Энгельс Фридрих » Происхождение семьи, частной собственности и государства

влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа  

взаимную любовь, в этом отношении женщина находится в равном положении с  

мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее  

согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими,  

что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам  

великим, если не величайшим несчастьем, они идут на огромный риск, даже  

ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в  

древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. И,  

наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдани  

половой связи, спрашивают не только о том, была ли она брачной или  

внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нeт? Понятно,  

что в феодальной или буржуазной практике с этим новым критерием обстоит не  

лучше, чем со всеми другими критериями морали,- с ним не считаются. Но  

относятся к нему и не хуже, чем к другим он так же, как и те, признается -  

в теории, на бумаге. А большего и требовать пока нельзя.  

Средневековье начинает с того, на чем остановился древний мир со  

своими зачатками половой любви,- с прелюбодеяния. Мы уже описали рыцарскую  

любовь, создавшую песни рас света. От этой любви, стремящейся к разрушению  

брака, до любви, которая должна стать его основой, лежит еще далекий путь,  

который рыцарство так и не прошло до конца. Даже переходя от легкомысленных  

романских народов к добродетельным германцам, мы находим в "Песне о  

Нибелунгах", что Кримхильда, хотя она втайне влюблена в Зигфрида не меньше,  

чем он в нее, когда Гунтер объявляет ей, что просватал ее за некоего  

рыцаря, и при этом не называет его имени, отвечает просто  

"Вам не нужно меня просить как Вы мне прикажете, так я всегда и буду  

поступать кого Вы, государь дадите мне в мужья, с тем я охотно  

обручусь". [См.: Песнь о Нибелунгах, песнь десятая. Ред.]  

Ей даже в голову не приходит, что здесь вообще может быть принята во  

внимание ее любовь. Гунтер сватается за Брунхильду, а Этцель - за  

Кримхильду, которых они ни разу не видели, точно так же в "Гудрун" Зигебант  

ирландский сватается за норвежскую Уту, Хетель хегелингский - за Хильду  

ирландскую, наконец Зигфрид морландский, Хартмут орманский и Хервиг  

зеландский - за Гудрун, и только здесь последняя свободно решает в пользу  

Хервига. По общему правилу, невесту для молодого князя подыскивают его  

родители, если они еще живы, в противном случае он это делает сам,  

советуясь с крупными вассалами, мнение которых во всех случаях пользуетс  

большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря или барона, как и дл  

самого владетельного князя, женитьба - политический акт, случай дл  

увеличения своего могущества при помощи новых союзов; решающую роль должны  

играть интересы дома, а отнюдь не личные желания. Как в таких условиях при  

заключении брака последнее слово могло принадлежать любви?  

То же самое было у цехового бюргера средневековых городов. Уже одни  

охранявшие его привилегии, создававшие все возможные ограничения цеховые  

уставы, искусственные перегородки, отделявшие его юридически здесь - от  

других цехов, там - от его же товарищей по цеху, тут - от его подмастерьев  

и учеников,- достаточно суживали круг, в котором он мог искать себе  

подходящую супругу. А какая из невест была паи более подходящей, решалось  

при этой запутанной системе безусловно не его индивидуальным желанием, а  

интересами семьи.  

Таким образом, в бесчисленном множестве случаев заключение брака до  

самого конца средних веков оставалось тем, чем оно было с самого начала,-  

делом, которое решалось не самими вступающими в брак. Вначале люди  

появлялись на свет уже состоящими в браке - в браке с целой группой лиц  

другого пола. В позднейших формах группового брака сохранялось, вероятно,  

такое же положение, только при все большем сужении группы. При парном  

браке, как правило, матери договариваются относительно браков своих детей;  

и здесь также решающую роль играют соображения о новых родственных связях,  

которые должны обеспечить молодой паре более прочное положение в роде и  

племени. А когда с торжеством частной собственности над общей и с  

появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству  

господствующее положение заняли отцовское право и моногамия, тогда  

заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического  

характера. Форма брака-купли исчезает, но по сути дела такой брак  

осуществляется во все возрастающих масштабах, так что не только на женщину,  

но и на мужчину устанавливается цена, причем не по их личным качествам, а  

по их имуществу. В практике господствующих классов с самого начала было  

неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон преобладала над всеми  

другими соображениями. Нечто подобное встречалось разве только в мире  

романтики или у угнетенных классов, которые в счет не шли.  

