IX. ЛЕС - Сборник - Сатпрем

     Теперь мы входим в лес.

     Мы входим слепо,  не зная ничего, поистине. Вещи вздымаются со всех

сторон, это джунгли переживаний.  Развертываются озарения,  сотни озаре-

ний, и вы думаете,  что поняли,  ухватили суть,  механизм, но вас быстро

переносит в какое-то другое место,  где все кажется совсем противополож-

ным; вы больше ничего не понимаете, но понимаете ли вы что-то или нет, а

переживание продолжает развиваться,  совершенно безразлично к тому,  что

вы можете думать об этом; за мистерией следует мистерия, ясная, прозрач-

ная, очевидная... и совершенно невообразимая. Мистерии одновременно оче-

видные и непостижимые.  И все же все наполнено смыслом,  изобилует смыс-

лом, как дерево в джунглях со всеми его лианами и безумным великолепием;

но что  же это за дерево?  У него нет имени.  В 1950,  находясь в сердце

джунглей, географически "реальных" в Южной Америке, сколько раз я оказы-

вался перед чудом гигантского, развесистого дерева, ошеломляющего своими

лианами и криками гнездящихся на нем птиц; ни у дерева, ни у птиц не бы-

ло названия,  и  абсурдно,  что даже созерцая чудо,  ту тысячу чудес,  я

чувствовал, что как бы лишен чего-то:  я не мог назвать дерево,  назвать

птиц; были тысячи вещей,  деревьев,  безымянных созданий, безымянных ре-

чек, безымянных болот в невероятном великолепном дилириуме.  Так  что  я

придумывал названия рекам и птицам, чтобы приручить чудо, внести неболь-

шой порядок.  Это было абсурдно, это было по-ребячески. Чудо было совер-

шенно реальным безо всяких моих названий,  но было так,  как если бы оно

не полностью существовало,  не было бы полностью моим. Посреди своих пе-

реживаний, которые  все  нарастали и нарастали,  Мать также была знанием

без знания.  Однажды, столкнувшись с одним из тез безымянных фактов, она

сказала: В тот день, когда я буду знать... это, вероятно, будет сделано.

Потому что вещи явятся плотным фактом:  вот КАК ОНО ЕСТЬ. И лишь гораздо

позднее "вот это как" понимание скажет:  "Что же,  это так". Сначала это

придет, а затем ты знаешь.

     Тысячи раз будет "вот это как", но Мать никогда не знала.

     Мать никогда не знала.

     Это кажется невероятным, но это так.

     Она шла через лес из конца в конец, даже не зная, что это было, ку-

да это вело или даже цель всего этого;  у нее никогда не было единствен-

ного названия или единственного объяснения -- или, возможно, были тысячи

объяснений, каждая  вещь  была  собственным объяснением.  Это продолжало

расти, прямо вверх,  как дерево, и это было все. И были тысячи деревьев.

С этим ничего нельзя было поделать,  кроме как идти через все это, и сам

факт прохождения через это составлял целый мир...  без названия. Джунгли

переживаний, которые  казались  связанными  друг  с  другом не более чем

"гранатовое дерево" было связано с "бессердечным  деревом"  речкой  "Ма-

ри-Луиза" -- и все же,  в конце концов,  все это составляло один мир. Вы

не появлялись где-то,  поскольку были там везде. Но неожиданно лес может

вывести на савану из изумрудных пальм,  а затем откроется море. Вы могли

и не видеть моря,  находясь в сотне ярдов или миль от него, заслоненного

нескончаемым болотом высохших стволов,  где пищали и ползали "насекомые"

и "птицы" -- но вы слышали море,  ощущали его запах.  Это было как  один

конец того мира -- но какой конец? Нет "конца". Когда мы узнаем это, все

уже будет сделано.  Но это уже сделано! Это автоматически сделано благо-

даря тому,  что Мать прошла через это,  только мы не знаем этого,  у нас

нет  карты -- нет карты.  Она прокладывала весь маршрут без карты -- ко-

нечно же! Вы не идете в неизведанное с картой неизведанных земель. Земли

становятся известными благодаря тому, что вы проходите через них. Раз уж

мы начертили карту -- если мы преуспели в этом -- тогда они скажут:  По-

чему же,  вот это все! Все станет "ясно", как они говорят: деревья будут

занесены в каталог, а реки будут выделены в атласе голубым цветом, и все

будет приведено в "порядок":  со всеми контурами, меридианами и пунктир-

ными линиями. Но, тем не менее, это еще не "сделано"... по крайнем мере,

для  нас.  Подводя итог,  можно сказать,  что мы идем в еще-не-сделанный

мир, который уже сделан!

