Глава 3. Введение в психотехнический практикум (на примере темы «Событие») - Психотехника экзистенциального выбора - Михаил Папуш

Психотехническая практика должна быть так или иначе организована. Вне определенной организа­ции никакая Работа невозможна. Почти1 невозмож­на работа в одиночку. Как правило, работа прохо­дит в группах с Ведущим (он же терапевт, он же -лидер) во главе. В качестве вспомогательной (но в случае необходимости и основной) формы возможна работа в «тройках». Три человека — оптимальный состав самой маленькой «рабочей» группы. Работа в «тройках» часто практикуется при полу-заочном обучении психотерапии и психотехнике, и в мос­ковской психотехнической среде довольно популяр­на.

Здесь я расскажу, как можно разыграть схему Практикума для начинающих2 (на примере первой темы этого Практикума) в предположении, что три человека взялись - более или менее самостоятель­но - начать практическую психотехническую рабо­ту над собой. Техника включения «троечного» прак­тикума в работу объемлющей группы может быть достаточно разнообразной; кое-что по этому пово­ду будет сказано в соответствующей главе.

1.

Почему для работы над собой человеку нужны дру­гие люди?

Как любит повторять один толковый автор (и неплохой Работник)3, «человек сделан из людей». Все, что есть в человеческой психике, попало туда из взаимодействия с различными людьми путем интериоризации, — присвоения, «овнутрения» пси­хикой того, что ранее было внешним. И чтобы в присвоенном разбираться, тоже нужны Другие.

Дело в том, что Другие Люди «сделаны из лю­дей» не совсем так, как мы сами. Каждый «сделан» по-своему, хотя все из сходного материала. (Тот же автор говорит, что человек - создание «штуч­ное».) И для того, чтобы начать понимать это прак­тически (а не на уровне «общих соображений»), чтобы задаться вопросом, как же «сделан» я сам, как у меня «это устроено», мне нужно сопоставить себя с Другими, которые сделаны из того же (в пре­делах данной культуры, субкультуры, суб-суб-культуры и т.д.) материала, но иначе.

Но для этого к Другим, со-участникам в Работе, нужно относиться особым образом и особым обра­зом строить «рабочее общение».

В обычной жизни, в обычном общении нам по­стоянно друг от друга что-то нужно, — очень мно­гое и на разных уровнях. Во-первых, часто нам друг от друга что-то нужно практически. Это самое по­нятное и самое легкое: «Мадам, передайте мне, по­жалуйста, соусник. Не будете ли вы добры передать также и салфетку, потому что соус почему-то про­лился на скатерть...» Ясное дело, что тут уж не до внимания к собеседнице.

Но кроме того, совершенно обычным фоном на­шего общения оказывается то, что мы хотим друг от друга какого-то включения в свое психическое поле. Если я в автобусе говорю соседу: «Сойдите, пожа­луйста, с моей ноги, потому что мне неудобно, когда вы на ней стоите», — это не только практическая коммуникация; уж будьте уверены, я ухитрюсь ска­зать это таким образом, чтобы человек почувство­вал себя Редиской, а я выглядел незаслуженно и серьезно Обиженным...

Такого рода «накруты» постоянно присутству­ют в нашем общении. Нам нужно друг от друга какого-то отношения, нужно, чтобы другие люди включились в нашу ситуацию, приняли на себя ка­кие-то роли, которые мы им назначаем. Мы хотим определенных взаимодействий.

Поэтому, в частности, мы в обычном общении почти неспособны проявить действительный инте­рес к тому, как живет другой человек сам по себе. Если он как-то прижал мой хвост, мне не до того, чтобы интересоваться, как он там живет: мне, во-первых, надо как-то вытащить свой хвост, но это даже не пол-дела, а одна десятая; дальше мне нуж­но развернуть коммуникацию по поводу этого со­бытия таким образом, чтобы получить массу вся­ких психологических дивидендов, — чтобы я почувствовал себя правым, а он виноватым и т.д. И наоборот, если я наступил ему на хвост, тоже будет масса «цепляний» друг друга по этому пово­ду. Говорят, что труднее всего спокойно и разумно относиться к тому, кому ты сделал что-то нехоро­шее...

