1.

Прежде всего мы поговорим об отрицательных эмо­циях на уровне собственного эмпирического опы­та, постаравшись этот опыт несколько уточнить и сфокусировать, но не переходя еще в область тео­ретизирования.

Однако кое-какие уточнения понятий необходи­мы с самого начала. Под «отрицательными эмоци­ями» не имеется в виду эмоциональная реакция на всевозможные реальные неприятности, горести и трудности жизни: досада, горе и т.п. Реальное эмо­циональное страдание во всех его видах — это не­что совершенно иное, нежели отрицательные эмо­ции. Всякая здравая психотехника принимает необходимость страдания, в том числе и эмоцио­нального. Некоторые психотехнические школы (на­пример, Гурджиев) даже акцентируют «сознатель­ное и намеренное страдание». Но при этом существует формула: «Там, где умный человек стра­дает, — дурак мучается». Прикиньте, что эта фор­мула может значить лично для вас.

Более того, отрицательные эмоции не обязатель­но кажутся «неприятными». Немалая доля эмо­ций, которые нас как бы радуют (но именно «как бы» — в этом все дело), при ближайшем рассмот­рении оказываются типичными отрицательными эмоциями. Мой любимый пример содержится в известном одесском анекдоте, который я часто вспо­минаю по этому поводу: «У Хаймовича пропала коза. Казалось бы, какое мне дело до Хаймовича и его козы... — а все-таки приятно!»

К такого же рода отрицательным эмоциям отно­сится эйфорическая радость, всякие фальшивые «ахи-охи» и т.п. Отрицательные эмоции — это

эмоции, приправленные специфическим «душком», в них всегда есть нечто грязноватое и «неподлин­ное». Одна знакомая подарила мне формулу: «ад­жика с тухлятинкой».

Дальше, излагая теоретические представления на этот счет, я, казалось бы, смогу описать это гораздо более конкретно и четко. Но все дело в том, что любые теоретические представления значительно уже, чем та область, на описание которой они пре­тендуют. Поэтому я предлагаю начать с рассмотре­ния собственного опыта и помнить, что он шире и богаче, чем любые схемы.

Итак, давайте для начала попробуем представить себе так называемые отрицательные эмоции как факт нашей психической (или душевной) жизни.

Не пытайтесь сейчас найти какие-нибудь объек­тивные критерии отрицательных эмоций или по­лучить определение. Давайте поступим прямо про­тивоположным образом. Каждый(ая) из нас более или менее представляет себе, что такое отрицатель­ные эмоции в нашей жизни. Каждый на них наты­кался, об них спотыкался, каждому из-за них было неприятно, неудобно и пр. Дадим себе несколько минут на то, чтобы найти, — про себя, — два-три примера ситуаций (желательно из разных облас­тей своей жизни), в которых очевидно проявляют­ся отрицательные эмоции.

Полезно вспомнить здесь гурджиевский метод выявления такого рода феноменов. Если вам не вполне ясно, что есть что, начинайте с событий и случаев, которые совершенно очевидны, и зафик­сируйте их для себя в памяти, в опыте. Обращайте на них внимание, прорабатывайте их в себе. Ищи­те все новые и новые очевидные примеры. Тог­да, — если вы работаете интенсивно и честно, —

вы заметите, что постепенно ясных случаев будет становиться все больше.

Итак, каждому из нас нужно вспомнить две-три ситуации, где отрицательные эмоции (самого вспо­минающего или чужие — в его присутствии) про­являлись с полной очевидностью. Это тот матери­ал, с которым мы будем иметь дело и с которым можно будет соотносить все, что будет дальше рас­сказываться.

Материал этот не так легко обнаружить: мы час­то не придаем значения своим отрицательным эмо­циям, потому что, с одной стороны, все это кажется как бы само собой разумеющимся, а с другой сторо­ны, поскольку это неприятно и неудобно, то и смот­реть туда не хочется. Я назову вам несколько при­меров типичных отрицательных эмоций из своего личного опыта и из чужих описаний. Постарай­тесь не вступать со мной во внутренний спор: то, что покажется вам очевидным, возьмите; то, что покажется неочевидным или туманным, оставьте на заметку для дальнейшего рассмотрения или от­бросьте.

Одна из типичных областей отрицательных эмо­ций, можно даже сказать, — родовая отрицатель­ная эмоция (во всяком случае с точки зрения тех теоретических представлений, которые я дальше буду излагать), — обида. Противоположный по­люс обиды чувство вины, дополняемое тем, что уче­ник Перлза Джон Энрайт называл «общивданием», соединив в это словечко три: ОБъяснение, заЩИта, опраВДАНИЕ.

Еще один пример отрицательных эмоций — жа­лость. Тут начинаются тонкие и сложные разли­чия, которые нужно постараться прочувствовать. Есть вполне осмысленные, нужные и совершенно

не «отрицательные» эмоции, которые можно на­звать сочуствием, состраданием и т.п. Жалость — эмоция совершенно иного рода. Пердз этого типа эмоции описывал как набор удовольствий по по­воду того, что «это» (по поводу чего жалость) слу­чилось не со мной; я вне этого, я «выше» и потому могу пожалеть.

Еще одна область отрицательных эмоций — это эмоции, связанные с соревнованием и соревнова­тельностью, со всякого рода победами и поражени­ями. Опять-таки, это вещи тонкие, потому что в соревновательных ситуациях могут быть и «нор­мальные» эмоции, скажем, досада от поражения и действительная, нормальная, искренняя эмоциональ­ная радость от победы. Но там же есть место и для множества всяких отрицательных эмоций. В част­ности, то, что может казаться позитивной эмоци­ей, — торжество, например, — может иметь в себе очень определенный привкус «прищучивания» кого-то. На вид эмоция вроде бы «позитивная», а на вкус она очевидно содержит в себе некую «грязнотцу». Если дашь себе в этом отчет, то становить­ся как-то неудобно, нехорошо. Сюда же можно от­нести такую типичную отрицательную эмоцию, как зависть.

Если мы решим действительно серьезно прора­ботать эту тему, нам будет полезно поделиться на занятии группы своими личными примерами, тем самым объединив доступный нам эмпирический материал. Этому можно будет уделить одно-два занятия.

Позже, в практической работе, вы заметите, что обнаруживаются как бы «пояса» отрицательных эмоций по степени «грубости» и доступности для наблюдения и проработки. Сначала может быть

проработан первый пояс — те случаи, которые наи­более доступны и понятны. Когда это будет сдела­но, и при этом «вкус», опираясь на который мы сор­тируем эмоции, будет развит, мы начнем замечать другие, гораздо более тонкие слои. Например, мы сможем заметить тонкую гордость-гордыню, что-де мы такие «крутые» и так здорово «очищаем себя», или что-нибудь вроде этого.

