Р. Мэй. ОТКРЫТИЕ БЫТИЯ

Теперь мы перейдем к рассмотрению параллели между пониманием проблемы современного человека экзистенциалистами, с одной стороны, и психоаналитиками, с другой. И те, и другие с различных точек зрения и на разных уровнях анализируют тревогу, отчаяние, отчужденность человека от самого себя и значение этих переживаний в жизни человека.

Фрейд описывает невротическую личность конца девятнадцатого века как страдающую от расщепления, то есть от подавления инстинктивных влечений, от блокирования сознавания, потери самостоятельности, слабости и пассивности Эго, вместе с различными невротическими симптомами – следствиями этого расщепления. Кьеркегор в своей книге – единственной работе по этой теме, – получившей известность еще до того, как Фрейд начал специально заниматься проблемой тревоги – анализирует не только тревогу, но в особенности депрессию и отчаяние, возникающие в результате отчуждения человека от самого себя, которое он классифицирует в разных формах и на разных уровнях.¹

Ницше за десять лет до выхода первой книги Фрейда указывал на то, что болезнь современного человека заключается в том, что "его душа стала черствой", он "пресыщен" и повсюду витает "дурной запах... запах провала... обмельчание западного человека – вот наша самая серьезная опасность". Затем, поразительно предвосхищая более поздние психоаналитические концепции, он переходит к описанию того, каким образом инстинктивные силы человека превращаются в чувство обиды, ненависть к себе, враждебность и агрессию. Фрейд не был знаком с работой Кьеркегора, но Ницше он считал одним из по-настоящему великих людей всех времен.

Какова же связь между этими тремя титанами девятнадцатого века, если учитывать то, что непосредственного влияния друг на друга они не оказывали? И что связывает экзистенциализм и психоанализ, основателями которых были эти трое? Два этих подхода к изучению природы человека – возможно, наиболее важные подходы, совершенно перевернувшие традиционные представления о человеке? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, нам необходимо выяснить культурную ситуацию середины и конца девятнадцатого века, в которой возникли оба подхода к человеку и на которые оба пытались найти свои ответы. Дело в том, что настоящее значение определенного подхода к пониманию человека – будь то экзистенциализм или психоанализ – нельзя понять in abstracto (лат. отвлеченно), обособленно от его мира, а только в контексте исторической ситуации, которая положила начало его развитию. Таким образом, дискуссии на историческую тему не будут никоим образом уводить нас от нашей центральной темы. Наоборот, именно такой исторический подход может по-настоящему пролить свет на наш главный вопрос: каким образом специальные научные техники, разработанные Фрейдом для исследования раздвоения личности викторианской эпохи, соотносятся с пониманием человека и его кризисов Кьеркегором и Ницше, представления которых послужили серьезной основой для создания экзистенциальной психотерапии?

Расщепленность и психологические нарушения,
имевшие место в девятнадцатом веке

Конец девятнадцатого века ознаменовался распадом личности на составные части. В подобном расщеплении можно было увидеть симптомы эмоционального, психологического и духовного разложения, имевшие место и на уровне культуры, и у каждого конкретного человека. Можно было увидеть этот раскол личности человека не только в психологии и науке того периода, но и почти в каждом аспекте культуры. Раздвоение в семенной жизни очень ярко отразил Ибсен в "Кукольном доме", за что подвергался самым серьезным нападкам. Добропорядочный гражданин, который держит жену и семью в одном месте, в то время как его дело и другие интересы находятся в совершенно других местах, сделал из своего дома кукольный дом и готовится к его разрушению. Аналогичную изолированность можно увидеть также в отделении искусства от реалий жизни, в использовании искусства в приукрашенной, романтической, академической формах в качестве лицемерного ухода .от жизни и природы, в трактовке искусства как чего-то "искусственного". Против этого решительно выступали Сезанн, Ван Гог, импрессионисты и другие представители нового для того времени движения.

В дальнейшем разложение стало проявляться в отделении религии от будничного существования (религией надлежало заниматься в воскресные дни, и этому придавалось огромное значение), отделении этики от бизнеса. Изолированность также имела место в философии и психологии. Когда Кьеркегор так неистово боролся с возведением на престол бессодержательных абстрактных объяснений и призывал к Возвращению к реальности, он отнюдь не донкихотствовал. Будучи представителем викторианской эпохи, он воспринимал себя разделенным на сегменты: разум, воля и эмоции. Подобное разделение с его точки зрения было правильным. Его разум должен был говорить ему, что делать; воле следовало предоставить для этого возможность; эмоции же могли служить преимущественно источником навязчивых импульсов, строго упорядоченных в эпоху викторианских нравов. А эмоции, связанные с сексом и враждебностью, способные действительно нарушить это строгое разделение, должны были полностью вытесняться или заканчиваться оргиями или кутежами где-нибудь в Богемии – с тем, чтобы человек, подобно механизму в паровой машине, выпускал излишнее давление и мог работать более эффективно, вернувшись на свое рабочее место в понедельник утром. Такой тип человека однозначно связывает сильное напряжение с "рациональностью". По самому определению иррациональность для него означает что-то, о чем не следует говорить или думать. Вытеснение или изоляция у представителя викторианской эпохи – есть нечто, о чем не следует, запретно думать! – было непременным условием стабильности в данной культуре. Шехтель (Schachtel) обращает внимание на то, что представителю викторианской культуры было настолько необходимо убедить себя в своей рациональности, что он вообще отрицал тот факт, что когда-то был ребенком, что ему была свойственна детская иррациональность и отсутствие контроля; таким образом, налицо сильный разрыв между взрослым и ребенком, что было краеугольным камнем в исследованиях Фрейда.²