     Мать никогда не знала,  что она делала: она просто продолжала идти.

Все больше и больше,  - говорила она мне,  - жизнь этого тела направлена

на то, чтобы делать вещи, не зная этого, изменять мир, не осознавая это-

го... не заботясь обо всем этом,  будучи абсолютно не заинтересованным в

результате. "Результатом" является карта. И иногда мы гадаем, не застав-

ляет ли  появиться  новый мир просто сам факт делания карты.  Как магия.

Если бы только одно существо смогло открыть свои глаза и увидеть  конту-

ры, соединить  линии,  нанести координаты на контурные линии и соединить

реки с озерами, а это озеро -- с той горой... не вызовет ли это внезапно

к жизни  ту безымянную массу,  которая выглядит просто как зеленая стена

перед нами?

     Что является завтрашним миром.

     Я следовал за Матерью шаг за шагом, не понимая ничего, или, скорее,

с тысячью  последовательных объяснений,  и вряд ли я достиг большего се-

годня, на странице ***,  чем восемнадцать лет назад, когда Мать в первый

раз начала  со мной.  Так что давайте скажем прямо:  я не веду мастерски

читателя в том направлении,  которое я знаю заранее, но тщательно обере-

гаю его до конца.  Я не знаю,  что это за направление! Я веду читателя в

"никуда"! -- но,  возможно,  просто сам факт,  что мы идем туда, сделает

его "чем-то".  Это все.  Я слепо вхожу во всю эту массу, держась за руку

Матери по другую сторону вуали и молясь, что она ведет меня в правильном

направлении -- я не знаю направления.  Это путешествие в неизведанное. Я

пишу каждое предложение,  не зная следующего. Невозможно вообразить, что

это означает.

     Эта история началась в 1957 году.  Я находился в Ашраме уже в тече-

ние трех лет, каждый день борясь с собой, чтобы не убежать. Я хотел вер-

нуться в джунгли,  в единственное место в мире, где, казалось, я мог ды-

шать, со всеми его пальмами, тапирами и красными ревунами, и змеями, мо-

рем змей,  но вы совершенно привыкаете к ним;  спустя некоторое время вы

чувствуете их  даже не видя,  и все движется в одном и том же ритме,  вы

переступаете через змей, вы чувствуете все и течете со всем, вещи стано-

вятся частью вашего тела,  жизнь течет в ваших венах,  деревья говорят с

вами, ваши ноги идут сами по себе,  как если бы они знали,  куда идти --

много раз  я  терял в джунглях свой компас,  и всякий раз мои ноги знали

лучше компаса правильное направление в том зеленом сплетении.  Так что я

очень хотел вернуться в джунгли, как бы на поиски золота, но игуаны сами

по себе стоили их золота,  и золото заключалось,  главным образом, в его

поисках. Но я был очень упрямым,  я видел Шри Ауробиндо в 1946 или 47-ом

году, и это открыло во мне некую дырочку,  произвело некое непредсказуе-

мое прояснение  в  моих джунглях отрицаний,  и Шри Ауробиндо следовал за

мной по пятам, улыбаясь (казалось, что он всегда улыбается, особенно его

левый глаз),  пока я бежал через леса и метался как молодой антропоид на

заре появления человечества.  Меня смутно тянуло назад,  в Индию,  чтобы

"просто увидеть".  Хорошо,  сказал  я себе,  пойду и попытаюсь пару лет,

чтобы "увидеть",  а вдруг этот мир окажется совсем не похожим на осталь-

ные, и, самое главное, не похож на мой "цивилизованный" мир.