Переходя от внешнего описания на несколько более глубокий уровень, я хочу обратить ваше вни­мание на специфическое качество или особенность отрицательных эмоций: часто одна отрицательная эмоция вызывает за собой другие. Например, чело­век «взорвался», накричал на кого-то, потом ему стыдно. Одна отрицательная эмоция по поводу другой отрицательной эмоции. Затем может пос­ледовать попытка себя оправдать, обвиняя кого-то другого, — еще одна отрицательная эмоция; и так далее.

Как сейчас помню, был я в классе во 2-ом, и была у нас учительница, которая еле-еле дорабатывала до пенсии. Мы писали какую-то городскую конт­рольную (нечто очень «ответственное»), и она что-то неправильно написала на доске. Потом, когда это выяснилось, она безумно на нас кричала и то­пала ногами, что вот-де «из-за вас, негодяев, ошиб­лась...» Такая цепочка: сначала она ошиблась, по­том испугалась возможных неприятностей, потом она начинает обвинять нас, оправдывать себя...

Я думаю, что если вы всмотритесь, — это не тре­бует никакого теоретизирования, для этого достаточно просто наблюдения, — но безжалостного наблюдения (то, что называется «честным свидете­лем»), — вы увидите, что отрицательные эмоции почти всегда живут такими цепочками. Больше того,

они живут по-видимому не просто цепочками; они живут некоторой сетью или тканью. И можно даже сказать, что такого рода ткань или сеть отри­цательных эмоций опутывает всю нашу жизнь и пронизывает ее насквозь.

(Попробуйте сопоставить это с сетью привычек, некоторые «измерения» которой мы рассматрива­ли на предыдущем занятии. Вообще отрицатель­ные эмоции во многих отношениях полезно пред­ставить как «дурные привычки», хотя это, конечно, не единственно возможный и даже не основной способ их рассмотрения.)

К этому мы еще вернемся, а пока предложение состоит в том, чтобы внимательно посмотреть на свою жизнь с этой точки зрения. Давайте найдем примеры не только отдельных отрицательных эмо­ций, но и такого рода «цепочек» и «сетей».

Интересно, что почему-то и каким-то образом мы не только оправдываем свои отрицательные эмо­ции (твердя что-то вроде формулы «слаб человек»), но мы их каким-то образом еще и любим. С одной стороны, они вроде потому и отрицательные эмо­ции, что неприятны, но, с другой стороны, есть в них и что-то очень для нас «вкусное».

Вот несколько направлений, в которых можно поискать, за что же мы их любим. (Повторяю, мы с вами пока что не теоретизируем, а смотрим чисто феноменологически, «фактически» на то, как оно у нас устроено.) Во-первых, это ощущение «пробоя», срыва некоторого запрета. Очевидно, что отрица­тельные эмоции относятся к сфере «нельзя», и когда мы вдруг каким-то образом «не выдерживаем», нас «прорывает», — появляется некоторое специфичес­кое удовольствие, «запретный плод» в руках.

Опять же, наверняка это происходит не у всех (как писал бывший советский классик; «Гражда­нин, не бойся укусов насекомого. ЭТО не ПРО ТЕБЯ, а про твоего знакомого»). Кто посмотрит и увидит, тот посмотрит и увидит; кто посмотрит и не увидит, — тоже бывает.

Еще одно удовольствие от отрицательных эмо­ций, — это некая странная, особенная, тоже грязно­ватая власть над другими. Человек не сдержался, его прорвало, теперь он несется на всех парах и ни за что не отвечает... И это создает такую ситуацию, когда он обладает странной властью над ближни­ми, — какая бы это ни была отрицательная эмоция: гневливая или, наоборот, депрессивная, или маниа­кально-радостная... Каким-то образом это устрое­но так, что ближним противопоставить этому вро­де бы нечего. Человек оказывается во власти отрицательной эмоции, а ближние — как бы в его власти; в этой частной ситуации, на этот момент человек за счет отрицательной эмоции имеет воз­можность что-то «выиграть». А то, что по ближай­шему хотя бы немного «большему» счету он проиг­рывает, — это в момент «раскрута» отрицательной эмоции как бы не учитывается. Это потом некая рассудочная фигура говорит: «Ну что же ты, тебе же потом будет хуже». Но в момент «пробоя» ощу­щение некоторой власти делает отрицательную эмо­цию «вкусной» и чем-то привлекательной.

И наконец, еще один важный момент. Многие считают, что переживание и проявление отрицатель­ных эмоций — это и есть эмоциональная «жизнь», что-то живое, кипящее, бурлящее. Во всяком случае по отношению к полному отупению может пока­заться, что это действительно какая-то «жизнь».

Давайте попробуем здесь задаться вопросом, воз­можны ли какие-либо другие эмоции, кроме отри­цательных. Возможна ли эмоциональная жизнь при отсутствии (в пределе — полном) отрицательных эмоций?

2.

Этот вопрос переводит нас в область, которая очень важна для психотехнической работы с отрицатель­ными эмоциями область идеологического к ним отношения.

Многие психотехнические школы уделяют этой теме большое внимание. Например, П.Д.Успенс­кий, ссылаясь на Г.И.Гурджиева, полагает, что ра­бота над отрицательными эмоциями — одно из тех немногих направлений, откуда можно начать, не рискуя столкнуться с непреодолимыми системны­ми трудностями, возникающими из-за сложной орга­низации «человеческой машины».

Успенский утверждает, что эмоциональная жизнь не только возможна без отрицательных эмоций, но, более того, что отрицательные эмоции — одно из основных препятствий к формированию и пережи­ванию действительной эмоциональной жизни.

Не спешите автоматически соглашаться с этим утверждением, хотя оно и кажется соблазнительно понятным и красивым. Успенский неоднократно подчеркивает, что это - ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ зна­ние, то есть такое знание, даже для понимания ко­торого, не говоря уже о применении, — требуются специальные, особые условия.

Один из смыслов последнего утверждения со­стоит в том, что эзотерическое знание о возможности обходиться без отрицательных эмоций очень легко перепутать с общепринятыми этическими представлениями. Во всей нашей культуре (почти во всех ее разных субкультурах) нам, вроде бы, вме­няется в обязанность противостоять отрицательным эмоциям: считается, что проявлять их «нехорошо», нужно их сдерживать, а лучше вообще не испыты­вать: хорошим девочкам и мальчикам это не при­стало.

