Отмене смертной казни посвящается.
Рабочий день.
Меня снова зовут. Последнее время у меня очень много работы – революция, ничего не поделаешь. Нельзя сказать, чтобы я особо любил свою работу, но делаю её всегда аккуратно. До последнего времени я был один, и труд был праздником – мне неплохо платили за одного человека, и нередко собирались толпы людей посмотреть на моё мастерство. Можно сказать, я всю жизнь работал для народа, и он не уставал приходить на мои выступления.
Наступили ужасные дни. Чёрт бы драл эту Коммуну, Робеспьера, а заодно и нынешнего императора. Поговаривают, что он настоящий солдафон. Уж кому-кому, а мне ли этого не знать. Клиентов тьма, а платит гроши. К концу дня я устаю, как настоящий лесоруб. Зрителей же и силой не соберёшь. Особенно после того случая, когда из толпы повыбирали сочувствующих.
- Чутьё у меня на этих паразитов, - хвастался капитан. – Посмотрите на одежду и лицо этого типа – настоящий аристократ и враг революции.
- А этого за что? Он же голодранец.
- Он хоть и одет бедно, да не скроется от всевидящего ока правосудия – в крайнем случае, улицы чище будут. Что это ты за них распереживался? – капитан холодно улыбнулся, и я сделал вид, что рассматриваю окрестности.
Толпа таяла на глазах. Запомнились огромные испуганные глаза женщины, одной рукой прижимавшей к груди ребёнка, а другой уводившей подвыпившего мужа.
Мне ничуть не было жаль арестованных. Жалость исчезла от их истошных воплей и истеричных рыданий, просто стало больше работы, вот и всё.
В столице сущий кошмар. Гильотины, гильотины и ни одного хранителя традиций. Лишь в провинции сохранились подлинные мастера своего дела.
Что есть палач, как не воплощение справедливости? Это ясно как лезвие моего топора. Я никому не говорю, что даже сплю с ним. Он даёт большее спокойствие, чем закон.
Раньше у нас законом был граф Верлен. Я, все ждали его кивка, и головы отделялись от тела. А теперь законом стал какой-то комитет, и граф, поднимаясь к плахе, кивнул мне в последний раз.
- Слепец, - как-то по-особому сказал он. Но теперь слеп он, а не я.
Все, кто побывал на эшафоте, виноваты тем, что оказались на нём. Даже когда пуст, он преисполнен смысла.
Эта мысль посещает меня всегда, когда я забираюсь на мою высокую кровать. Одеяла греют меня и топор, но всё равно утром я встаю ледяным. Наверно, ночи у нас холодные, и, может, поэтому мне никогда не снятся сны. К чему они? Темнота тоже исполнена смысла.
1998 год
Ж. Исатаев.