А. А. Меграбян. ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ

В.И.Ленин, касаясь объективно приспособительного значения чувственно-предметного познания, писал, что если ощущения времени и пространства могут дать человеку биологически целесообразную ориентировку, то исключительно под условием, чтобы эти ощущения отражали объективную реальность вне человека: "Человек не мог бы биологически приспособляться к среде, если бы его ощущения не давали ему объективно правильного представления о ней".

Человек, поднявшийся на вершину биологической эволюции и социально-исторического развития, приобрел высшую способность субъективно отображать и воспроизводить в сознании все те свойства, принадлежащие каждому предмету и явлению вне нас, которые придают им качество объективной реальности. Эти свойства – пространственная стереоскопичность и рельефность и многообразие форм предметов с их переходами от неподвижности к движению в пространстве и времени, множественные сочетания, переливы красок, вариации музыкальных звуков и шумов, стойкий и летучий характер запахов, ароматов, словом, все то, что дает нам возможность воспринимать мир как полноценную реальность. Изучая познавательные свойства рецепторных органов, человек их совершенствует, изготовляя приборы, позволяющие резко усиливать их познавательные возможности Венцом модельного технического воспроизведения ряда сторон объективного мира является современная кинематография. Человек действительно как бы возвращает во внешнюю среду те орудия или приспособительные механизмы, которые в том или ином виде возникали в нем самом в процессе эволюции (Давыдовский).

С другой стороны, работу сложнейшего механизма воспринимающего рецепторного аппарата и головного мозга можно сравнить с кинофильмом, который представится нам идеальным по своему совершенству. Благодаря этому удивительному совершенству наши восприятия в обыденной жизни кажутся весьма простыми и понятными. Но на самом деле они чрезвычайно сложны и трудно доступны для исследования. Эту сложность нам наглядно демонстрирует патология сенсорного синтеза, описанная нами подробно в клинических главах. Природа упомянутых проявлений сенсорного распада образов в отношении пространства, времени, перспективы, формы, величины и движения дает возможность предположить наличие автоматизированного механизма, отображающего внешние явления в норме в виде подобия системных кинематографических изображений. Этот сложный процесс осуществляется путем интеграции и синестетического использования простых рецепторных функций.

Особенностью восприятия внешнего мира является бесконечное многообразие, быстрая смена одних явлений другими в рамках пространственно-временных отношений Что же касается нашего тела, то здесь преобладает относительное постоянство, стабильность восприятий, ограниченных пределами тела. Описанный нами в клинике распад сенсорного синтеза схемы нашего тела также дает нам возможность распознать сложность физиологических механизмов, лежащих в основе нашего самовосприятия и телесного самосознания. В самовосприятии нашего тела участвуют все наши экстерорецепторы, интеро-, проприоцептивные, вестибулярные функции, а также ощущения органов дыхания, перитонеального положения, температуры и другие вегетативные ощущения. В пределах относительного постоянства наших самоощущений существует бесконечное многообразие в восприятиях своих действий, поведения, т.е. целенаправленных комплексов движений, направленных на объекты внешнего мира. Именно эти двигательные акты тела играют ведущую роль в познании собственного тела. Без соприкосновения, без телесного взаимодействия с внешним миром невозможно познание нашего тела.

Сеченову И.М. принадлежит исключительно глубокое, важное с гносеологической точки зрения положение об особенностях зрительных образов внешних предметов. Он пишет, что наши зрительные восприятия имеют резко выраженный объективный характер: "Того, что происходит в глазу при видении мы не чувствуем, а видим непосредственно все внешнее стоящим вне нас. Такое вынесение впечатления наружу – род материализации чувствования – можно сравнить с построением образа предмета плоским зеркалом, с тем лишь отличием, что физическое зеркало дает образы позади себя, тогда как зеркало сознания строит их перед собой".

Экспериментальное изучение последовательных образов, явлений эйдетизма и др. показывает возможность проецирования вовне наших зрительных изображений. Сеченов И.М. здесь также отмечает "вынесение" образа вовне и полное его совпадение с самим предметам, – "а через это, – делает вывод автор, – сразу устраняется та несоизмеримость впечатления (как чувственного акта) с его внешним источником (как материальным объектом), которая делала для многих мыслителей сравнение обоих принципиально невозможным".

Этим выводом Сеченов наносит сокрушительный удар идеализму.

Образ в актах чувственного восприятия и мыслительного процесса представляет исторически и логически начальною ступень познавательной деятельности. В содержании нашего сознания существуют двоякого рода образы, – предметные и словесно-речевые. Мы отображаем в сознании не только конкретные предметы объективного мира, но и взаимосвязи, отношения между ними. Словесно-речевые образы также имеют чувственно-предметный характер, но эта предметность есть словесно-звуковая, словесно-оптическая и словесно-двигательная: она обнаруживает себя в речи, чтении и в письме.

Таким образом, наряду с конкретными изображениями внешних предметов и собственного тела, в нашем сознании существуют словесные изображения представлений и абстрактных понятий, отображающих отношения и взаимосвязи как между явлениями в окружающей среде, так и между личностью и социальной средой.