Однако когда нам говорят: «Веди себя хорошо, то есть, в частности, не проявляй, а лучше даже не испытывай отрицательных эмоций», — мы сталки­ваемся со странной вещью. С каждой конкретной и определенной отрицательной эмоцией в какой-то данный момент, мы, пожалуй, могли бы справиться (за исключением каких-то крайних случаев). То есть не то что можем, — но, именно «могли бы». Но если мы посмотрим непредвзято и честно на свою реальную жизнь и на реальную жизнь наших ближних и дальних, родных и знакомых, то уви­дим, что отрицательные эмоции в целом, — как ткань, как сеть, мало поддаются нашим слабеньким рассудочным попыткам сдерживать-ся. С этой тка­нью или сетью реально никто вокруг нас не справ­ляется, и мы сами не справляемся.

Соответственно все «этические» установки по этому поводу не только бесполезны (хотя, и вы­полняют до некоторой степени сдерживающую фун­кцию), но, по сути дела, являются большой ложью. Эти установки, - как всем на самом деле понят­но, — не предназначены для того, чтобы действи­тельно выполняться.

И на эту ложь люди соответствующим образом реагируют Как бы принимая установку «в прин­ципе», средний интеллигентный (а уж тем более

неинтеллигентный) человек совершенно уверен (если вообще об этом задумывается), что отрица­тельные эмоции — это на самом-то деле вполне нормально, «мы же не ангелы», «все люди так жи­вут», — и люди действительно так и живут.

Таким образом, если утверждается, что жить без отрицательных эмоций — нормально, а переживать и выражать их ненормально (это опять про отли­чие «обычного» от «нормального»), причем утвер­ждается всерьез, а не в качестве заведомо лживой, но «правильной» (то есть — псевдоправильной) установки культуры, то нужно остановиться и заме­тить, что без особых пояснений непонятно, что же имеется в виду.

По-видимому, за этим должна стоять определен­ная система идеологических представлений, и лишь в ее контексте такое утверждение получает свой смысл. Здесь и появляется необходимость в тео­рии (или теориях), к которым мы позже перейдем. На представлениях Гурджиева или Успенского я останавливаться не буду (может быть, кто-то захо­чет взять себе такую тему для курсового реферата: «Отрицательные эмоции и работа с ними по Гурд-жиеву-Успенскому»), а расскажу, как выглядит эта тема с точки зрения принятых в нашей мастерской теоретических положений.

Но сначала нужно отметить еще один аспект «эзотеричности» этого подхода.

Как я уже отмечал, простой человек обычными средствами справиться с миром отрицательных эмо­ций не в состоянии. Значит за утверждением, что можно и действительно хорошо жить без отрица­тельных эмоций, лежит что-то совершенно другое, нежели привычные нам воспитательные ходы, — а

именно: какие-то специальные методы и средства Работы.

Можно предположить, что в каждой психотех­нической школе есть ряд таких методов, и в разных школах они разные (опять же, очень советую сде­лать для себя — или для всех нас, — такой рефе­рат по Успенскому, а также, например, по Фрейду, по Перлзу и по Берну). Одним словом, нужно иметь в виду, что это очень серьезная, основательная, трудная и требующая специальных средств рабо­та.

Я полагаю, что полезно было бы также на эмпи­рическом уровне посмотреть, что может «остаться» в эмоциональной жизни, если убрать отрицатель­ные эмоции. Каждому полезно самому проделать такую эмпирическую работу, я сейчас только наме­чу некоторые возможные линии.

Во-первых, очевидно останутся так называемые «высшие» эмоции, — что бы под этим ни пони­мать. Например, сюда можно отнести область эмо­ций типа буддийского сострадания или христиан­ского милосердия, эмоции переживания прекрасного, переживания высокого искусства и т.п.

Во-вторых, наверное останется область, так ска­зать, «непосредственных» эмоций, как приятных, так и неприятных, Например, у досады, когда попал в неприятную ситуацию, может не быть специфичес­кого привкуса отрицательной эмоции. Тут каждому предоставляется поле для того, чтобы прочувство­вать внутри себя эту тонкую, но очень определен­ную грань. Еще раз: если посмотреть внимательно и точно, то видно, что неприятная эмоция — это одно, а отрицательная эмоция (специфическая эмо­циональная «грязнотца») — это другое.

Тут же можно сказать, что в зависимости от того, какого типа эмоции считаются «нормальными» и допускаются определенным кругом людей в обще­ственную, — то есть «цивилизованную», «культур­ную», — жизнь, можно различать «жизненные сти­ли», разные в разных культурах и субкультурах, у разных людей и даже у разных субличностей в од­ном человеке.

Скажем, одна группа субличностей в некоем Иван Иваныче практикует и допускает один тип эмоций, а другая — другой; например, Иван Иваныч на работе и Иван Иваныч дома. Разные субкультуры разных субличностей внутри Иван Иваныча могут иметь разный стиль. При этом может оказаться, что некоторые типы эмоций допускаются как нормаль­ные и не воспринимаются как отрицательные эмо­ции одной субличностью, но совершенно неприем­лемы для другой. В консерватории Иван Иваныч ни за что не позволит себе даже переживать то, что он «естественно» не только переживает, но и вы­ражает в обычной семейной сцене.

Здесь, повторяю, очень тонкая грань, и каждый может посмотреть, где для него (и для различных его субличностей) проходит граница между про­сто неприятными и собственно отрицательными эмоциями.

Прежде чем углубиться в теорию (а уж потом перейти к методическим описаниям возможностей работы с отрицательными эмоциями), нужно рас­смотреть еще одну характерную для нашей культу­ры дихотомию, в которой часто запутывается эта тема. Совершенно очевидно, что подавлять как выражение, так и переживание отрицательных эмо­ций во:первых, невозможно (хотя можно пытаться

это делать время от времени), а во-вторых, по-ви­димому это даже и вредно, как о том говорят пси­хологи и врачи. Но тогда получается вроде бы не­разрешимая дилемма: если не подавлять, то выражать, а если не выражать, то подавлять. Или не замечать, вытеснять, блокировать, — есть много психологических терминов, описывающих разные оттенки этого действия.

Я люблю по этому поводу рассказывать анекдо­тическую историю, которая, впрочем, произошла на самом деле. Приходит ко мне клиентка, — начина­ющий психотерапевт, — и говорит, что психотера­пия мешает ее семейной жизни. Оказывается, дело обстоит следующим образом. Она считает, что дол­жна, работая со своими клиентами, быть «чистой» от отрицательных эмоций, а для этого (как она где-то вычитала, не поняв, о чем речь), эти самые отри­цательные эмоции нужно «отреагировать». Для «отреагирования» она использует мужа, спуская на него накопившихся «собак»2, — и это, разумеется, не способствует семейной гармонии. «А если я не буду этого делать, — подняв на меня милые голу­бые глаза говорит она, — как же я пойду к клиен­там?»

