III - Положение человека в Космосе - М. Шелер - Философия как наука

Если мы захотим еще детально уяснить себе особен­ность, своеобразие того, что мы называем «духом», то

лучше всего начать со специфически духовного акта, акта идеации. Это акт, полностью отличный от всякого техни­ческого интеллекта. Проблема интеллекта была бы, например, такая: у меня сейчас болит рука, как возникла эта боль, как ее снять? Соответственно, установить это должна была бы позитивная наука. Но ту же самую боль я могу рассматривать и как пример того чрезвычайно редкого и удивительного сущностного обстоятельства, что мир этот вообще запятнан болью, злом и страданием. Тогда я спрошу иначе: что же такое, собственно, сама боль, помимо того, что она здесь и теперь у меня — и каким должно быть основание вещей, чтобы было возмож­но нечто подобное — «боль вообще»? Величественный пример такого идеирующего акта дает история обращения Будды. Принц видит одного бедняка, одного больного, одного умершего, до этого же во дворце отца он много лет был лишен отрицательных впечатлений; но он сразу по­стигает эти три случайных, «здесь-и-теперь-так-сущих» факта как простые примеры постижимого в них сущност­ного свойства мира. Декарт на кусочке воска пытался понять, что такое essentia* тела. Это именно те вопросы, которые ставит себе дух как таковой. Самые впечат­ляющие примеры вопросов такого рода дает математика. Человек способен отделить троичность как «количество» трех вещей от этих вещей и оперировать с «числом» «три» как самостоятельным предметом согласно внутреннему за­кону порождения ряда таких предметов. Животное не способно ни на что подобное. Таким образом, идеация означает постижение сущностных форм построения мира на одном примере соответствующей сущностной сферы, независимо от числа совершаемых нами наблюдений и от индуктивных заключений. Знание, которое мы получаем таким образом, имеет силу в бесконечной всеобщости — для всех возможных вещей этой сущности, совершенно независимо от наших случайных чувств и вида и меры их возбудимости**. Знания, которые мы получаем таким об­разом, имеют силу за пределами нашего чувственного опыта. На школьном языке мы называем их „a priori".

Эти. знания о сущности выполняют две весьма различ­ные функции. Во-первых, они дают для всех позитивных наук высшие аксиомы, указывающие нам направление плодотворного наблюдения, индукции и дедукции посред­ством интеллекта и дискурсивного мышления. Но для философской метафизики, конечная цель которой — по­знание абсолютно сущего бытия, они образуют, по меткому слову Гегеля, «окна в абсолютное». Ибо не может быть сведена к конечным эмпирическим причинам ни одна под­линная сущность, находимая разумом в мире,— ни сама она, ни существование («нечто») такой сущности. Она может быть приписана лишь одному сверхъединичному духу как атрибут сверхъединичного сущего Ens a se*. Эта способность к разделению существования и сущности составляет основной признак человеческого духа, который только и фундирует все остальные признаки. Для человека существенно не то, что он обладает знанием, как говорил уже Лейбниц, но то, что он обладает сущностью a priori или способен овладеть ею. При этом не существует «по­стоянной» организации разума, как ее предполагал Кант: напротив, она принципиально подвержена историческому изменению. Постоянен только сам разум как способность образовывать и формировать — посредством функциона-лизации таких сущностных усмотрений — все новые формы мышления и созерцания, любви и оценки.

Если мй захотим глубже проникнуть отсюда в сущ­ность человека, то нужно представить себе строение актов, ведущих к акту идеации. Сознательно или бессознатель­но, человек пользуется техникой, которую можно назвать пробным устранением характера действительности. Жи­вотное целиком живет в конкретном и в действительности. Со всякой действительностью каждый раз связано место в пространстве и положение во времени, «теперь» и «здесь», а во-вторых, случайное так-бытие (So-sein), да­ваемое в каком-нибудь «аспекте» чувственным восприя­тием. Быть человеком — значит бросить мощное «нет» этому виду действительности. Это знал Будда, говоря: прекрасно созерцать всякую вещь, но страшно быть ею. Это знал Платон, связывавший созерцание идей с отвра­щением души от чувственного содержания вещей и обра­щением ее в себя самое, чтобы найти «истоки» вещей. И то же самое имеет в виду Э. Гуссерль, связывающий

познание идей с «феноменологической редукцией», т. е. «зачеркиванием» или «заключением в скобки» (случай­ного) коэффициента существования вещей в мире, чтобы достигнуть их „essentia". Правда, в частностях я не могу согласиться с теорией этой редукции ó Гуссерля, но должен признать, что в ней имеется в виду тот самый акт, который, собственно, и определяет человеческий дух.