Хорошо, если ваши партнеры по Практикуму минимально связаны с вами «по жизни». Если ка­ких-то связей не удается избежать, нужно стараться не задействовать их во время Работы (а позже можно будет сделать их предметом самой Работы). И тогда мы получаем возможность посмотреть, ка­ким может быть общение, если мы не запускаем в собеседника свои «крючки», — не привлекаем его на свою сторону, не жалуемся ему, не ждем сочув­ствия. Мы можем испытать то, что я называю «бес­корыстным интересом», — то есть остановить при­вычные взаимодействия с людьми и попробовать посмотреть, как живут разные люди сами по себе, независимо от того, чем они могут быть нам полез­ны «практически» и психологически.

Тут нас ждет масса открытий. Мы можем, напри­мер, с удивлением обнаружить, что вещи, которые мы считали сугубо индивидуальными, очень рас­пространены. Мой «скелет в шкафу» (так страшно, что о нем кто-то узнает) может оказаться стандарт­ной принадлежностью стандартного стенного шка­фа в стандартной квартире. С другой стороны, мы можем узнать, что вещи, которые мы считали само собой разумеющимися и общераспространенными, у других обстоят совершенно иначе, что для кого-то это не только не само собой разумеется, а даже вообще совсем не так. Узнавая это, мы имеем воз­можность значительно переосмыслить детали сво­ей собственной жизни.

Очень важно подчеркнуть, что наш Практикум, будучи начальным этапом работы, не только не пред­полагает, но категорически запрещает какие бы то ни было «психотерапевтические» действия в от­ношении друг к другу. В частности, не пытайтесь, пожалуйста, «помогать» друг другу, жалеть или уте­шать друг друга, давать советы, друг друга «лечить». Все это полностью и совершенно исключается той

установкой, которую нужно принять в этой комму­никации.

Впрочем, отказавшись от всех попыток делать это намеренно и искусственно, мы имеем тем боль­ший шанс получить во многих отношениях реаль­ное продвижение и значимые результаты, в том числе иногда и психотерапевтические.

2.

Но пытаться работать вдвоем — опасно. В частно­сти, сколько ни предупреждай, все равно велика вероятность разыграть берновскую игру в «психо­терапию», ядовитую и жесткую, когда один из учас­тников работы начинает изображать как-бы-тера-певта, а другой - как-бы-клиента, кто-то кому-то начинает «помогать», кто-то кого-то начинает «ле­чить».

Третий необходим как «человек-на-стреме», — супервизор, который прежде всего следит за тем, чтобы работа была Работой, в данном случае — тех­нической наработкой средств и умений, а также материала.

Назову некоторые общие принципы такой рабо­ты.

Первый принцип. Люди собираются поработать в тройке, чтобы поработать в тройке. Не путайте это ни с чем другим. Если вы собрались попить чаю, пофлиртовать, потусоваться, побыть друг с дру­гом — это замечательно, но не надо называть это «работой в тройке». Даже если вы используете ра­боту в тройке как предлог для того, чтобы потусо­ваться, отделяйте то время, которое вы работаете, от того времени, когда вы тусуетесь, флиртуете, запус­каете друг в друга крючки игр и сценариев. Как

говорят в народе, «мухи отдельно, котлеты отдель­но».

Нужно все время помнить, что вообще-то основ­ным, несущим смыслом этой работы является то, что три человека собрались для технической (на­поминаю о «высоком» смысле этого термина) про­работки чего-то. И только уже во-вторых это дела­ется на реальном живом материале — поскольку, в отличие от технологии, техника без реального жи­вого материала не существует. Мы никогда не за­нимаемся технологией, мы занимаемся живой тех­никой. Но начинающим (да и продолжающим) нужно помнить, что все это — учебная сессия. Так же как при учебном вождении автомобиля неиз­бежно нужно куда-то ехать, но лучше не пытаться сразу ехать на важную бизнес-встречу, а уж тем более — в детский сад за детьми.

Вообще, собираясь на работу в тройку, нужно четко осознавать себя учащимися. Это самое высо­кое звание, которое в Мастерской можно приобрес­ти. Чтобы это поддерживать, полезно находить воз­можность каждые минут десять ненавязчиво напоминать друг другу» что это — работа в трой­ке.

Второй принцип. Участники работы в тройке в принципе равноправны. Единственное, что дает основание предположить, что кто-то кого-то, допу­стим, учит, или кто-то «с» кем-то работает, — это реальное понимание ситуации в данный момент. Кто понимает, тот и лидер - де-факто. Часто быва­ет, что сидят как-бы-клиент и как-бы-терапевт, но клиент понимает больше и лучше, и оказывается, что при сохранении формы их диалога на самом деле как-бы-клиент работает с как-бы-терапевтом.