Что касается противоположной возможности, то полезно заметить, что та «инстанция», которая за­нимается (или пытается заниматься) подавлением отрицательных эмоций, как правило сама полна отрицательных эмоций, и именно они питают ее, этой «инстанции», «праведный» гнев (а также пре­зрение, отвращение, обиду, вину и пр.) по поводу отрицательных эмоций.

Как же разрешить эту дилемму?

Идея психотехники состоит здесь в том, что от­рицательная эмоция — это вообще просто ошибка,

причем не столько «эмоциональная ошибка» (ка­жется несколько странным применять сам этот тер­мин к эмоциональной сфере), сколько ошибка в когнитивном (познавательном) представлении си­туации. Грубо говоря, отрицательные эмоции, — это эмоциональная реакция на неправильно пред­ставляемую ситуацию3...

Если это так, то понятно, что отрицательную эмо­цию нужно не подавлять и не выражать, с ней нуж­но РАЗБИРАТЬСЯ, или, как говорил великий рус­ский классик, «зреть в корень».

Хотя, конечно, для того, чтобы разбираться, нуж­но сам процесс выражения или даже переживания отрицательной эмоции остановить, нужно выйти из него. Но, — повторю еще раз, остановить не для того, чтобы выполнить установки внешней морали, не подавить отрицательную эмоцию, а, напротив, отнестись к ней ВСЕРЬЕЗ, — даже более всерьез, чем она сама запрашивает.

В этом и состоит центральная идеологическая -посылка грамотной психотехнической работы с от­рицательными эмоциями. Для каждого, кто соби­рается этой работой заняться, очень важно, чтобы эта «идеологическая база» была максимально обо­снована теоретически и прочувствована эмпиричес­ки, на собственном опыте, То есть, чтобы человек понял ее, как говорил Гурджиев, «всей своей мас­сой».

Теперь, понимая, для чего это нужно, мы можем перейти к довольно сложным теоретическим пост­роениям. Хочу только напомнить вам, что, с одной стороны, хорошо понятые теоретические представ­ления дают возможность более глубокого видения проблемы, с другой же стороны — это всегда взгляд

несколько более узкий, чем та эмпирия, которая привела к данной теории.

3.

Прежде всего необходимо описать своеобразную, специфическую действительность, в которой люди проводят (не задумываясь об этом) значительную часть своего времени и расходуют значительную часть энергии, и в которой как раз и возникают отрицательные эмоции.

Мы думаем, что живем в мире столов и стуль­ев — в «реальности» (слово «реальность» проис­ходит от латинского слова «res», что значит «вещь» или «дело» — нечто материально-определенное). Но на самом деле это совсем не так.

В такого рода «реальности», в точном смысле слова, может жить только Маугли, — человеческий детеныш, не прошедший аккультурации или социа­лизации. Человек живет в специфически-челове­ческом, социокультурном мире: мире обобщенных представлений, для которых «вещи» и «дела» яв­ляются только «экземплификациями» понятий.

Кроме того, человеческий мир — это мир меж­личностных взаимодействий, значительную часть которых человек «вбирает» в себя (интериоризи-рует, говоря научным языком психологии), начи­ная «разыгрывать» внутри себя те роли и отноше­ния, которые осваивает в общении со своими воспитателями3.

Советский психолог и философ Б.Ф.Поршнев развил представления Выготского, поставив воп­рос, что лежит в основе самой возможности социа­лизации и интериоризации. Ответом на этот вопрос стало его учение о суггестии как фундамен­тальной основе человеческой психики.

Суггестия (по Поршневу) начинается с интер­дикции (запрещения, остановки), которая прерыва­ет «естественную» жизнь организма в его среде, выводит организм за пределы его собственной «ре­альности». Например, малыш самозабвенно лезет в лужу, мама сзади кричит ему: «стой, не лезь».

Сама суггестия состоит в том, что организму (че­ловеку) предлагается вести себя и действовать не так, как он вел бы себя в соответствии со своими собственными потребностями в своей среде, а не­ким иным, но вполне определенным образом. На­пример, малышу, который разыгрался с мячиком, велят идти есть или спать. Ему в этот момент ни есть, ни спать совершенно не хочется, у него нет такого внутреннего импульса, но «мама велела, а она лучше знает» (часто так на самом деле и есть). В момент суггестии реальность (то есть матери­альная среда с ее «естественными» процессами) как бы «смещается»: она «продолжается» (в част­ности, во времени, но не только) уже не так, как она «текла», а под новым углом.

«Смещение» реальности происходит не только для адресата суггестии, и даже не только для ее адресанта, суггестора. Это может касаться среды, окружающей суггестивную пару, в самых разных масштабах. Например то, что малыш не полезет в лужу, даст маме возможность чистеньким привес­ти его в гости к бабушке на день рождения, куда они направлялись, и где малыш будет радовать всю

родню.

А вот пример другого масштаба. Представьте себе, что адресат суггестии — военачальник армии, рас­полагающей большим запасом ядерного оружия. А

суггестия состоит в том, чтобы пустить его в ход. Хорошо известно, что при выполнении такой суг­гестии жизнь на Земле (в том числе наша с вами) вполне может довольно скоро прекратиться.

Однако автоматическому выполнению суггестии противостоит контр-суггестия: приказание или просьбу можно не исполнить4.

Имея это в виду, мы обнаруживаем, что реаль­ность в момент суггестии не сразу «смещается». Сначала она как бы «разламывается», раздваивает­ся. Благодаря тому, что суггестия может быть как исполнена, так и не исполнена, создается своеоб­разное «зависание»: в тот момент, когда приказа­ние (или просьба) высказывается, еще неизвестно, будет ли суггестия исполнена, то есть неизвестно, по какому из двух возможных путей «пойдет» ре­альность (в нашем последнем примере, сохранится жизнь на Земле или нет). И то, и другое присут­ствует в этом моменте как возможность, а дей­ствительность (тем более — реальность) еще не определена.

Я повторю еще раз, потому что это, с одной сто­роны, вроде бы очевидно и понятно, но с другой — это очень меняет привычную нам картину мира. Мы думаем, что живем в «реальности» — мире физических законов, причинности и т.п. А между тем в любой момент времени люди, выполняющие или не выполняющие различные (в том числе — наши собственные!) суггестии, могут изменить (или не изменить, — мама может же и не купить мне мороженое, хотя мне очень хочется) эту, кажущую­ся такой понятной и устойчивой, «реальность».

Но все обстоит еще значительно сложнее. Как справедливо указывает Поршнев, ни процессы суг­гестии, ни процессы контр-суггестии сами по себе,

без специальных экспериментальных условий, на­блюдаться не могут (хотя мы постоянно имеем дело с их результатами). То, что происходит «у всех на глазах» — это процессы контр-контр-суггестии (к-к-с), то есть подкрепления первоначальной, исход­ной суггестии каким-то дополнительным воздей­ствием на адресата. Если мама не покупает мне мороженое, я начинаю ее упрашивать. Если ребе­нок не слушается, его наказывают. Если политик не выполняет то, что от него требуется, на него ока­зывают давление. И так далее.