Подобное обособление шло рука об руку с развивающимся индустриализмом (причина и следствие здесь перемешаны). Человек, который может разводить в разные стороны различные составляющие своей жизни, каждый день заводит часы в одно и то же время, действует всегда предсказуемо, никогда не испытывает иррациональных влечений или потребности создать поэтические образы; манипулирует собою гак же, как он бы манипулировал настоящей машиной, нажимая на определенные рычаги, – этот человек является самым эффективным работником не только на уровне сборки, но даже на многих более высоких уровнях производства. Маркс и Ницше отметили очень простой вывод, состоявший в следующем. Утверждение ценности человека в индустриальном обществе связано с накоплением денег, отделенных от реального продукта, сделанного его руками. Успех индустриальной системы сказывается на человеке одновременно лишением индивидуальности и дегуманизацией в его взаимоотношениях как с другими, так и с самим собой.

Именно против этих бесчеловечных, тенденций превращения, человека в машину, придания ему подобия самой индустриальной системе, на которую он работал, так решительно боролись первые экзистенциалисты. И они сознавали, что самая серьезная угроза заключалась в том, что разум, ставший еще одним механизмом, приведет к истощению жизненных сил человека и его устойчивости. Они предсказывали, что разум начинает редуцироваться до некоего нового вида техники.

Ученые в наши дни зачастую не отдают себе отчета в том, что обособление, в сущности, было характерно для различных направлений науки еще до нашего столетия. Согласно определению Эрнеста Кассирера (Ernest Cassirer), девятнадцатый век был эрой "автономных наук". Каждая наука развивалось в своем направлении; не существовало какого-либо объединяющего принципа, в особенности применительно к человеку. Теории человека в то время подтверждались эмпирическими данными, накопленными развивающимися научными представлениями, а

"каждая теория становилась прокрустовым ложем, состоящим из эмпирических фактов, которые соответствовали предвзятой модели... В результате наша современная теория человека утратила свой интеллектуальный центр, а взамен мы получили абсолютную анархию мысли... Теологи, ученые, политики, социологи, биологи, психологи, этнологи, экономисты, – каждый из них по-своему столкнулся с этой проблемой... в конечном счете, любой автор, по-видимому, руководствуется своей собственной концепцией и системой оценивания человеческой жизни".³

В этой связи вполне понятно заявление Макса Шелера (Max Scheler):

"Никогда еще знание человека не было настолько проблематичным для него самого, как в наше время. У нас есть научная, философская и теологическая антропология, но нет связи между ними. Поэтому у нас нет четкого и последовательного представления о человеке. Различные занимающихся исследованием человека научные направления, количество которых постоянно возрастает, внесли больше путаницы и неясности, чем прояснили наше представление о человеке".⁴

На первый взгляд от викторианской эпохи веет спокойствием, удовлетворенностью, упорядоченностью: но это спокойствие досталось ценой широко распространенного, глубокого и, в значительной степени, хрупкого вытеснения. Как и в случае с отдельным невротичным человеком, распад, обособление внутреннего опыта в рамках целой цивилизации становились все более и более ригидными, пока не произошло полное крушение 11 августа 1914 года.

Теперь необходимо отметить, что обособление в рамках культуры аналогично (в психологическом аспекте) полному вытеснению у человека. Гений Фрейда заключался, в разработке научных техник для понимания и, возможно, для лечения человека, который был весь разорван на части;⁵ но он не обращал внимания на тот факт, что нервное заболевание у человека представляло только один аспект разрушительных сил, которые наносили вред всему обществу, и лишь спустя время он был вынужден признать это с некоторой долей пессимизма и безысходности. Кьеркегор же предсказывал результаты этого разложения на основании эмоциональной и духовной внутренней жизни человека: тревожность, чувство одиночества, разрыв между людьми и, наконец, состояние, которое может привести к совершенной безысходности, отчуждению человека от самого себя. Ницше более образно представил наступающую ситуацию: "Мы живем во время атомов, атомного хаоса". Из этого хаоса он точно предвидел появление тоталитарного коллективизма двадцатого века:

"страшный призрак...национальное государство... и стремление к счастью никогда не будет сильнее, чем когда необходимо выбирать между днем сегодняшним и завтрашним, так как послезавтра все эти искания все равно могут закончиться..."⁶

Фрейд рассматривал подобную фрагментарность личности в свете естественных наук, а формулировку технических аспектов он считал задачей первостепенной важности. Кьеркегор и Ницше не преуменьшали важности специального психологического анализа, но наиболее значимым они считали понимание человека как существа, у которого происходит процесс вытеснения: существа, которое отказывается сознавать себя, чтобы защититься от реалий, а потом испытывает невротические последствия. В этой связи возникает вопрос: что значит странная ситуация, когда человек – уникальное существо в мире, способное сознавать, что оно существует, знать о своем существовании – должен (или вынужден) блокировать свое сознание и испытывать в связи с этим тревогу, навязчивые состояния, саморазрушение и отчаяние? Кьеркегор и Ницше очень остро сознавали, что "болезнь души" западного человека – заболевание более серьезное и распространенное, нежели это можно было бы объяснить судьбой конкретного человека или социальными проблемами. Что-то было в корне неверным в отношении человека к самому себе; проблема человека, по сути, стала заключаться в нем самом. Как утверждал Ницше: "это действительно трудная ситуация для Европы, ибо вместе со страхом человека мы потеряли любовь человека, веру в человека, а в действительности, волю человека".