Равноправие, как во всякой демократической си­стеме, поддерживается строгим соблюдением пра­вил, за чем, в частности, и следит супервизор. Есть четкие описания различных форм Работы. Работа в режиме бейсика — это одно, работа в режиме постановки проблемы — другое, учебная работа в режиме как-бы-реальной психотерапии (после про­хождения бейсика, на следующем этапе) — третье, и т.д. Есть еще работа со снами, сценарная сказка, и пр. Обязательно должен быть четко очерчен жанр работы, формы работы, предполагаемое время. Если время нужно удлинить или укоротить, это, опять же, должно быть оговорено. Т.е. необходим посто­янный организационный контроль.

Нужно четко договариваться, кто есть кто, в те­чение какого времени, как это делается, каковы ме­тоды и пр., и жестко соблюдать договоренности. Сдвижки возможны, это должно быть предусмот­рено (всегда же хотели одного, а получается со­всем другое), но сдвижки должны четко организа­ционно оформляться. Если мы чувствуем, что в данный момент было бы неуместно и формально то, что мы намылились делать, а нужно переканто­ваться на что-то иное, — нужно это оговорить.

Может возникнуть, например, необходимость из­менить жанр: скажем, был (у относительно про­двинутой тройки) «второй бейсик», вдруг вскры­лась «язва тяжелой проблемы», и тут и.о. терапевта напыживается (или потирает руки): "Ну, щас мы эту проблему решим". В этот момент надо посту­пать совсем не так. Даже если речь идет о доста­точно продвинутых участниках работы, можно лишь предложить сменить жанр бейсика на опыт психо­терапии (предложение, подразумевающее возмож­ность разных вариантов ответа). Во-вторых, не забыть добавить: "Мы, конечно, понимаем, что мы не психотерапевты, но давай попробуем применить такие-то и такие-то методы и средства, посмотрим, что у нас получится". Т.е. человеку, у которого вылезла проблема, все равно надо оставаться учас­тником работы в тройке, который пришел сюда для того, чтобы учиться. Если проблема при этом решится — замечательно. Но если «просто» удас­тся корректно подвигаться, — это тоже будет боль­шим шагом вперед. Подвигаться корректно на ос­новании живо трепещущей проблемы, — это будет большая работа по снижению уровня индульгиро-вания.

Очень важно соблюдать ритуалы. Оргформа тройки обязательно предполагает как принятие на себя, так и снятие с себя ролей, а также моменты обсуждения и совместного принятия решений, где напоминается, что на самом-то деле мы все «на рав­ных», хотя вот только что я был клиентом-в-соплях, а ты был терапевтом-в-кресле. Когда мы оста­новились и начинаем обсуждать, что происходит и как мы будем двигаться дальше, эти роли снимают­ся, и мы — равные участники работы в тройке. Не­обходимо научиться в нужный момент из преды­дущего места вылезти, а в новое место попасть.

В частности, после каждой работы обязательно как минимум четвертую часть времени посвятить ее обсуждению. По форме желательно, чтобы об­суждение организовывал супервизор, дав по свое­му разумению слово сперва одному, потом другому, а потом себе.

Следующее правило тройки. Не путать личные отношения с работой в тройке. Сев на место ис­полняющего те или иные обязанности, исполняю­щего какую-то функцию в тройке, нужно уметь от-

ставить в сторону все отношения, какие были «до того». Не дай Бог, например, во время обсуждения начать сводить счеты.

3.

Поговорим теперь о некоторых технических пра­вилах психотехнической коммуникации. Я буду описывать их на примере первого занятия стандар­тного Практикума, — «событие из жизни расска­зывающего», — но это относится ко всем занятиям Практикума.

Формально занятие состоит в том, что один из участников, «рассказывающий», излагает другому, «расспрашивающему», какое-нибудь недавнее собы­тие из своей жизни.

Первое правило такой коммуникации состоит в том, что все содержание целиком и полностью при­надлежит рассказывающему. Это кажется само собой разумеющимся, но поначалу реально соблю­дать это правило очень трудно. Слушающему все время хочется как-то «подвинуть» рассказчика — высказать свое мнение, дать оценку, как-то повли­ять на содержание рассказа.