Я не буду здесь излагать подробно соответству­ющие теоретические схемы5, но назову их основ­ные конструктивные элементы, потому что это мо­жет оказаться полезным для ваших дальнейших самостоятельных размышлений и работы над отри­цательными эмоциями.

Существуют два фундаментальных типа суггес­тии: Ребенок — Родитель («просьба») и Роди­тель — Ребенок («приказание»). Полезно заме­тить, что в этих схемах (мои конструктивные элементы отличаются от описаний Берна) Родитель всегда обращается к Ребенку, а Ребенок — к Роди­телю.

Позже, когда (и если) у человека формируется функция Взрослого, он может обратиться к друго­му Взрослому с «предложением», которое по сво­ей природе является не суггестией, а мета-комму­никативным феноменом.

Существуют три фундаментальных типа контр-контр-суггестии, во всяком случае в когнитивном плане (позже мы к этому еще вернемся). (1) От­сылка к устройству мира («Если полезешь в лужу, намочишь ноги и испачкаешь пальто»); это — пер­вый шаг к Взрослению. (2) Отсылка к социально-

фиксированным позициям, которые должны обес­печить выполнение суггестии (одесский вариант: «На кому ты топ ногой, на твой родной мама, кото­рый тебя ест и пьет?!»); это — путь к формирова­нию самоощущения «окей» и «не-окей», Лягушек и Принцев, а также сценариев-по-Берну. (3) Обе­щание награды и угроза наказания, то есть «произ­вольность» (в отличие от детерминированности: мама захочет — накажет, а захочет простит, как иудейский Бог по К.Юнгу), переходящая в произ­вол; это — основа манипуляций и игр-по-Берну.

Кроме того, в наших схемах используются соот­ветствующим образом модифицированные азы тео­рии рефлексивных игр по В.А.Лефевру: «Я знаю, что он знает, что я знаю», и т.д. В сложных контр-контр-суггестивных схемах это развертывается при­мерно таким образом: «Я согласен сделать нечто, если ты сделаешь свое нечто, но ты согласишься это сделать, если я сделаю нечто третье, и т.д.» Одним словом: «Утром стулья, вечером деньги, но деньги вперед».

Вроде бы, если суггестия не исполнена, то «ре­альность» продолжает развертываться по не-сугге-стивной линии (вспомните рисунок). Но специ­фическая действительность контр-контр-суггестии позволяет суггестору (и заставляет его!) полагать, что, как говорят в той же Одессе, «еще не вечер»: суггестор не принимает отказа. Нужно «нажать» (упросить, уговорить, уломать, пригрозить, пообещать и пр.), и может быть все еще будет так, как суггес­тору нужно.

«Зависание», характеризующее «разлом» реаль­ности в момент суггестии, оказывается благодаря этому не «моментом», а распространяется на нео­пределенно долгое физическое время — от нескольких минут до нескольких десятилетий (и больше: горе-иудеи, а вслед за ними и горе-христиане уже несколько тысячелетий не могут толком научиться слушаться своего Бога, а Он все ждет, надеется и посылает им награды и наказания).

Интересно, что, имея свое особое время («кван­тами» этого времени являются коммуникативные ходы к-к-с, к-к-к-с, к-к-к-к-с и т.д., развертывающие­ся в физическом времени в виде процессов устной речи, написания и отсылки писем, документов и пр.), эта особая действительность не имеет ника­кой реальности. С точки зрения реальности ее как бы просто не существует, это игра «чистой» воли, точнее — борьба «воль» за реализацию тех или иных возможностей. В физическом мире она мо­жет развертываться, грубо говоря, в масштабе проч­ности тех самых столов и стульев, на которых и за которыми сидят участники процесса.

Так вот, развертывая процессы контр-контр-суг-гестии, то есть угрожая, обещая, упрашивая и т.д., мы начинаем жить в этой особой, — в реальности не существующей, — действительности. Мама мо­жет не покупать малышу мороженое, а он может клянчить неделю и больше. И он при этом будет жить не в реальности, где мама купила или не ку­пила ему мороженое, а в особой действительности, где он просит, убеждает, канючит, упрашивает и пр.

Для полноты картины (хотя бы минимальной) нужно добавить еще один момент, хорошо изучен­ный и описанный в школе Грегори Бейтсона6. Речь идет о парадоксальной коммуникации, которую он назвал «двойной связанностью» (double bind), где нечто утверждается, но одновременно на другом уровне абстракции (его можно назвать, вслед за Бейтсоном, «пометой»), отвергается.

Расканючившемуся малышу мама может сказать: «Если бы ты не канючил так противно, я бы купила тебе жвачку». Теперь малыш «в ступоре»: если он попросит жвачку, значит он опять канючит, и мама накажет его за это, не выполнив его просьбу; а если не попросит, — откуда она узнает, что ему хочется жвачки?

С другой стороны (так начинаются и разыгрыва­ются игры-по-Берну), очень может быть, что малы­шу вовсе и не нужна физическая жвачка: он жует другую, психическую, имея возможность вволю оби­жаться (прекрасный способ реализации «эдиповых» претензий). Тогда, даже если мама в конце концов что-то ему купит, это будет «не та жвачка», или «теперь уже поздно», и т.д.

Теперь, после общего описания этой странной, несуществующей действительности, можно вернуть­ся к нашей теме — к отрицательным эмоциям.

Когда я говорил о трех «доводах» контр-контр-суггестии, это было исключительно когнитивное «измерение» процесса коммуникации. Но часто гораздо большее значение имеет как раз эмоцио­нальное давление. В этой игре контр-суггестий и Контр-контр-суггестий, в попытках одной «сторо­ны» отказаться выполнять суггестию, а другой — заставить ее выполнить, эмоциональное давление играет огромную и часто решающую роль. Это мож­но описать, воспользовавшись (почти буквально) той схемой, по которой Л.С.Выготский описывал превращение инстинктивного движения ребенка, тянущегося к заинтересовавшей его игрушке, в ком­муникативный жест.

Вначале ребенок, конечно же, не знает, что это «жест», он просто тянется к яркой игрушке. Но

для мамы, которая находится рядом (причем имен­но для того, чтобы ему помогать) это «сигнал»: она видит, к чему малыш тянется, и дает ему игрушку. Причем этот «сигнал» она сама, посредством свое­го осознания, превращает в жест. В конце концов и ребенок (для нас сейчас не важно, каков меха­низм этого шага развития) начинает осознавать свое действие как жест, как обращение. Причем, как кра­сиво пишет Выготский, ребенок — последний, кто обнаруживает в своем действии обращение, комму­никацию.

