Ритуальное насилие и ДРИ

Интересный автор, Ричард Клюфт, и статьи его не менее интересные. Чувствуется огромный опыт и неимоверная проделанная работа в его рассуждениях о переживаниях пациентов, кому судьба уготовила стать живыми артефактами того, что у насилия существует предел жестокости и что есть все же та мера воздействия, которая может хоть и не убить, но поранить бессмертную душу. Это пациенты с диссоциативным расстройством идентичности, их душа по-прежнему жива, но расколота, как фужер, ненароком задетый локтем и упавший со стола во время званого ужина.

Так вот, во встретившейся мне недавно статье Ричард Клюфт называет одной из причин недоверия к диагнозу ДРИ, то, что пациенты в один голос сообщают о ритуальном насилии. Клюфт отметил, что эта мысль очень сильно пугает общество, побуждает великое Табу встать на нашу защиту, заставляет даже открытых для новых идей специалистов отстраняться и предавать анафеме откровения пациентов. Любимая отговорка общества, что якобы если это правда, то мир кишит сатанистами, с их обрядами и темными мессами и для России это вообще как-то … ну не наш это вид развлечения.

И тут мне пришла в голову мысль поделиться с читателями одним фрагментом из клинического случая, который я, правда, не веду, ну несмотря на это, я имею удовольствие лично знать пациентку, о которой здесь пойдет речь. Точнее о двоих, для сравнения.

 Еще немного о Клюфте и Табу. Да, Ричард Клюфт, возможно имея большую выборку и многолетний опыт, отметил эту особенность – рассказывать о ритуальном насилии, как самом страшном и разрушающем травматическом воспоминании. И, возможно, влияние Табу так мощно, что под его сенью может укрыться даже такой феномен, как ритуальное насилие. Но мне подумалось вот что, а одинаково ли мы все понимаем это словосочетание «ритуальное насилие». И вообще, что это в тематике ДРИ.

Когда рассуждаешь об этом, на ум приходят образы людей в красно-черных плащах, белые толстые свечи, маски с ужасающими мордами, жертвенник, ночь, тайна … и похоть. А всегда ли это так, и для всех ли пациентов именно свечи, маски, плащи…? А вдруг для кого-то это атрибуты новогоднего бала-маскарада?  Ведь для многих, верно? Так вот, для моей знакомой, клиентки другого замечательнейшего терапевта, ритуальное насилие выглядело так: ее мать, прекрасно социализированный психотик (и так бывает), каждые 2-3 недели приглашала гостей, и это были не совсем обычные встречи. Ближе к вечеру собирались пять или шесть дам возраста около сорока. В обычной жизни это были среднестатистические замученные тетки с кучей ребятишек, не помогающим по дому мужем, нелюбимой, но приносящей деньги работой. Приходя же в гости, они преображались. Скидывали с себя то тряпьё, в котором они явились и поверх одной лишь кожи накидывали черные плачи с капюшонами и красным подбоем. Это всего лишь ткань, но она помогала дамам переместиться в их мрачную готическую сказку, в которой они были уже совсем другими людьми, с иными потребностями и фантазиями. И, облачившись во все это, они как раз и осмеливались приступить к реализации этих своих фантазий, фантазий жестокого сексуального и физического насилия по отношению к той девочке, а ныне рассказавшей мне это женщине. Они причиняли очень сильную боль разными средствами, сексуально использовали и унижали.

Боль и кровь. И никаких свечей и полнолуния. И все же, это ритуал? Думаю, да, потому что ритуал скорее можно представить, как набор определенных физических действий, ставших символизированными для достижения определенного результата. Красно-черные плащи вполне сойдут за ритуал. Но как отмечают и другие авторы, в этом случае красно-черное стало мощнейшим флешбеком, материализующимся время от времени воспоминанием. Женщина и по сей день приходит в очень сильное волнение, видя сочетание двух этих цветов, и не только в одежде. Это вызывает плохо контролируемое возбуждение и животный страх, как собака опасается зажженной ночью спички, видя в этом крошечном огоньке отражение огромного пожара, способного унести тысячи жизней.

Второй пример уже моей собственной клиентки. Когда она была маленькой, в моду вошли страшные резиновые маски, которые одевались на голову. Они на самом деле были … брррр. Впечатляющие. Когда девочка, будучи совсем малышкой, плакала ночью в своей комнате, мать и ее сожитель одевали эти маски и приходили к ней, якобы успокоить, совершали сексуальное насилие и, получив удовлетворение, уходили. Девочка выросла, стала молодой красивой девушкой, но до сих пор периодически ночью ей приходят видения гномов в масках, в начале выглядывающих из-за угла, а потом наполняющих всю ее комнату и начинающих сексуально использовать ее.  Для моей клиентки это встало вполне таким ритуальным насилием, где единственным признаком ритуала были резиновые страшные маски. Но она рассказывает о своем переживании, как о, по сути, ритуальном.

Так, мне хочется внести небольшое уточнение к рассуждениям Клюфта. Мне думается, что говоря о ритуальном насилии при ДРИ, есть смысл рассматривать этот феномен несколько шире, как любое действо, призванное изменить состояние сознания всех участников, как насильника и жертвы, в случае ДРИ, так и служителей культа и их последователей.

Видимо с этим же можно связать и повышенную гипнабельность пациентов с ДРИ, и в то же время крайне фактическое функционирование, когда способность к смещению «точки сборки» спасает в момент бесцеремонного и разрушающего внедрения физического фактора. Так молитва в православном храме в воскресное утро или зажигание шаббатних свечей дома переносит нас в мир благости и умиротворение, так же как и резиновая маска, появившаяся ночью из-за угла или черно-красный плащ поверх обнаженного тела, легко смещали наших пациентов в состояние ужаса и подчинения.

Поэтому, говоря о ритуальном насилии, я бы скорее имела в виду не страшного пастора из церкви, а «специфических» близких, использующих изначально нейтральные стимулы для раскачивания самосознания ребенка-жертвы.