Мой опыт показывает, что если человеку удает­ся хотя бы чуть-чуть схватить вкус общения, сво­бодного от такого вмешательства, сразу и резко ме­няется его общение и в обычной жизни. Почему?

Общаясь в быту, мы обычно автоматически пред­полагаем, что находимся с собеседником на одном и том же поле и говорим об одном и том же. На самом деле это не так, потому что у одного собесед­ника психическая реальность одна, а у другого — Другая. Я не буду сейчас рассказывать, как это опи­сывается теоретически (мы к этому еще вернемся,

говоря о невротическом механизме слияния). Од­нако в предлагаемой работе мы будем иметь воз­можность убедиться в этом практически.

В обычном общении это различие реальностей не осознается; мы думаем, что говорим про одно и то же на одном и том же поле. Поэтому, когда со­беседник на этом поле видит или, не дай Бог, дела­ет что-то не так, как нам бы хотелось, мы начинаем всячески ерепениться; мы либо пытаемся заставить его двигаться на этом поле по нашим правилам, либо чувствуем себя вынужденными двигаться по его правилам. Ясно, что и из того, и из другого возникает масса неудобств как для нас, так и для нашего собеседника.

На этом Практикуме мы имеем возможность очень внимательно и тщательно отработать как раз эту сторону общения. Слушающему нужно все вре­мя помнить, что его собеседник рассказывает о своем событии в своей жизни, на своем поле, меж тем как слушающий живет на другом психическом поле.

Я предложил бы здесь такую метафору: идешь вечером по улице, видишь не зашторенное окно и уж конечно посмотришь в него; смотришь с улицы в это окно и видишь, как там люди живут. При этом не имеешь никакой возможности взаимодействовать с этой жизнью. На этом Практикуме создаются осо­бые условия: рассказывающий о событии как бы приглашает расспрашивающего посмотреть на свою жизнь; то, что человек рассказывает, — это нечто вроде открытого окна, создающего такую возмож­ность.

Здесь есть одна тонкость. На практике мы сразу же увидим, что необходимо очень интенсивное взаимодействие, интенсивное сотрудничество между

рассказывающим и расспрашивающим, чтобы состо­ялся сам разговор. Но это касается процесса рас­сказывания, а не содержания рассказа.

Еще раз: даже если событие, о котором идет речь, — проблемное, если человеку в этом собы­тии несколько дискомфортно, задача слушающего и расспрашивающего ни в коем случае не состоит в том, чтобы пытаться с этим что-то «делать», чтобы помогать, как я обычно это называю, «бедным де­вочкам».

Еще об этом можно сказать так. Когда Шерлок Холмс приезжает на место события, он вниматель­но все осматривает, очень многое узнает, его прони­цательность позволяет ему о многом догадывать­ся. Но он проводит свое исследование таким образом, чтобы не оставить там, на месте события, никаких следов, чтобы не вмешаться своим осмот­ром в это событие. Такова установка, которая необ­ходима в этом общении: не оставлять следов на чужой территории; помнить, что эта территория — чужая.

Еще один образ: рассказывающий пригласил нас посмотреть на свою жизнь как бы в музей, и поэто­му надо надеть мягкие войлочные тапочки, чтобы не наследить.

Это требует определенного мастерства, и учить­ся этому мастерству - первая задача «практикан­тов» бейсика. Поначалу не все будет получаться, потому что этот способ общения резко противоре­чит всем нашим привычкам; привычнее сразу лезть друг к другу в душу (точнее, в психику), даже не сознавая этого.

Человек, который в состоянии обратить внима­ние на ближнего, заметить, что в сходной, вроде бы, ситуации, ближний живет иначе, чем он сам, -

это уже чуть-чуть другой человек. Он становится добрее, внимательнее; он в большей степени сам стоит на собственных ногах и готов позволить это другому. Он начинает понимать, что у него тоже не все очевидно, что у него тоже есть свои идио­синкразии.

4.

До сих пор я говорил преимущественно об уста­новках расспрашивающего. В чем же задача рас­сказывающего?

Прежде всего, участники работы могут прожить (извлекая из этого драгоценную квинтэссенцию опыта) только тот материал, который они же и пред­ложили; в их распоряжении будут те события, ко­торые они принесут. Если они попытаются отде­латься незначащими событиями, то их разговоры будут пустыми. Если человек рассказывает о со­бытии, которое ему самому неинтересно, то и его собеседникам будет неинтересно.