С отрицательными эмоциями происходит по су­ществу нечто подобное. Ребенок приобщается к этой, извините за выражение, «культуре», точно так же, как к любой другой — к речи, предметным дей­ствиям, социальным ролям и пр. Сначала ребенок дает просто отрицательную эмоциональную реак­цию (это еще НЕ «отрицательная эмоция» как та­ковая!) на ситуацию, например, фрустрации. Затем он обнаруживает, что его отрицательная эмоцио­нальная реакция может оказывать влияние на со­стояние родителей. И постепенно она становится не просто реакцией, а способом воздействия, спо­собом эмоционального давления («Я не тебе пла­чу, я маме плачу»).

Можно сказать, что он начинает эту свою реак­цию использовать, благодаря чему она из реакции превращается в собственно отрицательную эмоцию как таковую, которая, как мы теперь видим, всегда (даже когда это не сразу заметно) является обра­щением.

(Впрочем, можно описать это и в противополож­ном языке, утверждая, что это она, — отрицатель­ная эмоция, — начинает его «использовать». По­пробуйте поразмыслить об отрицательных эмоциях

как о неких полу-самостоятельных «существах». В технических терминах психологии это называет­ся «субличностью», а в «домашнем оккультизме» начала века именовалось пышным словом «ляр­ва».)

Соответственно, мы можем указать здесь два фундаментальных типа отрицательных эмоций — «Родительские» и «Детские», просящие и требую­щие.

Однако нужно иметь в виду, что отрицательные эмоции как таковые — это не просто эмоциональ­ное давление, это гораздо более сложный феномен. Это эмоциональное давление в рамках вышеопи­санной «несуществующей действительности», в ко­торой суггестор отказывается принимать реальность несостоявшегося исполнения его суггестии.

Это похоже на обобщенный принцип игр-по-Берну: «зависание» в контр-контр-суггестии фиксиру­ется само по себе, и фактически уже исчезает (или почти исчезает) задача исходной суггестии, а оста­ется только стремление сохранять саму эту ситуа­цию.

Например, как я не один раз вам говорил, соба-ка-сверху отличается от реального Родителя тем, что она ворчит, но не предполагает выполнения своих указаний. Собака-снизу отличается от реаль­ного Ребенка тем, что она прекрасно понимает на­мерения собаки-сверху и не предполагает выпол­нять ее указания. Собака-сверху не для того дает указания, чтобы их выполнили, а собака-снизу не для того их принимает, чтобы выполнять. Они обе играют в свою игру, завися друг от друга прежде всего в том, чтобы эта игра могла продолжаться. По тому же принципу система отрицательных эмоций

отрывается от исходной суггестии и становится сред­ством эмоциональной связи между людьми.

Таким образом, мы теперь ясно видим, что эта связь основывается на замечательном «бы» — «если бы ты вела себя иначе», «если бы ты был дру­гим», — то есть на нежелании воспринимать то, как обстоят дела в реальности.

Еще раз подчеркну: я не хочу сказать, что все отрицательные эмоции имеют такую природу. Да­вайте ограничимся утверждением, что некото­рый, — хотя довольно значительный, класс отри­цательных эмоций устроен именно так: они поддерживают некую псевдо-реальность, заменяю­щую собой «реальную реальность».

Можно еще добавить, что основная коммуника­тивная функция отрицательных эмоций — это на­значение себе и адресату (напомню: у отрицатель­ной эмоции в рамках этого подхода всегда есть адресат) определенных ролей в этом «компоте». Например, ворчанием ребенку навязывается роль «неслуха» (а себе Родителя-Которого-Не-Слушаются), конючением родителю предлагается роль обидчика (а себе Ребенка-Которого-Недостаточно-Любят), и т.д. Чувство вины и обида — самые яр­кие примеры отрицательных эмоций в этом смысле слова.

Отсюда мы сможем позже прямо перейти к двум важнейшим функциям отрицательных эмоций — функции «канализации» эмоциональных связей и между людьми и функции формирования «образа себя».

4.

Есть еще один раздел теории отрицательных эмо­ций, который я здесь только назову, а также коротко отмечу источники, по которым можно его про­работать. Это — биоэнергетический их аспект.

Прежде всего здесь приходит на ум наиболее известное психоаналитические построения Фрей­да. С точки зрения его подхода отрицательные эмо­ции можно рассматривать как «симптомы», выпол­няющие двойственную функцию. С одной стороны, они являются «заслонкой» против нереализуемых влечений (типа инцестуальных влечений детей к родителям, т.е. влечений Эдипа и Электры, с одной стороны, и влечения отца к дочери и матери к сыну, как они описаны, например, у Берна в игре «Гам»). С другой стороны, они оказываются одновременно и каналами «смещенной» реализации этих влече­ний, своеобразной «подменой». Отсюда очевидный (для опытного «вкуса») привкус грязноватой сек­суальности (чаще всего недоразвитой, «детской») в большинстве отрицательных эмоций.

Про то же самое, только в иных терминах, гово­рит и Успенский, описывая функционирование «эмоционального центра» на энергиях «сексуаль­ного центра»

Кроме того, у Успенского можно встретить мысль, что отрицательные эмоции возникают как непра­вильное совместное функционирование инстинк­тивного и эмоционального «центров».

Фрейдовские построения получают интересное развитие в биоэнергетическом подходе А.Лоуена, ученика Вильгельма Райха. Он описывает различ­ные биоэнергетические паттерны (выражающиеся прежде всего в хронических мышечных зажимах или, наоборот, недоразвитости и отказе от исполь­зования определенных групп мышц), которые со­ответствуют определенным «защитным» установ­кам. Интересующие нас отрицательные эмоции

разумеется должны быть в этих «характерных» мышечных паттернах обильно представлены (что, кстати, хорошо соответствует немудреной идее, ле­жащей в основе знаменитой «гипотезы Джеймса-Ланге», о связи эмоций с их телесным выражени­ем).

Наконец, интересная, существенная и практичес­ки применимая «теория» связи различных типов отрицательных эмоций с дисфункцией тех или иных внутренних органов содержится в китайской алхи­мии, как она излагается, например, в книгах амери-канско-китайского мастера Мантека Цзя (или, в других переводах, Чья). Как бы ни относиться к его теоретическим построениям, положительное воздей­ствие практики «внутренней улыбки» может про­верить на себе каждый. Это нетрудно и действи­тельно благотворно, хотя никоим образом не заменяет остальных аспектов работы над отрица­тельными эмоциями.

5.