     В первый же вечер по прибытию в Пондишери я захотел убежать  немед-

ленно, первым же поездом.  Но я упрям,  это моя слабость:  я сказал "два

года"...  Я потратил больше десяти лет,  пытаясь  не  вернуться  в  свои

джунгли. Мать имела для меня в запасе еще одни джунгли.

     И я ничего не мог поделать,  я был захвачен вопреки самому  себе  и

очень сердит на самого себя за эту захваченность. Мать много смеялась --

не я.  Она мирилась со всем,  что исходило от меня, я держался в течение

десяти лет. Такова уж мистерия человеческих образцов вокруг нее, а я был

одним из них...  невольно -- и если я упоминаю о том, каким образчиком я

был, то  это просто для того,  чтобы дать некое представление о собрании

отрицаний, окружавших Мать. Каждый являл собой особенное отрицание. Осо-

бенную форму  смерти,  в  действительности.  Как-то я нашел превосходный

трюк, чтобы убежать, поскольку я не мог физически выбраться из того мес-

та: трюк  "освобождения".  Я  открыл  некий способ выбираться через верх

своей оболочки, нашел маленькое отверстие, через которое проскальзываешь

на простор...  о, такой необъятный, ясный и ритмический, почти музыкаль-

ный, без каких-либо движений, проблем или вопросов: это есть, это чудес-

ным образом есть.  Ты купаешься там как в вечности...  Пока однажды я не

сказал Матери: "Там действительно можно оставаться некую вечность..." --

Не некую вечность:  всю вечность, -- перебила она меня, -- "...без того,

чтобы что-нибудь  изменилось." Другими словами,  я был пойман.  Никто не

мог никогда вызволить меня оттуда,  даже Мать, даже "Бог": это пропитано

светом и красотой.  Возможно, это был даже Бог, кто знает! Но внезапно я

оказался в своей вечности как в горшке с медом,  я прилип -- но я не хо-

тел вязнуть, даже в вечности. Это было начало моего падения... Мать жда-

ла меня на дне.

     Но с того дня я понял,  я полностью понял,  и я  полностью  полюбил

Мать. Я  начал  входить в новый мир.  И до последнего дня Матери я жил в

полной вере,  которая была совершенно очевидна, и я обратил все свое от-

рицание мира в отрицание смерти.  Потому что на самом деле я отвергал не

мир, я могу видеть это сейчас,  я отрицал сам запах смерти в  мире,  это

был мир смерти.  Возможно,  я единственный из людей или один из двух лю-

дей, которые никогда не верили в физическую смерть Матери.  И я все  еще

не верю.  Потому что я видел,  касался,  чувствовал -- только я не знаю,

как поведать о том,  что я видел.  Карта еще не начерчена. Мы будем чер-

тить карту вместе. Возможно, в конце этого мы увидим Мать. Мы не верим в

смерть; смерть -- это ложь мира.

     Мы развеем миф смерти.

     Мы сделаем видимым то, что истинно.

     Для тех, кто хочет этого.

Рождение "Адженды"

     Я хотел видеть,  это было первым моим стремлением, когда я прибыл в

Ашрам: по  мне,  йога была прежде всего неким обучением зрения,  которое

происходит во время медитации с закрытыми глазами.  Я был  убежден,  что

было нечто,  что стоило увидеть.  Что? На самом деле я не знал. Действи-

тельно, я вовсе ничего не знал,  я был "добрым малым" с Запада в состоя-

нии бунта, и любой способ изменить мир априори казался мне превосходным:

Европа просто душила меня.  Но я подразумевал материальное изменение ми-

ра. Дух был интересен для меня на уровне двух моих ступней.  И таким я и

был, получая свое первое и довольно разбивающее обращение из рук Матери:

в действительности,  я годами оставался потрясенным им.  Дважды в неделю

она вызывала меня к себе под тем или иным предлогом работы и рассказыва-

ла мне.  Это началось в 1957. Я принимал свою работу как часть жизненных

"обязанностей", но я вовсе не искал или даже хотел привилегии персональ-

но встречаться с Матерью. По мне йога делалась в своей комнате, в одино-

честве,  а также во время гуляния по улицам в состоянии некоторой жажды.