Если захотят узнать, как происходит этот акт редук­ции, то надо узнать, в чем. собственно, состоит наше переживание действительности. Нельзя указать на какое-нибудь особое ощущение (синий, твердый и т.д.), от которого возникало бы впечатление действительности. Восприятие, воспоминание, мышление и все возможные перцептивные акты не могут сообщить нам этого впечатле­ния: то. что дают они, это всегда лишь так-бытие (So-sein) вещей, но не их тут-бытие (Da-sein). Тут-бытие дается нам в переживании сопротивления уже освоенной сферы мира — сопротивление имеется лишь для нашего жизнен­ного устремления, побуждаемого влечениями, для нашего центрального жизненного порыва. Изначальное пережи­вание действительности как переживание «сопротивления мира» предшествует всякому сознанию, всем представле­ниям и восприятиям. Даже самое неотвязчивое чувствен­ное восприятие никогда не бывает определено только раздражителем и нормальным процессом в нервной систе­ме. Обязательно должно участвовать влечение, будь то желание или отвращение,— даже если речь идет о простей­шем ощущении. И так как импульс нашего жизненного порыва есть одно из необходимых условий всех возмож­ных восприятий, то сопротивление, которое оказывают нашему жизненному порыву силовые центры и поля, лежащие в основе телесных образов окружающего мира (сами «чувственные образы» как раз совершенно недейст­венны), может переживаться уже на той временной стадии становящегося возможного восприятия, на которой дело еще не дошло до сознательного восприятия образа. Поэто­му переживание реальности дано не после всех наших «представлений» о мире, а предшествует им. Что же озна­чает тогда это. мощное «нет», о котором я говорил? Что значит дереализовать (entwirklichen) или «идеировать» мир? Это не значит, как думает Гуссерль, воздерживаться от суждения о существовании; напротив, это означает попытку снять, аннигилировать сам момент реальности, целостное, нерасчлененное, властное впечатление реальности с его аффективным коррелятом — устранить тот «страх земного», который, как глубокомысленно замечает Шиллер, «уходит прочь» лишь «в тех сферах, где формы чистые живут»21. Если тут-бытие есть «сопротивление», то этот в основе своей аскетический акт дереализацй^ может состоять лишь в снятии, в аннулировании именно того жизненного порыва, относительно которого мир есть прежде всего «сопротивление» и который одновременно является условием всего чувственного восприятия случай­ного так-здесь-и-теперь. Но этот акт может совершить лишь бытие, называемое нами «духом». Только дух в форме чистой «воли» может деактуализировать тот центр чувственного порыва, который мы распознали как доступ к действительному бытию действительного.

Таким образом, человек есть то живое существо, ко­торое может (подавляя и вытесняя импульсы собственных влечений, отказывая им в питании образами восприятия и представлениями) относиться принципиально аскети­чески к своей жизни, вселяющей в него ужас. По сравне­нию с животным, которое всегда говорит «да» действитель­ному бытию, даже если пугается и бежит, человек — это «тот, кто может сказать нет», «аскет жизни», вечный протестант против всякой только действительности. Од­новременно, по сравнению с животным, существование которого есть воплощенное филистерство, человек — это вечный «Фауст», bestia cupidissima rerurn novarum*, ни­когда не успокаивающийся на окружающей действитель­ности, всегда стремящийся прорвать -пределы своего здесь-и-теперь-так-бытия и «окружающего мира», в том числе и наличную действительность собственного Я. В этом смысле и 3. Фрейд в книге «По ту сторону принципа удовольствия» усматривает в человеке «вытеснителя вле­чений». И лишь потому, что он таков, человек может надстроить над миром своего восприятия идеальное царст­во мыслей, а, с другой стороны, именно благодаря этому во все большей мере доставлять живущему в нем духу дремлющую в вытесненных влечениях энергию, т. е. может сублимировать энергию своих влечений в духовную деятельность.