С другой стороны, достаточно понятно, что у каж­дого из нас в шкафу есть «скелеты», которые мы очень бережем от чужого глаза, которых мы боимся, стыдимся и пр. У каждого из нас масса такого, о чем посторонним людям не скажешь. И сколько бы мы ни уславливались о «тайне группы» или тай­не работающей тройки (при работе в группе люди могут договориться, что какие-то вещи они обсудят только втроем, не вынося это на общий круг), все равно очевидно, что всего не расскажешь, да это, вообще говоря, и не нужно.

В такой работе мне кажутся очень важными тре­бования хорошего вкуса. Я категорически против тенденций (свойственных, как мы видели на ряде

 «воркшопов», некоторым американским гештальт-терапевтам) вытаскивать все, что есть, «класть кишки на стол». Мне это кажется столь же неуместным, столь же неправильным, как рассказывать незна­чимое или пустое. Мы должны с самого начала учиться психологическому «такту».

Рассказывающему (не без помощи расспрашива­ющего, конечно) нужно пройти между этими дву­мя границами, Сциллой и Харибдой, — малой зна­чимостью и слишком большой нагруженностью. Он может рассказывать то, таким образом и с такими подробностями, что, каким образом и насколько ка­жется ему уместным, значимым, важным и психо­логически интересным.

Еще одна рекомендация: ничего не выдумы­вать, — ни ради литературных прикрас, ни ради соображений тайны. Нам нужно настолько, насколь­ко это возможно, иметь дело с реальным материа­лом, который отличается от выдуманного тем, что он — живой, и потому обладает массой связей с другими частями нашей психики, которые могут по­степенно выявляться. А выдуманный материал та­кими реальными живыми связями обладать не мо­жет.

Быть правдивыми и искренними очень трудно, это требует мастерства и искусства; это удастся не сразу. Поэтому очень часто может получаться, что человек начинает рассказывать, идет по какой-то линии, а потом вдруг чувствует, что он чуть-чуть «заврался». Не бойтесь таких моментов, — это нор­мально, естественно и почти неизбежно; давайте себе и друг другу право вернуться назад, стереть с доски часть рассказанного, переиначить пере-рас-сказать. Относитесь к этому, как говорят психоло­ги, «толерантно», т.е. простите это себе и другим, и

будьте готовы в любой момент дать возможность «нового старта».

Что делает рассказывающий, чтобы «впустить» собеседника в свое событие? Поначалу он просто рассказывает об этом событии. Затем он, скорее всего, получает ряд вопросов.

Здесь действует следующее правило: слушаю­щий-расспрашивающий имеет право спросить обо всем, что ему кажется интересным и имеющим от­ношение к делу; здесь нет никаких ограничений. Спросить можно обо всем. Вместе с тем, рассказы­вающий имеет право на какие-то вопросы отвечать, а на какие-то — нет. Т.е. мера открытости, кото­рую он выберет, — его дело, это его выбор.

Что должно получиться в результате этой бесе­ды? Это может выглядеть следующим образом. После того, как кто-то расскажет о событии, кто-то выслушает, а потом расспросит, расспрашивающий должен настолько войти в событие рассказываю­щего, чтобы быть в состоянии рассказать о нем. При работе в группе это можно сделать, собравшись сно­ва в большой круг, где расспрашивавшие о событи­ях расскажут о них (с разрешения рассказывавших, конечно) всем остальным. При работе в тройке это может быть пересказ расспрашивающего «на тро­их», причем в роли основного слушателя выступит супервизор.

Ясно, что рассказывавший получит шанс узнать много нового и интересного, потому что как бы ни было велико взаимопонимание, искажения всегда тоже велики. И это само по себе интересно.

Но в общем задача работающей пары - прорисо­вать, как на экране или на холсте, который нахо­дится «между» ними, событие таким образом, что­бы оно стало более или менее понятным, создать.

как говорят психологи, «хороший гештальт» собы­тия.

Для себя, в своей памяти, человек может обозна­чить событие просто одним коротким символом, мгновенным визуальным образом или одним сло­вом, максимум одной фразой. Он про него все по­мнит, все знает. А когда он об этом рассказывает, это разворачивается в длинный текст. И еще нуж­но, чтобы этот текст был понятен слушающему. И они вместе должны создать нечто что уже будет более или менее понятно всем остальным: из фак­та внутренней жизни сделать нечто доступное из­ложению и доступное пониманию группы (или «тройки»).