Теперь, после освоения действительности отрица­тельных эмоций в опыте и знакомства с разными теоретическими представлениями о них, мы можем попробовать наметить методические и технические возможности работы с ними.

Поскольку здесь это особенно важно, напомню еще раз о различии между техникой и технологи­ей, как они понимаются в нашей мастерской. Тех­нология — нечто принципиально «отчужденное», вне-личностное, это способы использования зако­нов внешней «природы» на потребу людей. Тех­ника — это искусство, она всегда является прин­ципиально-личной. Каждый артист, художник,

ученый, да просто каждый человек, умеющий де­лать какое-либо дело, располагает собственной, су­губо личной «техникой» — искусством этого «дела­ния». Точнее даже было бы сказать, что его личность «включает» в себя эту технику; в оптимальном слу­чае «личность» и есть совокупность такого рода «техник».

Следовательно, говоря о «технике» работы с от­рицательными эмоциями, мы говорим не о выпол­нении каких-то общих правил, а о сугубо личных «наработках», в обретении которых можно лишь указать некоторые общие направления. Это очень важно в работе над отрицательными эмоциями, потому что здесь в очень большой степени работа­ет известная установка: «Я — это другое дело».

Ответ, который каждый из нас может дать само­му себе на эту сентенцию (неважно, высказывается она во внутреннем диалоге явно или подразумева­ется): совершенно справедливо, и вот именно с этим «Я», ни на кого другого не похожим, с «моими» личными отрицательными эмоциями (а вовсе не с отрицательными эмоциями «вообще») мне нужно иметь дело.

В начале этого методического раздела мне хо­чется повторить то, что раньше уже было сказано в несколько ином контексте. Приступая к работе над отрицательными эмоциями, нужно с самого начала понимать, что это — дело сложное и, прямо ска­жем, опасное.

Как говаривал замечательный фортепианный педагог Г.Г.Нейгауз, начинающий ученик не толь­ко склонен палить из пушки по воробьям, но и готов выйти с игрушечным пистолетом против ба­тареи.

Было бы правильным, чтобы ученик приступал к этой работе, уже имея некоторый опыт в других психотехнических областях, например, поработав над привычками (см. предыдущую главу), или над ло­жью (см. следующую главу), или научившись ста­вить психотерапевтическую проблему (см. после­днюю главу). Еще раз напомню, что для такой работы очень нужна группа (или хотя бы напар­ник), лучше проводить ее под руководством тера­певта или инструктора.

Методически работа над отрицательными эмо­циями явно распадается на несколько «поясов» или слоев, из которых здесь подробно будет описан толь­ко первый. Человек, приобретший опыт в этом пер­вом поясе, для дальнейшей работы будет нуждаться вообще в иного типа помощи и организации, что лежит вне предмета Первого Цикла этой книги.

В первом слое предметом работы может стать некоторая вполне явная, определенная и типичная для данного человека отрицательная эмоция или группа эмоций. Выделение и описание этой эмо­ции (или группы эмоций) может проводиться по методике, сходной с первым шагом работы над дур­ной привычкой. «Противника» нужно прежде все­го научиться мгновенно узнавать «в лицо», затем хорошо изучить и описать. Нужно пронаблюдать типичные ситуации, в которых появляется эта от­рицательная эмоция, собственные состояния и ло­гику мышления про этому поводу и пр.

Дальше можно попробовать, продолжая реали­зацию методов работы с дурными привычками, про­сто «не делать этого», то есть не выражать и даже не переживать эту отрицательную эмоцию. В не­которых случаях это может получиться, что даст ученику прекрасный опыт «избавления» от опре-

деленной отрицательной эмоции, опыт того, что без нее можно жить. Здесь очень полезно просмотреть, что благодаря этому изменилось в жизни в целом, как меняется «образ себя». После этого можно пе­реходить к следующей эмоции или группе.

Но попытка «просто перестать» может и не сра­ботать. Как правило привычные отрицательные эмоции обладают над нами по крайней мере неко­торой властью, и не легко ею поступаются. К тому же, они являются важными составляющими наше­го привычного стиля жизни и привычного «образа себя», так что избавление от них (как, впрочем, и от существенных привычек) требует серьезной про­работки.

Проработка в этом случае должна быть прежде всего аналитической. Но тут имеется очень опас­ная ловушка. Задача состоит в том, чтобы «расспро­сить» отрицательную эмоцию, «о чем» она хочет сообщить, на что она указывает. Но все дело в том, что (как мы видели в теоретической части) отрица­тельная эмоция так «устроена», чтобы скрывать -как раз то, на что она, казалось бы, должна указы­вать. Отрицательные эмоции основаны на лжи.

Здесь возникает самый напряженный момент -борьбы. «Реализация» (то есть не только выраже­ние, но даже переживание) отрицательной эмоции принципиально не допускает раскрытия содержа­щейся в ней лжи. А аналитическое раскрытие этой лжи и поддержание ее сознавания делает невоз­можной реализацию отрицательной эмоции.

Я поясню это на примере обиды. Допустим, оби­да начинается с того, что человеку становится дей­ствительно дискомфортно в связи с определенным поведением его партнера. Он высказывает (или, что еще хуже, не высказывает) свою претензию. Партнер изменяет или не изменяет свое поведение: И в том и в другом случае это — реальность, с кото­рой человеку дальше нужно иметь дело.

Если «обиженный» не хочет иметь дело с этой реальностью, если он заинтересован в чем-то дру­гом (о чем не говорит, и чего часто даже сам не осознает), он продолжает настаивать на том, что партнер с ним неправильно «обошелся». Часто вся игра построена на том, что «теперь с этим ничего уже нельзя поделать», то есть нет никакой реаль­ности, в которой «потерпевший» мог бы получить реальное удовлетворение.

Примером может служить известная анекдоти­ческая формула: «Как вспомню, что ты мне не де­вушкой досталась...» Чтобы было понятней, в чем состоит аналитическое действие относительно от­рицательной эмоции, рассмотрим, каково правиль­ное разрешение этой ситуации со стороны «оби­женного». Оно, — если поверить, что партнера действительно волнует проблема дефлорации, -состоит в том, что либо он раз и навсегда принима­ет свою партнершу «не девушкой», либо - также раз и навсегда — отвергает за то, что она не девуш­ка).

Или, — тоже распространенный случай, — ре­альное удовлетворение состоит в чем-то совсем ином, что «потерпевший» надеется получить в виде «компенсации». В нашем примере более вероятно, что «на самом деле» вся коммуникация — только способ поддерживать жену в состоянии «винова­тости», а себя — в состоянии «обиженности», и стричь определенные «купоны» (они могут быть разными, например, в садистском и мазохистском варианте) с этой игры.