Мать исподтишка смеялась, слушая меня самым серьезным образом, и попутно

припоминала  тысячу и один случай из ее жизни,  из Тлемчена,  из ее опы-

тов... что постепенно, почти незаметно разрушало весь мой способ видения

мира.  Это были ее опыты, тут нечего сказать, это не теория -- с Матерью

никогда не было какой-либо теории. А когда она говорила... о, эта чудес-

ная смесь грома и мягкости и смеха, всегда смеха, едва скрываемого подд-

разнивания, и затем те внезапные вспышки света, которые раскрывали перед

тобой грандиозные панорамы: ты оставался погруженным там и начинал вмес-

те с ней видеть вещи.  Ты видел, когда она говорила, это как если бы де-

лалась осязаемой сила истины,  как если бы приходило живое слово, вибра-

ция,  которая заставляла видеть;  и всегда, в самые неожиданные моменты,

когда она просто смеялась или говорила о некоторых "пустяках",  внезапно

расширялись ее безмерные алмазные глаза,  и ты вступал в нечто иное, это

было там конкретно. Это было вне обсуждений: вы же не обсуждаете фонтан.

Я выходил оттуда,  тряся головой:  о,  эта Мать!... Я чрезвычайно боялся

быть чем-то пойманным,  я не хотел быть пойманным, чем бы там ни было --

кроме как самим собою, конечно же. Каждый является своей собственной на-

илучшей  ловушкой.  И я не очень хорошо понимал,  зачем она рассказывала

мне все это -- так много потерянных сокровищ,  никогда не записанных,  я

не  имел  ни малейшего представления о том,  что это было начало истории

нового мира (*) (* В действительности, поначалу она даже не хотела, что-

бы записывали ее слова; потребовалась индейская хитрость и соучастие Па-

витры,  чтобы внести магнитофон:  Если мы доберемся до конца,  тогда  не

нужно ничего записывать,  - сказала она, - все и так будет самоочевидно;

а если мы не дойдем до конца,  тогда нет надобности тратить ленты и  до-

бавлять еще одну историю о неудавшейся попытке.  Так вот.) Это было "ин-

тересно",  как бы там ни было!  И так я ходил туда неделю за неделей, не

совсем  понимая,  до  какой степени она раскачивала меня своими тысячами

историй,  которые казались пустяками: было так, как если бы она медленно

формировала  во  мне другой способ хождения по земле.  Мне потребовались

все эти годы,  чтобы понять, сколь упрямо, болезненно, неослабно мы, че-

ловеческие существа,  зажаты в тюрьме определенного атавизма. Это тюрьма

из стекла,  но более прочного,  чем бетон,  и через нее проходит  только

один  тип лучей -- а мы воображаем,  что обладаем всем мировым спектром!

Мы видим все через маленький,  определенным образом окрашенный луч  или,

если предпочтем, через бесцветный. Она разрушала мои стены... мягко, по-

тому что любила меня (я не знал почему, также). Она могла разрушить все,

за исключением моей маленькой бесконечности наверху; это было неприкаса-

емо,  это было мое большое убежище.  Тем не менее,  она разрушила и его,

после десяти лет осторожного приближения. Я был тогда так крайне ошелом-

лен,  что это стало для меня подобно третьему рождению в мире -- в мире,

который  больше  не был атавистической ложью материального рождения,  не

был полу-ложью духовного рождения наверху...  это было как возрождение в

материи,  но  в странного рода материи,  которая не переставала изумлять

меня.