С другой стороны, не стоит делать из этого псев-до-литературное произведение, историю, которую можно было бы рассказать про кого угодно, но не имеющую отношения к данному конкретному жи­вому человеку. Нужно, чтобы каждое событие, ко­торое будет рассказано, было не отчужденным рас­сказом, чтобы оно было событием именно этого человека, чтобы мы получили возможность через это событие, как через окно, посмотреть на жизнь человека.

5.

Мы говорили о том, что расспрашивающему не сле­дует «оставлять следов» на территории собеседни­ка; но при этом в самом процессе взаимодействия — рассказывания и расспрашивания, — его роль очень велика, и от него требуется значительная актив­ность. Почему?

Рассказывающий погружен в содержание. Если событие, о котором он рассказывает, для него эмоционально нагружено, значимо, весомо, он может начать в нем «тонуть», — вновь с ним отождеств­ляться, переживать его заново, говорить как бы «из­нутри» события, обращаясь к его участникам. А рас­спрашивающему нужно получить в конце концов достаточно ясный образ этого события.

Для этого ему нужно, во-первых, манерой своего слушания и своими вопросами организовать обще­ние, — так, чтобы собеседнику было легко и ком­фортно, чтобы захотелось что-то ему рассказывать. Во-вторых, ему нужно так «структурировать» раз­говор, чтобы получить весь необходимый материал и организовать его в «гештальт» события, выделив фигуру и обрисовав значимый фон.

Таким образом, он не просто слушатель, он имен­но «расспрашивающий», и его роль в организации как процесса, так и содержания этой беседы очень велика Здесь он начинает учиться определенному мастерству.

Рассказывающий, впрочем, тоже имеет возмож­ность узнать много неожиданного и тоже овладе­вает определенным мастерством. Хотя, казалось бы, мы все взрослые люди (и, как правило, думаем, что уж поговорить-то мы умеем), но в действительнос­ти это — непростое дело. Не пугайтесь, что трудно, но не забывайте учиться; навыки обеих позиций в дальнейшем нам будут совершенно необходимы.

Одна из трудностей такого общения, которая предъявляет к участникам значительные требова­ния и вместе с тем создает большие возможности, состоит в том, что в этой работе необходимо «рас­параллеливаться», то есть разделять свое внима­ние между содержанием того, о чем идет речь (со­бытия, которое происходило «там и тогда»), и процессом, который происходит в данный момент,

 «здесь и теперь». Т.е. нужно быть одинаково вни­мательными (но как бы в разных частях своего «пси­хологического процессора») как к тому, что рас­сказывается, так и к тому, как проходит процесс общения.

Обозначение этой особой функции и помощь в ее осуществлении - специфическая задача супер­визора. Супервизорами обычно (хотя не обязатель­но) просят быть более опытных людей. Специаль­ный интерес супервизора, его специальное дело — внимание к процессу коммуникации.

Но независимо от наличия супервизора, оба «ра­ботающих» участника беседы, — и рассказываю­щий, и расспрашивающий, — должны уделять это­му какую-то часть своего внимания. Чем в большей степени это удастся, тем значительнее будет как рост их мастерства, так и успех их конкретной ра­боты.

Расспрашивающему необходимо следить, как со­беседник рассказывает — как он выражает свои эмоции, как он их скрывает, о чем охотно рассказы­вает, о чем умалчивает. Рассказывающему тоже полезно обращать внимание, как его слушают, — на что собеседник в большей степени реагирует, что ему более, а что менее интересно, как он выражает и скрывает свои эмоции и т.д.

Как говорил Виттгенштейн, во всяком тексте (а тем более во всякой беседе) кое-что «сказывается» в самом содержании беседы, а кое-что «показыва­ется»: устройством текста, тем, как он произносит­ся, поведением собеседника и пр.

В психологических терминах можно сказать об этом так. есть семантика общения — то, о чем идет речь; а есть прагматика — то, что происходит в процессе общения. В некоторых школах психотерапии процессу, т.е. тому, что происходит «здесь и теперь», в данный момент, уделяют даже больше внимания, чем содержанию. Я лично сторонник равновесия: мне кажется важным и то, и другое; эти стороны дополняют друг друга. То, как ведет себя собеседник, является дополнением к тому, о чем он рассказывает, и наоборот. То и другое вмес­те создают «объем».

