М. Дронов. ТАЛАНТ ОБЩЕНИЯ

Не только плач, но и христианское смирение привлекло внимание психолога Эверетта Шострома своими поистине универсальными целебными свойствами для человеческой души. Об этой христианской добродетели в перспективе психотерапии психолог рассуждает особо: ""Снятие усилия", или смирение, Джеймс Бугенталь определял как "добровольное согласие без усилия и старания, без нарочитой концентрации и без принятия решений". Он считает, что "снятие усилия" – важнейшее условие для актуализирования" (следует иметь в виду, что актуализатор по Шострому – противоположность манипулятору: он видит смысл жизни не в манипулировании людьми как вещами, а в личностном общении с ними). <...> В психотерапии, например, продолжает Шостром, мы часто слышим об усилии пациента быть естественным. Но чем больше он старается, тем фальшивее становится. Спустя несколько часов безумных усилий он, как правило, не выдерживает и заявляет: "С ума сойти! Я сдаюсь. Поверьте, мне просто не под силу быть естественным". Надо ли добавлять, что в этот момент он предельно, как никогда, естественен. Иначе выглядит религиозный пациент, – заключает американский психотерапевт. – Чем больше он стремится быть смиренным, тем более гордым становится".

Нельзя не отдать должное тонкой наблюдательности Шострома. Слишком узнаваемо, когда усилия христианина стать смиренным раздувают в нем гордыню. Но сейчас рассмотрим мысль Шострома, высказанную чуть выше. К кому, собственно, обращается с признанием "я больше не могу!" тот, кто хочет, но не может стать естественным? Скорее всего к самому себе. "Снятие усилий" по Шострому – это всего лишь сказать себе самому: "Я больше не могу!"

Между тем христианское смирение, блаженство "нищеты духовной" (Мф. 5, 3), – это признание не столько себе, сколько – Богу в своем бессилии и неспособности выбраться из лабиринта страстей... В каком случае, как говорит Шостром, религиозный человек чем больше стремится быть смиренным, тем более гордым становится? Видимо, Шостром имел дело только с теми "религиозными" людьми, которые даже когда хотят сделать доброе дело, "помочь" Богу, то делают это исключительно собственными силами, не озаботившись спросить Его, а нужна ли Ему такая их помощь...

Это очень тонкий момент. В каком случае для христианина создается опасность возгордиться от собственного смирения? Если он всячески себя унижает и доволен своим успехом, даже не подумав обратиться за помощью к Богу? Или, если, осознав всю свою неспособность выбраться из лабиринта страстей, он признается в этом Богу и просит, чтобы Бог Сам вел его путями, которые Он знает? Понятно, что в первом случае. Такие люди и в смирении упражняются единственно под собственным надзором, не допуская Бога в их личные проблемы. Смиряясь, они заставляют себя унижаться и при этом испытывают необычайную гордость за свои успехи... И все это вместо того, чтобы сказать; Господи, Ты видишь, что у меня ничего не получается, Ты видишь, какой я! Одна у меня надежда, что Ты по-прежнему любишь меня... Возможно, в протестантском большинстве американцев, среди которых практиковал в качестве психотерапевта Шостром, это самый распространенный тип верующего человека.

И психологи, и христиане одинаково понимают, что происходит с человеком, когда он смиряется. Он больше не может сопротивляться, он отказывается от дальнейших усилий. Но между снятием усилия по Шострому и подлинным христианским смирением есть и очень серьезные различия. Православие учит совсем другому смирению. Вот, например, молитва вечернего Правила, которую православный христианин повторяет ежедневно: "Помилуй нас Господи, помилуй нас! Не зная, как будем нести ответ перед Тобой, мы, грешные приносим Тебе как Владыке лишь эту молитву: помилуй нас!" Слова этого тропаря повторяют мотив 50-го псалма, так что, как видим, для библейской традиции, охватывающей в данном случае как минимум три тысячи лет, "снятие усилия" – смирение – хорошо известно, и не в тупиковом варианте диалога с самим собой (как предлагает Шостром), а в живом обращении к Богу, который любит меня больше, чем я могу сам себя любить.