Так или иначе, принципиальная ложь ситуации состоит в том, что «потерпевшему» давно уже не важен сам предмет обиды, семантика этой комму­никации давно уже разошлась с ее прагматикой, но «в тексте» это не фиксируется, и обиженный дер­жит себя, а часто и партнера в несущественной (а часто и несуществующей) ситуации.

В каждом конкретном случае ученику следует обнаружить конкретное собственное проявление этой лжи.

Таким образом, ловушка состоит в том, что в от­вет на аналитическое приглашение «рассказать, в чем дело», отрицательная эмоция хочет повторить свою «песню» (может быть, с новыми вариация­ми).

Чтобы не попасться в эту ловушку, работающий должен быть в достаточной мере дистанцирован от собственной отрицательной эмоции. Он должен относиться к ней ВСЕРЬЕЗ, но, как уже было ска­зано, более всерьез, чем относится к себе она сама. Потому что «она сама» привирает (первый ранг), знает, что привирает (второй ранг), и прощает это себе (третий ранг). А работающий (с помощью те­рапевта-аналитика) должен выяснить, как реально (нулевой ранг) обстоит дело, и не позволять себе ни на йоту отклоняться от этой психической ре­альности.

Я не случайно упомянул здесь терапевта-анали­тика. Дело в том, что чаще всего отрицательные эмоции живут на многообразных и сложных пере­носах, проекциях, смещениях, сгущениях и пр., что требует именно аналитического подхода. Впрочем, для практической работы в некоторых (хотя дале­ко не во всех) случаях может быть достаточно про­сто обнаружения привкуса лжи, на которой основывается отрицательная эмоция. Может оказаться достаточным, если можно с полной убежденнос­тью сказать ей: «Ты лжешь!» — и она потеряет свою силу.

Как говорил Гурджиев, хуже всего, если вы убеж­дены в «справедливости» своей отрицательной эмо­ции. Но «благая весть» (как любят говорить амери­канцы) состоит в том, что отрицательная эмоция всегда содержит субъективную (обнаруживаемую в прагматическом аспекте коммуникации) ложь, хотя часто прячется за объективной (то есть чисто се­мантической) «правильностью».

Следующий важный аспект работы состоит, как и в случае с привычками, в исследовании различ­ных функций, которые «прикреплены» к данной отрицательной эмоции, выполняются ею. У тех, кто работал над привычками, уже есть некоторый опыт такого рода анализа. Поэтому здесь я остановлюсь только на двух крайне важных, но частных аспек­тах этой темы.

Первый, как мы уже говорили, состоит в том, что отрицательные эмоции — привычный и типичный для нашей «культуры» канал эмоциональной свя­зи между людьми. И действительное горе состоит в том, что если они убираются, то часто ничего дру­гого просто не остается. Здесь с полной неотврати­мостью действует закон, о котором Гурджиев од­нажды сказал Успенскому: «Ничто так не разделяет людей, как Работа».

Человек, «выдирающийся» из сети отрицатель­ных эмоций, часто одновременно с этим теряет при­вычные связи с людьми, которые раньше казались «близкими». Как правило, он пытается «заставить» их тоже «работать над собой»; иногда это удается, чаще — нет.

Это ситуация, с которой приходится примирить­ся. Тут я не могу избежать «высокого стиля», на­помнив, что свобода стоит очень дорого. Как сказа­но в классической книге: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Ученику же предлагается «взять свой крест и следовать за Учителем».

И здесь есть «благая весть». Все, кто когда-либо проходил этот участок пути, подтвердят, что, ли­шившись «человеческих» (на самом деле псевдо­человеческих, лучше сказать — «адских») связей с другими людьми через отрицательные эмоции, че­ловек вовсе не остается в одиночестве, как многие боятся. Напротив того, он быстро обретает реаль­ные эмоциональные связи, иногда с теми же самы­ми людьми, иногда — с другими, которые начинают ему гораздо больше нравиться.

Еще одна важная функция отрицательных эмо­ций состоит в том, что ими пропитан, пронизан, а часто на них держится, как на остове, наш «образ себя». Конечно же, «я» — это тот самый «недотыкомка», неудачник, неумеха, невезучка, которого все обижают, которого никто не любит, на котором все только «возят воду», — и прочее в таком роде. И это дает обладателю такого «образа себя» множе­ство «преимуществ» в жизни: «Чего вы хотите от человека с деревянной ногой?»

Не соблазняйтесь «крайностью» этого примера. Конечно, мы с вами «не такие». Или только «не­множко такие». Насколько? В чем? Кем или чем я буду, когда у меня не будет вот этой, конкретной отрицательной эмоции? Кем или чем я буду, когда у меня не будет целого слоя отрицательных эмо­ций — тех, которые я сейчас, сходу, могу в себе увидеть? Узнает ли меня тогда, как в известном

стихотворении Маршака («Из английской народ­ной поэзии»), моя любимая собачка?

Одним словом, сюда вполне подходит схема зна­менитого вопроса, который Эрик Берн задал алко-голизирующейся старушке: «Мадам, что вы будете делать, когда бросите пить?» Потому что отрица­тельные эмоции, — еще одно, последнее «уподоб­ление», — очень похожи на разного рода «зависи­мости»: алкогольную или наркотическую. Похожи психологически, биоэнергетически, поведенчески и во многих других отношениях.

Так что мы вполне можем воспользоваться, в зак­лючение этой главы, прекрасными лозунгами, кото­рыми снабдила нас наша замечательная культура:

«Пьянству — бой!

«Ударим автопробегом по бездорожью!»

Примечания

1 Впервые - в книге «Практическая психотехни­ка». В этой главе коротко вводятся многие по­нятия, о которых дальше будет идти речь под­робнее.

2 На самом деле этот термин, введенный еще Фрейдом, означает нечто совсем иное.

3 Впрочем, если посмотреть несколько глубже, то «ошибка» эта может быть, — и как правило бывает, — если не сознательной, то намерен­ной, в полном соответствии со фрейдовской иде­ей разнообразных «выгод от симптома».

4 Здесь необходимо сослаться на представления «отца» советской психологии, Л.С.Выготского. Знакомство с его идеями можно начать, напри­мер, с книги «Развитие высших психических функций». Интересно, что о том же самом, и даже похожими словами, пишет К.Кастанеда (он, впрочем, опирается на представления американ­ского социолога Талкота Парсонса и на культур-антропологическую традицию).

5 Важной фазой формирования этой способности у ребенка является так называемый «кризис трех лет», с его «негативизмом», состоящим как раз в отказе исполнять какие бы то ни было суггестии.

6 Это делается во Втором Цикле, в лекции «Ребенок-Родитель-Взрослый»

7 См. Г. Бейтсон и др. К теории шизофрении. — Московский психотерапевтический журнал, 1993, 1-2.