Любой образ в нашем сознании обнаруживает в себе двойственную природу: он является единством двух сторон, – изображения и узнавания. Патология психосенсорных функций показывает нарушение изображений при наличии сохранности акта узнавания (в непсихотической стадии заболевания). Патология гностических функций (агнозии) показывает, наоборот, сохранность изображений при наличии нарушения акта узнавания.

Возникает весьма сложный вопрос, – каким же образом совершается акт узнавания внешних предметов?

Я вижу, например, лампу на столе, я узнаю ее. Анализирую процесс узнавания: этот (предмет), который находится здесь и теперь, есть лампа. В этом акте существуют два момента:

1. этот, – теперь, – здесь (т.е. единичное изображение предмета в пространственном и временном отношении).

2. лампа, – есть словесное выражение чувственно-обобщенной формы предшествующего опыта о данном предмете.

Поэтому акт узнавания лампы приобретает качество суждения: это есть лампа. Из этого следует, что каждый акт предметного познания есть процесс обобщения, т.е. установления связи данного единичного с общим, присущим данной группе явлений. В этом заключается богатство нашего конкретного познания объективного мира. "Конкретное потому конкретно, что оно есть сочетание многочисленных определений, являясь единством многообразного".

Еще Гегель указывал, что в нашем видении предметов содержатся непосредственные умозаключения, и поэтому наши зрительные восприятия являются не просто впечатлениями, а имеют интеллектуальный характер.

Фейербах подчеркивал, что наше мышление относится даже к чистому зрению. Энгельс указывал, что к нашему глазу присоединяются не только другие чувства, но и деятельность мышления. Сеченов в "Элементах мысли" писал: "В узнавании есть... даже элементы рассудочности, насколько процесс напоминает собой умозаключительные акты". Нужно полагать, что в физиологическом отношении вторая сигнальная система у человека оказывает воздействие и принимает активное участие в формировании первой сигнальной системы.

Однако, принимая, что акт узнавания содержит в себе элемент суждения, мы наталкиваемся на неожиданное препятствие. Оказывается, что для того, чтобы ориентироваться в данной конкретной обстановке, нам необходимо глубокомысленно рассуждать над каждым воспринимаемым предметом, – "Что сие означает?"

Последователь старой ассоциационной психологии, увидя, например, карандаш, сказал бы: "Когда я гляжу на лежащий на столе карандаш, я непосредственно ощущаю лишь поверхность различной окраски и светлости. К этим ощущениям присоединяются представления, сохранившиеся у меня из прошлого опыта: представления о трехмерном протяжении и форме карандаша, о таких свойствах, как твердость, гладкость и т.д., о деревянной части и графике, о его практическом употреблении" и т.п. Конечно, в основе познания любого предмета и явления лежат ассоциативные процессы; они особенно заметны при анализе нового незнакомого еще явления; они, т.е. ассоциации, становятся незаметны, так как сливаются, объединяясь в синтетическом акте узнавания уже известного, знакомого явления.

Если на минуту представить себе, что для акта узнавания каждого, обычного знакомого предмета в поле зрения необходимо ассоциировать целый ряд представлении и понятии, как это полагает ассоциационист, то процесс познания окружающей среды был бы чрезвычайно затруднен, даже невозможен, ибо каждый раз ассоциирование и рассуждение при виде каждого обычного, известного нам предмета нарушил бы процесс целостного распознания любой сложной ситуации.

Получается не целостный акт восприятия, например, карандаша, а рассуждение философски настроенного человека: – "Что означает сей предмет?" Это напоминает поведение философа из басни Хемницера: попавший в яму мудрец, вместо того, чтобы ухватиться за веревку и подняться, глубокомысленно рассуждал, – что означает сие "вервие"?

К счастью, природа мозгового аппарата такова, что очень мудро устраняет подмеченное нами препятствие. Дело в том, что любые восприятия окружающих нас обычных предметов и частей тела повторяются бесчисленное множество раз в течение предшествующей жизненной практики и поэтому приобретают привычный аксиоматический характер в сознании. "Практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, аксиоматический характер именно и (только) в силу этого миллиардного повторения".

В каждый момент на мозг человека падает бесчисленное количество впечатлений, исходящих как из внешней среды, так и их внутренней, т.е. организма. Спрашивается, был бы человек способен познавать, ориентироваться и активно действовать в окружающей социальной среде, если допустить, что все эти бесчисленные ощущения и восприятия входили бы в поле сознания без всякой системы, без всякой организации? Конечно, нет!

Способность к конкретному познанию и действию реализуется с помощью автоматизированного навыка. Под автоматизацией нужно понимать не механическое осуществление машинообразного функционирования, а системность в актах познания и действия, в которой отдельные частные функции, сочетаясь и объединяясь, образуют сложные структуры.

Это беспрерывное систематизирование процессов И.П.Павлов определяет как беспрерывное стремление к динамическому стереотипу.

Под динамическим стереотипом он понимает "...слаженную, уравновешенную систему внутренних процессов. Образование, установка динамического стереотипа есть нервный труд чрезвычайно различной напряженности, смотря, конечно, по сложности системы раздражителей, с одной стороны, и по индивидуальности и состоянию – с другой".