Таково было положение к моменту, когда капиталистическое производство  

со времени географических открытий, благодаря развитию мировой торговли и  

мануфактуры, вступило в стадию подготовки к мировому господству. Можно было  

полагать, что этот способ заключения браков будет для него самым  

подходящим, и это действительно так и оказалось. Однако - ирония мировой  

истории неисчерпаема - именно капиталистическому производству суждено было  

пробить здесь решающую брешь. Превратив все в товары, оно уничтожило все  

исконные, сохранившиеся от прошлого отношения, на место унаследованных  

обычаев, исторического права оно поставило куплю и продажу, "свободный"  

договор. Английский юрист Г. С. Мейн полагал, что сделал величайшее  

открытие своим утверждением, что весь наш прогресс, сравнительно с  

предыдущими эпохами, состоит в переходе from status to contract [ - от  

статута к договору. Ред.] - от унаследованного порядка к порядку,  

устанавливаемому свободным договором; впрочем,- насколько это вообще  

правильно, это было сказано уже в "Коммунистическом манифесте".  

Но заключать договоры могут люди, которые в состоянии свободно  

располагать своей личностью, поступками и имуществом и равноправны по  

отношению друг к другу. Создание таких "свободных" и "равных" людей именно  

и было одним из главнейших дел капиталистического производства. Хотя это  

вначале происходило еще только полусознательно и вдобавок облекалось в  

религиозную оболочку, все же со времени лютеранской и кальвинистской  

реформации было твердо установлено положение, что человек только в том  

случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их,  

обладая полной свободой воли, и что нравственным долгом являетс  

сопротивление всякому принуждению к безнравственному поступку. Но как же  

согласовалось это с прежней практикой заключения браков? Согласно  

буржуазному пониманию, брак был договором, юридической сделкой, и притом  

самой важной из всех, так как она на всю жизнь определяла судьбу тела и  

души двух человек. В ту пору формально сделка эта, правда, заключалась  

добровольно; без согласия сторон дело не решалось. Но слишком хорошо было  

известно, как получалось это согласие и кто фактически заключал брак. Между  

тем, если при заключении других договоров требовалось действительно  

свободное решение, то почему этого не требовалось в данном случае? Разве  

двое молодых людей, которым предстояло соединиться, не имели права свободно  

располагать собой, своим телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не  

вошла в моду половая любовь и разве, в противоположность рыцарской любви,  

связанной с прелюбодеянием, супружеская любовь не была ее правильной  

буржуазной формой? Но если долг супругов любить друг друга, то разве не в  

такой же мере было долгом любящих вступать в брак друг с другом и ни с кем  

дpyгим? И разве это право любящих не стояло выше права родителей,  

родственников и иных обычных брачных маклеров и сводников? И если право  

свободного личного выбора бесцеремонно вторглось в сферу церкви и религии,  

то могло ли оно остановиться перед невыносимым притязанием старшего  

поколения распоряжаться телом, душой, имуществом, счастьем и несчастьем  

млaдшeго?  

Эти вопросы не могли не встать в такое время, когда были ослаблены  

все старые узы общества и поколеблены все унаследованные от прошлого  

представления. Мир сразу сделался почти в десять раз больше, вместо  

четверти одного полушария перед взором западноевропейцев теперь предстал  

весь земной шар, и они спешили завладеть остальными семью четвертями. И  

вместе со старинными барьерами, ограничивавшими человека рамками его  

родины, пали также и тысячелетние рамки традиционного средневекового  

способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно  

более широкий горизонт. Какое значение могли иметь репутация порядочности и  

унаследованные от ряда поколений почетные цеховые привилегии для молодого  

человека, которого манили к себе богатства Индии, золотые и серебряные  

рудники Мексики и Потоси? То была для буржуазии пора странствующего  

рыцарства, она также переживала свою романтику и свои любовные мечтания, но  

на буржуазный манер и в конечном счете с буржуазными целями.  