6.

Теперь о строении самого разговора. Как расска­зать о событии? Как расспросить о событии?

Не считайте дальнейшее обязательным требова­нием. Это не более чем эвристические указания, но практика показала, что они бывают полезны. Они могут вам помочь, если вы растеряетесь, если вы не будете знать, о чем дальше спросить, о чем дальше рассказать. Это очень приблизительная схе­ма, «палочка-выручалочка» — как можно устроить этот «образ на холсте». Хотя вполне возможно, что рассказ и его содержание «устроятся» совсем иначе.

Я разделяю рассказ о событии (как и последую­щие темы) на четыре слоя. Первый слой — само событие, его сюжетная канва. Второй — контекст, т.е. те обстоятельства, которые нужно знать, чтобы вникнуть в индивидуальную окраску события.

Скажем, студентка рассказывает о том, что к ней вчера приезжала в гости мама. Мы можем, расспро­сив, узнать, что студентка — не москвичка и живет в общежитии; что мама живет не очень далеко и имеет возможность приехать в гости на один день; это — минимум событийного контекста. Затем имеет смысл выяснить ее отношения с мамой. Одно

дело, когда приезжает «как бы в гости» мама, кото­рая дочку непрестанно контролирует, которой доч­ка боится; другое дело, — мама, без которой девоч­ка скучает, с которой она привыкла жить вместе, а теперь они врозь; совсем иная окраска события, можно даже сказать — другое событие.

Здесь есть очевидная зависимость: чем больше у людей общего контекста, тем меньше нужно описа­ний. Когда я общаюсь со своими близкими, с кото­рыми я вместе живу, мне достаточно двух-трех на­меков, чтобы событие стало понятным, потому что контекст известен. И чем меньше общего контек­ста, чем меньше люди знакомы, тем больше нужно пояснений, чтобы было понятно, в чем же действи­тельно состоит событие.

Это тоже вопрос искусства и мастерства: нужно не упустить чего-нибудь значимого, такого, что ме­няет в корне всю суть дела, и вместе с тем не увяз­нуть, не зависнуть, не утонуть в деталях, которые не очень важны. Времени, которое дается (минут 30-40), достаточно, чтобы узнать о жизни собесед­ника довольно много, но недостаточно для того, что­бы погрузиться в эту жизнь целиком. Тут нужно выбирать значимый контекст и смотреть, что имеет отношение к делу.

Я могу вам рекомендовать эвристический метод, который уместен и полезен как здесь, так и во мно­гих подобных ситуациях. Я называю его «методом ромашки». Всякое отклонение в сторону контек­ста — это уход, отдаление от центра, от сути собы­тия. Как только вы почувствовали, что вы отклони­лись слишком далеко, вы задаете себе и собеседнику вопрос: какое это имеет отношение к самому собы­тию? Этот вопрос возвращает вас обратно, и так получается лепесток: отклонение и возвращение.

Затем снова происходит отклонение, снова задает­ся вопрос, какое это имеет отношение к делу, — следующий лепесток, и т.д. Этот способ позволяет постоянно возвращаться к сути дела.

Здесь необходимо предупреждение. Если вы бу­дете двигаться только по содержанию и не будете обращать внимания на то, что происходит в непос­редственном живом общении, здесь и теперь, — вы рискуете набрать материал для собственных про­екций. Вы, скажем, услышали слово «свекровь», у вас есть свое отношение к собственной свекрови (и соответственно — к «свекрови вообще»), и вы это отношение проецируете на рассказ собеседни­цы. Набрав некоторое количество таких проекций, вы начинаете строить совершенно выдуманную кар­тину, а не понимать то событие, про которое вам рассказали. Чем больше вы начинаете жить в сво­их проекциях, тем меньше вам хочется восприни­мать реальные «пометы» (интонации, мимику и пр.) собеседника; и наоборот, — чем меньше вы их вос­принимаете, тем больше вам приходится полагать­ся на свои проекции.

Поэтому здесь особенно важно «распараллелить-ся» и быть одновременно и в содержании того, о чем речь, и в контакте с собеседником, т.е. смот­реть, как и что происходит в общении.