     Мое первое изумление,  или мое первое смятение,  пришло  раньше,  в

первые годы,  когда  она говорила со мной в офисе Павитры,  сидя в своем

большом кресле с прямой спинкой, которое всегда напоминало мне трон анг-

лийской королевы.  Она обладала атмосферой королевы,  эта Мать,  и нечто

большим. Чувствовалась бесконечная близость  и  превосхождение  со  всех

сторон; она была здесь со мной, и она была непостижимо удалена на тысячи

световых лет, как если бы за Матерью была еще одна Мать, за которой была

еще одна Мать; и иногда спадала вуаль, затем другая, и ты представал пе-

ред другими глубинами Матери, перед другими, совершенно другими гранями,

но все с той же улыбкой и глазами, которые становились черными как смоль

или золотыми или ультрамариновыми или лазурно голубыми... и опять же бы-

ло нечто  иное,  когда уже не было никаких глаз,  а была некая бесконеч-

ность, продвигающая безмерность.  И всякий раз ты входил в новое измере-

ние: ты уже больше не видел Мать со стороны,  как наблюдатель: ты входил

в нее. С Матерью никогда не было теорий или даже образов: она заставляла

тебя становиться тем,  чем была или что видела в тот момент. Всякий раз,

когда я возвращался от Матери,  это было как возвращение из нового путе-

шествия. Я  путешествовал  сквозь  века,  я путешествовал через огромные

пространства. Тем не менее,  я был ужасно материалистичен,  и все же был

особым материалистом,  потому что никогда не сомневался, что были другие

пути  видения,  отличные от научных,  но я был также уверен,  что другой

путь видения должен быть другим материальным путем видения вещей. Короче

говоря, я был материалистом Духа, не зная этого. Например, я был уверен,

что "видения" являлись неким материальным сгустком или развуалированием:

бог,  или  кто бы там ни был,  действительно входит в комнату.  Он может

прийти через стену, но он физически здесь. Ну, не так! Однажды Мать ска-

зала западному дикарю, которым я был: Вовсе нет, мой мальчик! Это не фи-

зическое.  Ты входишь на другой план сознания и видишь глазами того пла-

на.  Все обвалилось. Это не физическое, это мистификация. Возможно, все-

вышняя мистификация,  но это нереально,  подобно грезе на двух ногах.  Я

никогда не отказывался от этой своей грезы.  Все спиритуалисты посмеются

над моим ребячеством -- и верно, это очень по-детски.

     Но я был прав.

     Я хотел, чтобы это было материальным.

     Я хотел, чтобы это было другим способом материи.

     Я искал супраментальный мир, не зная этого.

     И она медленно меня шлифовала, тогда как я не замечал ничего, кроме

того, что эта Мать казалась столь милой,  но я был замечательно охраняем

ее любовью.  Она должна была стать полностью беспомощной, сметенной сла-

бостью и болью мира,  чтобы я однажды понял, кем была Мать. И это не она

заставила меня понять это:  поняло мое тело,  поняла моя плоть,  поняла,

почувствовал, полюбила моя человеческая боль. Заплакала также.

     Проходили недели и месяцы,  прошло три года, перемежаемых попытками

убежать, но я всегда возвращался,  как если бы я не мог отрицать или от-

речься от того,  что видел с Матерью,  как если бы мои  джунгли  "где-то

там" были бы бегством от себя, возвращением к прошлому земли, а не прыж-

ком в будущее; пока однажды, когда Мать сказала мне, просто так, в сере-

дине разговора,  как бы невзначай (но это повергло меня в странный, нео-

писуемый маленький шок): Есть нечто, что мы должны сделать вместе.

     Это "нечто, что мы должны сделать вместе" росло незаметно: это были

сотни и тысячи переживаний, которые Мать назвала своей Аджендой -- более

6000 страниц,  13  томов:  хроника будущего -- великий Лес,  в который я

входил вместе с ей,  даже не зная,  что это был Лес будущего. Не знаешь,

что это лес,  не знаешь, что это будущее, но внезапно оказываешься перед

одним деревом, затем перед другим, затем еще одним... сотни и тысячи де-

ревьев, растущих друг за другом. И внезапно ты понимаешь: да это же лес!

Это лес!

     Мы пойдем вместе в этот лес.

     Великий лес Матери.

     Лес следующего мира.

     И это "нечто, что мы должны сделать вместе" продолжается за вуалью,

как если  бы  она вела меня за руку...  как если бы она хотела,  чтобы я

достиг точки, где вуаль исчезает.

     Тогда мы увидим.

     Мы увидим материально.