Так произошло то, что поднимающаяся буржуазия, в особенности в  

протестантских странах, где больше всего был поколеблен существующий  

порядок, все более и более стала признавать свободу заключения договора  

также и в отношении брака и осуществлять ее вышеописанным образом Брак  

оставался классовым браком, но в пределах класса сторонам была  

предоставлена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоретической морали  

и в поэтическом изображении, не было ничего более незыблемого и прочно  

установленного, чем положение о безнравственности всякого брака, не  

покоящегося на взаимной половой любви и на действительно свободном согласии  

супругов. Одним словом, брак по любви был провозглашен правом человека, и  

притом не только droit de l'homme [Игра слов "droit de I homcae" означает  

"право человека", а также "право мужчины". Ред.], но, в виде исключения, и  

droit de la femme [ - правом женщины. Ред.].  

Но это право человека в одном отношении отличалось от всех остальных  

так называемых прав человека. Тогда как эти последние на практике  

распространялись только на господствующий класс - буржуазию - и прямо или  

косвенно сводились на нет для угнетенного класса - пролетариата, здесь  

снова сказывается ирония истории. Господствующий класс остается подвластным  

известным экономическим влияниям, и поэтому только в исключительных случаях  

в его среде бывают действительно свободно заключаемые браки, тогда как в  

среде угнетенного класса они, как мы видели, являются правилом.  

Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим  

достоянием только после того, как уничтожение капиталистического  

производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные,  

экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние  

на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого Другого мотива,  

кроме взаимной склонности.  

Так как половая любовь по природе своей исключительна,- хотя это ныне  

соблюдается только женщиной,- то брак, основанный на половой любви, по  

природе своей является единобрачием. Мы видели, насколько прав был Бахофен,  

когда он рассматривал переход от группового брака к единобрачию как  

прогресс, которым мы обязаны преимущественно женщинам, только дальнейший  

шаг от парного брака к моногамии был делом мужчин, исторически он по  

существу заключался в ухудшении положения женщин и облегчении неверности  

для мужчин. Поэтому, как только отпадут экономические соображения,  

вследствие которых женщины мирились с этой обычной неверностью мужчин,-  

забота о своем собственном существовании и еще более о будущности детей,-  

так достигнутое благодаря этому равноправие женщины, судя по всему прежнему  

опыту, будет в бесконечно большей степени способствовать действительной  

моногамии мужчин, чем полиандрии женщин.  

Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты,  

которые ей навязаны ее возникновением из отношений собственности, а именно,  

во-первых, господство мужчины и, во-вторых, нерасторжимость брака.  

Господство мужчины в браке есть простое следствие его экономического  

господства и само собой исчезает вместе с последним. Нерасторжимость брака  

- это отчасти следствие экономических условий, при которых возникла  

моногамия, отчасти традиция того времени, когда связь этих экономических  

условии с моногамией еще не понималась правильно и утрированно трактовалась  

религией Эта нерасторжимость брака уже в настоящее время нарушается в  

тысячах случаев. Если нравственным является только брак, основанный на  

любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать.  

Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у  

разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или  

вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как  

для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от  

необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.  

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений  

между полами после предстоящего уничтожения капиталистического  

производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в  

большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это  

определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым  

никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие  

социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придетс  

ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной  

любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни  

экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем  

чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они  

будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому  

свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности,- и точка.  

Вернемся, однако, к Моргану, от которого мы порядочно удалились.  

Историческое исследование развившихся в период цивилизации общественных  

учреждений выходит за рамки его книги. На судьбе моногамии в течение этого  

периода он останавливается поэтому лишь весьма кратко. Он также усматривает  

в дальнейшем развитии моногамной семьи известный прогресс, приближение к  

полному равноправию полов, не считая однако, эту цель уже достигнутой. Но,-  

говорит он,- "если признать тот факт, что семья последовательно прошла  

через четыре формы и находится теперь в пятой, то возникает вопрос, может  

ли эта форма сохраниться на длительный срок в будущем? Ответ возможен  

только один - она должна развиваться по мере развития общества и изменятьс  

по мере изменения общества, точно так же как это было в прошлом. Являясь  

продуктом определенной общественной системы, она будет отражать состояние  

ее развития. Так как моногамная семья за период с начала цивилизации  

усовершенствовалась, и особенно заметно в современную эпоху, то можно, по  

меньшей мере, предполагать, что она способна к дальнейшему  

совершенствованию, пока не будет достигнуто равенство полов. Если же