Третий слой — это то, как событие живет в че­ловеке после того, как оно произошло, и, в частно­сти, сейчас, когда он о нем рассказывает. Это очень интересный аспект; он заставляет нас очень ясно и чисто практически, без всякой далекой и излишней философии, психически представить себе, как ин­тересно мы устроены в отношении к времени. Со­бытие произошло, допустим, три-четыре дня тому назад, или пятнадцать лет назад, но если это значимое, осмысленное, наполненное событие, если че­ловеку есть о чем рассказать, значит это событие до сих пор каким-то образом в нем живет. Во внеш­нем мире, в истории оно уже прошло, и его «там» больше нет, а в человеке, в его психике оно продол­жает жить, обрастает отношениями, оценками, чув­ствами...

Одними событиями мы гордимся, других стыдим­ся, каким-то радуемся, по поводу других — огорча­емся и т.д. Причем отношения и оценки эти могут меняться; в момент события человек может отно­ситься к нему одним образом, через полчаса — другим, через три дня — третьим, а через 15 лет — может быть и вовсе пятнадцатым.

Для первой работы я предлагаю (впрочем, это не обязательно) взять событие недавнее, в масштабе 4-5 дней, чтобы оно было живо в памяти, чтобы мож­но было вспомнить, как там все было.

Наконец, четвертый слой, как бы «замыкание» этого гештальта, некоторый итог. Есть две возмож­ности задать вопрос про этот слой. Одна возмож­ность формально соответствует сути дела, но очень опасна по форме общения. Формально вопрос зву­чит так: «В чем для тебя смысл этого события?»

Но таким вопросом мы рискуем вызвать челове­ка на то, что в психотерапии называется «рациона­лизацией». В ответ на такой вопрос многие могут начать выдумывать что-то, уместное с точки зре­ния общепринятых идеологических ценностей и пр.: что-нибудь «высокое» или «умное», что-то вроде «морали» в басне.

Я очень люблю пример из одной пародии на басни Крылова, который позволяет на всю жизнь запомнить, что такое рационализация. В этой па­родии после того, как рассказана история о вороне,

лисице и сыре, предлагается «мораль»: «Когда хо­чешь сыр кушать, на сосну не садись».

Так что если вы «впрямую» пытаетесь узнать, в чем для рассказывающего смысл описанного собы­тия, вы рискуете «промахнуться». Но есть возмож­ность задать этот вопрос себе и своему собеседни­ку несколько иначе, и вместе над этим подумать; может быть и слов особых не понадобится, все ста­нет и так понятным.

Вопрос звучит так. После того, как достаточно интенсивно «вспахано поле», — рассказан сюжет, выяснен контекст, много поговорили о том, что пе­реживается по этому поводу, как это осознается, — задается вопрос: «Ну так и в чем же состояло со­бытие?»

Может быть, по ходу рассказа и обсуждения объем материала, его целостность, его организация и сама суть события сильно смещались. Начинает­ся рассказ как бы про одно, а потом он переориен­тируется, захватит какой-то другой материал, или отторгнет часть материала, как лишнее; и вот, чтобы подвести всему этому итог, понять, к чему же мы в конце концов пришли, проработав полчаса или чуть больше, можно задаться этим вопросом: «В чем же состояло событие?»

Как раз здесь уместно еще одно пояснение. Бы­вает, что после всего моего длинного объяснения, люди начинают интересоваться «критериями»: что является событием, а что на событие «не тянет». В таких случаях я отвечаю, что событие — это то, что вы сами для себя (или ваш собеседник для себя) считаете событием. Это вовсе не обязательно «эпо­хальное» событие, перелом в жизни.

Но возможен все же один существенный крите­рий, являющийся одновременно подсказкой в ответе на последний вопрос: событие — это то, что для человека имеет некоторый собственный внут­ренний смысл. Это не просто «факт», внешний или внутренний, это нечто, что имеет, с одной стороны, какое-то «фактическое» выражение, а с другой — несет для человека некий смысл.

Соответственно, событие данного человека с его смыслом может быть только у этого человека. Ка­ков человек — таковы его события, и наоборот, ка­ковы события — таков и человек.

Примечания

1 «Почти» пишется для того, чтобы не «обламы­вать» людей, которые поначалу полагают, что им-то как раз это удастся; пусть попробуют, только пусть не очень расстраиваются по пово­ду того, что у них тоже не вышло.

2 Мы называем его «Практикумом психотехни­ческой коммуникации», а по-домашнему - «бей-сиком», как он дальше и будет именоваться.

3 И.Н.Калинаускас. Жить надо! СПб., 1994.