ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КОМПЛЕКСОВ
В рамках аналитической психологии в особенности Хиллман пытался оправдать использование персонификации комплексов, не только в теории, но также в анализе. Хиллман не считал овеществление главной проблемой, поскольку, по его мнению, переживая комплексы постоянно, мы овеществляем их. Фактически, возникновение персонификации при анализе само по себе — положительный знак, указывающий на то что психические узлы постепенно расщепляются на более простые компоненты их следовательно открывается архетипическое ядро (Hillman, 1975a, с. 188 и след.).
Идея о том, что каждая личность множественна, может рассматриваться как повод для регрессии, если в результате происходит диссоциация. Но множественность личности может также приводить к большей дифференциации, в особенности если пациенту позволить идентифицировать и назвать части личности или комплексы самому. Аналитическое, интроспективное, психологическое отношение поэтому подкрепляется, а не нарушается.
Хиллман напоминает нам, что в наших комплексах есть нечто большее, чем ощущения, что часть личности слишком развита и вобрала в себя слишком многое или все целиком. Корни комплекса в теле, и проявляются они соматически (в этом был весь смысл добавления психогальванометра к Тесту Словесных Ассоциаций). И комплекс активен, соотнесен с другими комплексами, с эго, с другими людьми, с "личностью". Только когда комплекс функционирует психопатологически, это как "открытая рана, в которую попадает каждая пролетающая соринка" (там же, с. 190).
Терапевты других школ продолжают использовать теорию комплексов. В гештальттерапии пациента просят "поговорить с болью" или с проблемами. В Трансактном Анализе используется "родитель" человека, компоненты "взрослый" и "ребенок". Наконец, фрейдистские метапсихологические понятия (ид, эго, супер-эго) — это фактически примеры комплексов. Для Юнга комплекс был "via regia" (королевской дорогой) к бессознательному, "архитектором снов и симптомов". Фактически, говорил Юнг, это не очень "королевская дорога", скорее "неровная и очень извилистая тропинка" (CW 8, para. 210).
АРХЕТИП И КОМПЛЕКС: ОБЗОР
Я вспоминаю сомнения Хобсона относительно называния архетипов, которое, как он думает, мешает использовать архетип как формальное утилитарное понятие. Мое предложение несколько отличается от этого. Если есть архетипический компонент в нашей жизни, тогда, безусловно, следует отметить его, запомнить и отреагировать на это (и бороться с эмоциями, вызванными этим), имея в виду воздействие этого компонента на все ситуации, переживания и образы. Тогда мы спрашивали бы себя по поводу любого явления: какую роль играет архетипиче-ское. Мы соединяемся с личным измерением, но оставляем открытой дорогу для интерпретации полностью или частично архетипического. Мы избегаем ухода в спор природы с природой, принимая постоянный пласт природы, который безусловно присутствует в том, над чем работают в анализе. Об этом присутствии говорят нам научные и другие аналоги архетипической теории.
Это, возможно, то, что некоторые постъюнгианцы уже делают — то есть, отказываются от отдельных архетипов вовсе и принимают существование вездесущего архетипического компонента с большим или меньшим воздействием на человека в зависимости от обстоятельств и силы его эго. Образы и переживания можно затем рассматривать феноменологически; в терминах практического анализа это означает — с минимумом исходной категоризации.
Ибо есть общее движение в аналитической психологии, направленное от единых, больших, красивых, нуминозных ожиданий архетипической образной системы. Можно сказать, что архетипическое находится во взгляде созерцателя, а не в том, что он созерцает — во взгляде, который взаимодействует с образами. Архетипическое — это перспектива, определенная через воздействие, глубину, влиятельность и способность захватить. Архетипичное содержится в эмоциональном опыте восприятия, а не в заранее существующем списке символов. Проще сказать, есть тенденция отказа от всякой схемы, иерархии или программы архетипов и архетипических образов. Темы, модели поведения переплетаются с образами и воображаемым, а те, в свою очередь, переплетаются с эмоциями, инстинктами и телом. Таким образом, создается постоянное и непрерывное поле без заранее существующего или предписанного фокуса или локуса интереса, избираемого человеком, или контекстом, или полем отношений — т.е. собой.
Например, я вспоминаю дискуссию в группе по поводу одного случая, когда одна из участниц рассказала о пациенте, который попал под бомбежку во время нападения Израиля на Ливан в 1982 году. У пациента было много страшных снов о том, как его бомбят. Шел более или менее предсказуемый обмен мнениями о том, что это могло бы значить для пациента, насколько внутренней или внешней была на самом деле бомбардировка, какую позицию следовало бы занять аналитику и так далее. Позднее, в группе, та же участница говорила о своей реакции на работу в группе. Она сказала, что группа была "вербальной" и далее сказала, что у нее в детстве всегда были трудности со словесными выражениями, и она лишь недавно справилась с этой проблемой. Влияние на группу было эффективным и весьма непредсказуемым.
Некоторые члены группы почувствовали, что на них напали, другие поняли проблемы, которые говорящая испытывала в общении, третьи нападали на нее, утверждая, что она, безусловно, не преодолела эти проблемы. Дело в том, что в тот самый момент и в том самом контексте то, что подразумевалось под "бомбежкой" не было архетипическим в смысле глубины и захвата. А то, что подразумевалось в борьбе женщины со словами, безусловно, таковым было. Но словесное казалось гораздо менее архетипическим, чем ужасающие образы бомбежки. Конечно, истина состоит в том, что словесное именно в тот момент было архетипическим образом.
Юнг предупреждал, что "совершенно бесполезное занятие — вырывать отдельный архетип из «живой ткани психики» и далее говорит об архетипах как о "единицах значения, которые могут быть поняты интуитивно" (CW 9i, 302). Я бы также рассматривал архетипы не столько как организаторы или создатели моделей, сколько кибернетически, скорее как связующие звенья, содержащие возможность смысла. Рассматривая архетипическую теорию в целом, мы видим три типа смысловых связей: полярность — позитивное и негативное, или личное и коллективное, или инстинктивное и духовное, спектры архетипа; дополнительность — относительное равновесие, видимое в психике; взаимодействие — взаимодействие плоскостей в образной системе.
Читатель должен сам судить, способствует ли научная работа над архетипами Юнга разработке его психоидной концепции и его утверждению о том, что архетипы в конечном итоге непознаваемы, или же такая работа является односторонней и сводится к миру биологии и инстинктов. Существует напряжение между принятием архетипической теории на личной, чувственной основе и желанием получить более определенное знание.
«1 ШКОЛЫ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ Вверх 3 Эго»